Неправда - второй сон О. Мандельштама

         
               "Неправда" - "второй сон". О. Мандельштама


 Стихотворению О.Э. Мандельштама «Неправда» исследователи творчества поэта уделили много больше внимания, чем связанным с ним «Сегодня ночью не солгу…». Связь двух стихотворений кажется очевидной и Ирине Захаровне Сурат, и Сергею Геннадиевичу Шиндину.

    И.З. Сурат отмечает, что и там, и там – ночь; какая-то злобная женская сущность, нечистая сила, которую невозможно персонифицировать; в обоих стихотворениях появляется нехорошая еда... По мнению И.З. Сурат «Неправду» как и «Цыганку» нельзя привязать к определенному месту и времени. Свои ощущения И.З. Сурат подпирает авторитетом «очень содержательной статьи» «Сон – семантическое окно» Ю.М. Лотмана (в разборе «Цыганки» И.З. Сурат опиралась на авторитет Савелия Сендеровича)… Словом, сплошной «резерв семантической неопределенности» (Лотман) (я бы сказал по-русски – бессмыслица) – всё темно, непонятно, жутковато… Поневоле, приходится вступать «в прямой физический контакт с темной силой».
              https://ya.ru/video/preview/986722122156041769

    «Страшно, аж жуть!» (В. Высоцкий) «Как страшно жить!» (Рената Литвинова)

    Но у Мандельштама, уважаемая Ирина Захаровна, не то. У Мандельштама:
    «И страшно жить, и хорошо! <…> Страх берет меня за руку и ведет. Белая нитяная перчатка. Митенка. Я люблю, я уважаю страх. Чуть было не сказал: «С ним мне не страшно!» <…> он координата времени и пространства…».
               (О. Мандельштам «Египетская марка»)

    С.Г. Шиндин замечает: «Сходная структурно-семантическая модель присутствует в «типологически» близком стихотворении 1931 года «Неправда» («Я с дымящей лучиной вхожу…»), «разыгрывающем» сходную ситуацию, напоминающую посещение «лесного дома» яги в русских волшебных сказках (ср.: [Шиндин 1988]), где содержатся мотивы ночного появления героя в откровенно чужом, враждебном пространстве и невозможности покинуть его, а также «ненормативного» приема пищи. При этом оба текста, ввиду использования в первом из них образа ‘чернецов’, а во втором – образа ‘шестипалой неправды’, обнаруживают явную корреляцию, проявляющуюся при обращении к одной из черновых редакций стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков...»: шли труда чернецы уведи – да прошу поскорей – / К шестипалой неправде в избу».
      «Книга в биографии и художественном мировоззрении Мандельштама. III Стихотворение «Сегодня ночью, не солгу...» в контексте художественного мира Мандельштама».
                http://sites.utoronto.ca/tsq/59/Shindin_59.pdf

    Часть исследователей, верящих на слово Надежде Яковлевне Мандельштам, находят в стихотворении «Неправда» политический подтекст. Якобы сам Осип Эмильевич говорил Надежде Яковлене: «Как, ты не знаешь: у него [И.В. Сталина] на руке (или на ноге) – шесть пальцев... И об этом будто в приметах охранки...».

    Принимая эту версию, мы смотрим на «Неправду» как на произведение, вызванное сочувствием О.Э Мандельштама жертвам коллективизации. «Несколько стихотворений, написанных Мандельштамом в начале тридцатых годов, свидетельствуют о его глубоком сочувствии жертвам коллективизации. Одно из них, о шестипалой неправде…» (И. Ронен).

    Другое мнение, наиболее последовательно изложенное Ernest (ом) Shtatland (ом)    https://nmandelshtam.blogspot.com/2012/08/blog-post_6.html опирается на мемуары Эммы Герштейн «Мемуары» (Санкт-Петербург, Инапресс, 1998, стр. 444). В них сюжет «Неправды» «связан с кратким, но бурным романом и драматическим разрывом Осипа Мандельштама с Ольгой Ваксель. A «кума» – это Надежда Мандельштам, которая сыграла весьма активную роль в этом разрыве». С.Б. Кузин полагал, что полуспаленка, полутюрьма – комнатушка сестры Н.Я. в Ленинграде.

    Cвой на редкость аргументированный (для мандельштамоведа) текст Ernst Statland подытожил так: «Мы надеемся, что теперь не покажется странной наша попытка трактовать «Неправду» в свете отношений с Ольгой Ваксель. Что, конечно, вовсе не исключает возможности других трактовок. Можно, например, полностью сориентировать «Неправду» на фольклор, воспринимать все, как явившийся словно в бреду кошмарный, гротескный мир из страшной сказки. Тем более, что мандельштамовская поэтика намеков, недосказанностей и опущенных логических связей как раз предполагает множественность прочтений. Ведь фактически каждый читатель каждое стихотворение прочитывает по-своему».

    Да, прочитывается стихотворение действительно каждым «реципиентом» по-своему. Л.Р. Городецкий заметил в сносках своего труда (Квантовые смыслы Осипа Мандельштама. Семантика взрыва и аппарат иноязычных интерференций. М., 2012): «В идеале, каждый «квалифицированный читатель» должен выпустить книжку из тысячи страниц с описанием своего видения смыслов Мандельштама!»

    Справедливое замечание: сколько чудаков – столько «вИдений» и мнений! Но каково было «вИдение смыслов» самого Осипа Эмильевича Мандельштама? Откуда у него взялись в «Неправде», не встречающиеся в лексиконе поэта ранее: «лучина», «соленые грибки», «детские пупки», «кума», шестипалость? Откуда сама «Неправда»?

    Поиск ответов на эти вопросы облегчается тем, что персонаж в «Неправде», в отличие от «Цыганки», вроде бы один, значит, и ответы на «загадки» добросовестный исследователь попытается искать в одном источнике (адресате), к кому обращено стихотворение. Без поклонов и подмигиваний (без крайней необходимости) в сторону сендеровичей, лотманов, хайдеггеров и разных (не к ночи быть помянутым) роланов бартов, леви-строссов и умбертоэков.

    (Объяснюсь. Я не против научных авторитетов, когда они к месту, – и к Умберто Эко, как писателю с его «человек обязан знать» и автору «Поэтики Джойса» отношусь весьма комплиментарно, понимаю Хайдеггера, если он говорит: «Когда же Ничто становится неким образом проблемой <…> впервые только и возникает метафизическая постановка вопроса о бытие сущего. Ничто уже не остается неопределенной противоположностью сущего, а приоткрывает свою принадлежность к бытию сущего», да и Лотман, точно самой Елене Захаровне Сурат посоветовал: «Когда вы приступаете к распутыванию клубка, у вас заранее не может быть гарантий, что вы его сумеете распутать до конца; равным образом, не сумев его распутать, вы не имеете права утверждать, что этот клубок является нераспутываемым в принципе».)

    Возможно, я бы не пытался «музыку разъять, как труп» (А.С. Пушкин), зная, что «разбирать стихотворение по строкам – это превращать «алмаз в уголь» (Е. Винокуров), но что делать, если большинству «реципиентов» эта музыка ушами не слышится и душой не принимается, попробуем тогда хотя бы её понять.

                НЕПРАВДА

               Я с дымящей лучиной вхожу
               К шестипалой неправде в избу:
               – Дай-ка я на тебя погляжу,
               Ведь лежать мне в сосновом гробу.

               А она мне соленых грибков
               Вынимает в горшке из-под нар,
               А она из ребячьих пупков
               Подает мне горячий отвар.

               – Захочу, – говорит, – дам еще...–
               Ну, а я не дышу, сам не рад.
               Шасть к порогу – куда там – в плечо
               Уцепилась и тащит назад.

               Вошь да глушь у нее, тишь да мша, –
               Полуспаленка, полутюрьма,
               – Ничего, хороша, хороша...
               Я и сам ведь такой же, кума…

                4 апреля 1931

    «НЕПРАВДА» – реверсия на стихотворение М. Цветаевой 1910-го года «ПРАВДА», с эпиграфом «Vitam impendere vero» (лат.) «Отдать жизнь за правду».

    Обращаю внимание, как ОМ с первых строк стихотворения фокусирует внимание на теме (обволакивает атмосферой) правда/ложь в стихотворениях: «Сегодня ночью не солгу…», «Неправда», «Я скажу тебе с последней прямотой…», «Сегодня можно снять декалькомани…»

    (То, что стихотворения «Я скажу тебе с последней прямотой…» адресовано Марине Цветаевой не мое индивидуальное «чувствование» доказать элементарно. Откройте здесь же, на Стихи. Ру. стихотворение Дмитрия Артиса «Только любовь, Марина»).

    Правда М. Цветаевой (творчество от повседневной жизни Марина Ивановна не разделяла) – стержень её личности. Увлекаясь кем-то, она вживалась в свои чувства, превозносила предмет увлечения, как бы раздавала авансы, в запальчивости максимализма отстаивала свое мнение, которое потом иногда приходилось корректировать, – но она была отчаянно искренней в каждый момент своей жизни:

    «Слушайте, как странно: это мои первые, самые первые слова Вам, Вы еще ничего не знаете обо мне, но верьте всему! Клянусь, что каждое мое слово – правда, самая точная».
                (Из письма М.И. Цветаевой В.В. Розанову 7 мая 1914 года).
   
    «Теперь признаюсь в одной своей дурной страсти: искушать людей (испытывать) непомерной своей правдивостью: небывалой: как внутри – так вовне, в точности. Соблазн правдой. – Кто вынесет? – Особенно если эта правда в данный час: Осанна!».
               (Из письма М. Цветаевой Б. Пастернаку. 19 ноября 1922 года).

    «От лица правды и поэзии приветствую Вас, дорогой».
               (Из письма М.И. Цветаевой Игорю Северянину 28 февраля 1931 года).

и ценила Правду других:
          «Маяковскому
28-го апреля накануне моего отъезда из России, рано утром, на совершенно пустом Кузнецком я встретила Маяковского.
– Ну-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?
– Что правда – здесь.
7 ноября 1928 г., поздним вечером, выйдя из Cafe Voltaire, я на вопрос:
– Что же скажете о России после чтения Маяковского?
Не задумываясь ответила:
– Что сила – там».
(Приветствие Маяковскому, опубликованное на страницах парижской газеты «Евразия» за 24 ноября 1928 года).

   Также обезоруживающе-правдиво – сама непосредственность – она окрестила О.М. вралем:

                Ты запрокидываешь голову
                Затем, что ты гордец и враль.
                Какого спутника веселого
                Привел мне нынешний февраль!...
                (М. Цветаева «Ты запрокидываешь голову…»)

    Мог ли эпитет «враль» задеть О.Э. Мандельштама, что называется, за живое? Думаю, тут многое зависело от степени близости, связи, взаимопонимания и доверия между О.М и М.Ц., которые со временем неизбежно менялись. Случайно ли, нет, но Марина Цветаева попала в болевую точку.

    В «Веселой науке», рассуждая «О проблеме актера» (художника) Ф.Ницше пишет как «фальшивость с чистой совестью», «внутреннее стремление войти в роль и маску» делает артиста «мастером того органически усвоенного и заядлого искусства вечной игры в прятки, которую у животных называют mimicry: так от поколения к поколению накапливается это состояние, пока, наконец, не становится барским, неразумным, необузданным, пока не приучается к тому, чтобы будучи инстинктом, не командовать другими инстинктами, и не порождает актера, «художника» (поначалу скомороха, враля, фигляра, дурня, клоуна, также и классического лакея, Жиль Блаза: ибо в таких типах дана предыстория художника и довольно часто даже «гения») <…>Что, однако, до евреев, народа владеющего искусством приспособления par excellence, то можно было бы, согласно этому ходу мыслей, усматривать в них с самого начала как бы всемирно историческое мероприятие по разведению актеров, настоящий инкубатор актеров: и в самом деле, вопрос весьма ко времени: какой хороший актер сегодня нееврей?»

    Позже О.Э. Мандельштама наверняка уязвило выступление М.И. Цветаевой с чтением: «Мой ответ Мандельштаму. Проза поэта», не оставила равнодушным и «История одного посвящения».

   За этой коллизией, распрей ложь/правда, и у О.Э. Мандельштама и у М.И. Цветаевой выявляется нечто большее, чем обыденное голопрение.

                Многие лета!
                Жив – дорожи!
                (Только поэты
                В кости – как во лжи!)
                (М. Цветаева «Жив, а не умер…»)

    Ницше уже навязал нам максиму о том, что поэты – лжецы, Марина Цветаева добавила ко лжи поэтов определение «кость». В «Моем ответе Осипу Мандельштаму» она отказала ему в обладании этим качеством:
    «Это книга презреннейшей из людских особей – эстета, вся до мозга кости.(NB! Мозг есть, кости нет) гниль, вся подтасовка, без сердцевины, без сердца, без крови, – только глаза, только нюх, только слух, – да и то предвзятые, с поправкой на 1925 год.».

                Я с дымящей лучиной вхожу (О.М.)

                Лучина

                До Эйфелевой – рукою
                Подать! Подавай и лезь.
                Но каждый из нас – такое
                Зрел, зрит, говорю, и днесь,
                Что скушным и некрасивым
                Нам кажется <ваш> Париж.
                «Россия моя, Россия,
                Зачем так ярко горишь?»
                (М. Цветаева «Лучина» июнь 1931 года)

    Лучина – Россия. Получается, Мандельштам «входит» к М. Цветаевой, из России во Францию. У О.М. лучина первая и, если не ошибаюсь, единственная. У М.Ц. есть и другие.

                Взял лучину Царь…
                (М. Цветаева «Царь-девица)

                А еще – место есть: нары.
                Ни луча. Лу;чная – вонь.
                (М. Цветаева «Поэма лестницы» 1926 год)

    Здесь обнаружились «нары» (в шестом стихе пригодятся).

                То не метель-крушень со зла
                Клюкой в окошко мечется, –
                Лучиною дымя в глаза
                То мать сына за плечико.
                (М.Цветаева «Егорушка» 1928 год)

    Снова лучина, рядом «плечико» из одиннадцатой строки.

    Даты не коррелируются, кто-то пытается водить нас за нос… Но так «Неправда» же!

                К шестипалой неправде в избу (О.М)

    В период своей влюбленности О.Э. Мандельштам с трепетной нежностью относился к рукам Марины Цветаевой.

                «Целую локоть загорелый…»
               
                «Целую кисть, где от браслета…»

                «Прими ладонями моими, пересыпаемый песок…»
               (О.М. Мандельштам «Не веря воскресенья чуду…» 1916 год)

    «Сначала все было хорошо, лежали на траве, копали глину. Норы. Прокапывались друг к другу и когда руки сходились – хохотали, – собственно, он один. Я, как всегда, играла для него».
     (М. Цветаева «История одного посвящения». Медон, апрель – май 1931 года).

    В воспоминаниях Ариадны Эфрон о Марине Цветаевой говорится, что руки у поэтессы были крепкие, деятельные, трудовые.

    «У меня оказалась на удивление растяжимая рука.<…>Кроме большой руки, у меня оказался еще «полный, сильный удар…». (М. Цветаева «Мать и музыка»).

    В поэме-сказке «Царь-Девица» Царь-Девица сравнивает свою руку с рукой царевича-гусляра.

                Сгоняет муху с бровей,
                Равняет руку с своей.

                «Как суха корочка!
                Как есть – без мякиша!
                Твоя-то – перышко,
                Моя-то – лапища!

                И каждый пальчик-то
                Как царь закованный!
                А моя – черная
                Да бесперстнёвая!

                Твоя – ковры расшивать,
                Моя – дубы корчевать».

    Отметим также – цифра 6 встречается у М. Цветаевой довольно часто. Её цифры 100 (век), 40 и 6, реже – 3 и 7: шесть покоев, шесть досочек, «каждому по три – Шесть (сон взаимный)», «Клин отхватив шестой», «Шесть серых волченят», «и шесть носов», «шестеро бесов», «шесть да сорок, Да пять да шесть, Да шесть да семь», «С шестерней как с бабой сладившие», «В своей карете шестипарной», «Без шести минут», «Рука ;б руку два брата,/ Мухи не обеспокоив,/ Ровно жар в руке – pyкa-то!/ Позади все шесть покоев…»…

    В октябре 1911 года Марина Цветаева и Сергей Эфрон с двумя сёстрами поселились на шестом этаже нового доходного дома по адресу Сивцев Вражек, 19, где прожили до весны 1912 года.

                Домики с знаком породы,
                С видом её сторожей,
                Вас заменили уроды,
                – Грузные, в шесть этажей.
              (М. Цветаева «Слава прабабушек томных…» 1911 год)

    И конечно, в творчестве Цветаевой нашлась «шестипалость».

                О пяти корявых пальцах –
                Как и барская нога!
                Из прихожей – через зальце –
                Вот и вся вам недолга!
                Знай, откалывай
                До кола в груди!
                …Шестипалого
                Полотера жди.
          (М. Цветаева «Полотерская» публикация 18 декабря 1924 года).

    В «Египетской марке» Мандельштама также встречаем цветаевских полотеров: «полотеры пляшут с египетскими телодвижениями». То есть «Полотёрская» Цветаевой оставила зарубку в памяти Осипа Эмильевича.

    (Нужно ли пояснять, что «египетскими телодвижениями» здесь следует читать «цыганскими телодвижениями»?)

    Мы знаем, что Цветаева называла Мандельштама молодым Державиным, а Мандельштам в своем стихотворении нарек её Цыганкой, – Гавриила Романовича, считавшего (как и все в его время) цыган выходцами из Египта мы и процитируем: «Возьми египтянка гитару…» (Г. Державин «Цыганская пляска».)

    С неправдой я худо ли бедно ли не вкратце разобрался. Хотя, пожалуй, стоит добавить, что реверсия (в случае Мандельштама замена цветаевской правды на неправду) является приемом психологической защиты, в основе которой лежат механизмы проекции и идентификации:

    «Кто враль? Я враль? Ну так, сама такая, потому что «честность привела бы нас к отвращению и самоубийству» (Ф. Ницше «Веселая наука»), но ты живешь…»

    Избы в «Сегодня ночью не солгу…» и в «Неправде», я полагаю, возникают из мнения О.М. о «лженародности» стихов Марины Цветаевой.

    «Адалис и Марина Цветаева пророчицы, сюда же и София Парнок. Пророчества как домашнее рукоделие. В то время как приподнятость тона мужской поэзии, нестерпимая трескучая риторика, уступила место нормальному использованию голосовых средств, женская поэзия продолжает вибрировать на самых высоких нотах, оскорбляя слух, историческое, поэтическое чутьё. Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России – лженародных и лжемосковских – неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды». (О.Э. Мандельштам «Литературная Москва» 1922 год).

    Из письма:
    «Милый друг! Кем бы Вы меня ни считали: сивиллой – или просто сволочью»…(М. Цветаева «Записные книжки» 1918-1919 годы).

                Дай-ка я на тебя погляжу,
                Ведь лежать мне в сосновом гробу. (О.М.)

    Свидеться перед смертью, с близким человеком казалось бы, так естественно… Но в этом: «Дай-ка я на тебя погляжу, ведь лежать мне в сосновом гробу»,– слышится упрек, – О.М. словно виноватит М.Ц. за что-то.

    В «Моем ответе Осипу Мандельштаму. Проза поэта. 1926 год» Цветаева, помимо  обвинений «в раболепстве перед коммунистической властью» (из письма В.Б. Сосинского А. В. Черновой), упрекает О.М., в недостатке мужественности:
 
    «Если бы Вы были мужем, а не «….», Мандельштам, Вы бы не лепетали бы тогда в 18 году об «удельно-княжеском периоде» и новом Кремле, Вы бы взяли винтовку в руки и пошли сражаться. У Красной Армии был бы свой поэт, у Вас – чистая совесть, у Вашего народа – еще одно право на существование, в мире – на одну гордость больше и на одну низость меньше. Ибо, утверждаю, будь Вы в Армии – (любой!), Вы этой книги бы не написали.
Это взгляд со стороны, живописный, эстетский.{...}. Это книга презреннейшей из людских особей – эстета, вся до мозга кости. (NB! Мозг есть, кости нет) гниль, вся подтасовка, без сердцевины, без сердца, без крови, – только глаза, только нюх, только слух, – да и то предвзятые, с поправкой на 1925 год».

    М.Ц. предъявляет здесь счет не только О.М. лично… Она прямо указывает на принадлежность Мандельштама к богоизбранному народу, которое налагает в том числе и ответственность, словно напоминая слова Моисея сказанные Создателю из книги «Дварим» (Тора): « Пусть исчезну я, но ни один волос не упадет с голов народа моего».

    А мог ли Мандельштам в то время писать иначе? Писать иначе он, наверное, мог, но где тогда ему было печататься?

    И тут – самое непостижимое для меня – Мандельштам, как будто он уже твердо решил, заявляет о том, что в недалеком будущем отправится в ссылку, либо на каторгу, в Сибирь.
Только так может понимать строку «ведь лежать мне в сосновом гробу» тот, кто знаком со строками поэмы М.Цветаевой:

                Не затяни ошибкою:
                «Гроб ты мой, гроб соснов!»
                С дощатою обшивкою
                Стен, досками мостков

                И мостовых… И вся-то спит
                Мощь… Тёс – тулуп – сугроб…
                Тобольск, Тобольск, дощатый скит!
                Тобольск, дощатый гроб!
             (М.Цветаева «Сибирь» 1930 год)

    Сравните: «Тобольск, Тобольск, дощатый скит!/ Тобольск, дощатый гроб!» с «Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…» – прием тот же.

    Знакомство с черновиками «Мне на плечи кидается век-волкодав…» позволяет утверждать о том, что стихотворение «Мне на плечи кидается век-волкодав…», «Неправда» и,  возможно, большинство (если не все) стихотворения «волчьего цикла», «перекрестно оплодотворены» Мариной Цветаевой и Пастернаком (о Пастернаке («Квартира», «Рояль») мы знали). И откуда бы взяться «жаркой шубе сибирских степей...» в «ночи, где течет Енисей…», когда бы не было «та степушка, степка / та, степь – Бараба…»?

    Сибирские степи Восточного Казахстана воспеты Павлом Васильевым и Сергеем Марковым, но по оба берега Енисея сплошь тайга да болота. И гроб Мандельштама именно сосновый, не дубовый…
В черновиках «Мне на плечи кидается век-волкодав…» есть и другие нити к цветаевскому творчеству:

                Замолчи! Я не верю уже ничему
                Я такой же как ты пешеход
                Но меня возвращает к стыду моему
                Твой грозящий искривленный рот.
                (О. Мандельштам)

    «Я такой же как ты пешеход» – это прямая отсылка к «Оде пешему ходу» Марины Цветаевой(Медон, 26 августа 1931 - Кламар, 30 марта 1933)

 "К путешествию у меня отношение сложное и думаю, что я пешеход, а не путешественник. Я люблю ходьбу, дорогу под ногами — а не из окна того или иного движущегося".(Из переписки М.Цветаева - А.Тесковой июнь 1937 года), вспоминаем, что Мандельштам первым написал "Пешехода" "Я чувствую непобедимый страх..." (1912 г.). И все-таки Цветаева пробудила в Мандельштаме стыд, «вывела на свет», напомнила о долге и как бы «сподвигла» (если ссылка и каторга подвиг).

    Еще в раннем стихотворении «Век» 1922 года «Век мой, зверь мой, кто сумеет…» легко усмотреть переклички с ранним стихотворением Цветаевой «Колдунья»:

                Я – Эва, и страсти мои велики:
                Вся жизнь моя страстная дрожь!
                Глаза у меня огоньки-угольки,
                А волосы спелая рожь,
                И тянутся к ним из хлебов васильки.
                Загадочный век мой – хорош.

                …………………………………….

                Аббаты, свершая полночный дозор,
                Сказали: «Закрой свою дверь
                Безумной колдунье, чьи речи позор.
                Колдунья лукава, как зверь!»
                – Быть может и правда, но темен мой взор,
                Я тайна, а тайному верь!

    А уж волков-то у Марины Ивановны целые стаи, отчего-то они проследовали мимо мандельштамоведов незамеченными. Пока Олег Андешанович Лекманов доктор, профессор Принстонского университета пытался опознать мандельштамовского волка среди волков Киплинга, Гумилева и Верлена, а Лев Рафаилович Городецкий задавался вопросами «Чем дышит гадюка и зачем кидается волкодав…» отчего-то затушевался волкодав Нарбута:

                Обритый наголо хунхуз безусый,
                хромая, по пятам твоим плетусь,
                о Иоганн, предтеча Иисуса,
                чрез воющую волкодавом Русь.
 
    Кстати, Лев Городецкий применив технику межъязыковых интерференций [языковой протеизм по Хоружему], уловил связь: Сотник -->Век -->Волк -->Собака -->Бурка (из «Шума времени»), предположил, что накидывание бурки на плечи не является актом агрессии, а, скорее, дружеским предложение согреть плечи.

    Ох, уж эти межъязыковые интерференции…

    Лев Рафаилович, разобрав строку «Мне на плечи кидается век-волкодав», не увидел вторую строчку «но не волк я по крови своей» – ну, не было там «семантической определенности», а если применить эти межъязыковые интерференции, то читалось бы: «но не волк я по блуду своему». Льву Рафаиловичу не выгодно помнить, что волк и волкодав скажем мягко, не друзья. Лев Рафаилович и ламу считает степным животным… Вот так, ворочая семантические конструкции доктора-профессора забывают смысл, логику и знания из детского чтения.

    Но вернемся к Марине Ивановне Цветаевой.

    «– Ты потому ему не прощаешь, что принимаешь его за человека, а пойми, что он волк - бедный, лезущий, седеющий волк.
    – Волк не только жалок: он гнусен!
Брюсова можно жалеть двумя жалостями: 1) как сломанный перворазрядный мозговой механизм (не его, о нем), 2) как волка. <…>
    Три слова являют нам Брюсова: воля, вол, волк. Триединство не только звуковое – смысловое: и воля – Рим, и вол – Рим, и волк – Рим. Трижды римлянином был Валерий Брюсов: волей и волом – в поэзии, волком (homo homini lupus est [Человек человеку – волк (лат.).]) в жизни. И не успокоится мое несправедливое, но жаждущее справедливости сердце, покамест в Риме – хотя бы в отдаленнейшем из пригородов его – не встанет – в чем, если не в мраморе? – изваяние:
                СКИФСКОМУ РИМЛЯНИНУ
                РИМ.
    <…>Словом, войска перешли границу. Такого-то числа, такого-то года я, никто, открывала военные действия против - Брюсова.<…>
    Отскок волка при виде чужой породы. Чутье на чужесть. Инстинкт.
Ответный смех залы и – добрая – внезапная – волчья – улыбка Брюсова. «Улыбка» – условность, просто внезапное обнаружение и такое же исчезновение зубов. Не улыбка? Улыбка! Только не наша, волчья. (Оскал, осклаб, ощер.)»
                (М. Цветаева «Герой труда» август 1925 год)

    «Я не преувеличиваю Вас, все это находится в пределах темного (у которого нет пределов: сама беспредельности – чащобы и шубы (все тот же волк, который – заметьте – возвращается)».
                (М. Цветаева «Флорентийские ночи»).

    И кто получается волк, а кто Век-волкодав?

    Из-за несогласованности с датировкой цветаевской «Лучины», датировка «Неправды, возможно, приурочена к десятилетнему юбилею журнала «Каторга и ссылка», отмечавшемуся в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев 6 апреля 1931 года.

                А она мне соленых грибков
                Вынимает в горшке из-под нар (О.М.)

                Белогвардейцы! Белые грузди
                Песенки русской!
                Белогвардейцы! Белые звезды!
                С неба не выскрести!
                Белогвардейцы! Черные гвозди
                В ребра Антихристу!
      (М. Цветаева «Белогвардейцы! Гордиев узел…» 9 августа 1918 года).

    Напоминаю, что звезды Мандельштама – соль; да и грузди, кроме как солеными, не употребляют.

                Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!
                То шатаясь причитает в поле – Русь.
                Помогите – на ногах нетверда!
                Затуманила меня кровь-руда!
       (М. Цветаева «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь…»)

                – Эй, дворянчики мои, грибы–
                груздочки!
                Столбы верные, примерные столбочки!
                Что ж вы нынче на помин не легки?
                – Все без шапочек твои, Царь, грибки!
                …………………………………………….
                – Все макать пошли да в нашу
                солонку!
                Все на нашу перешли сторонку!
                (М. Цветаева «Царь-Девица» 1920 год)

                А еще – место есть: нары.
            (М. Цветаева «Поэма лестницы» 1926 год)

                Сделки не было: жгущий – жгомый –
                Ставка о;чная: нас – и нар.
            (М. Цветаева «Несбывшаяся поэма»)

               

                А она из ребячьих пупков
                Подает мне горячий отвар. (О.М.)

    М.И. Цветаева была дружна с Д.П. Святополком-Мирским. В марте 1926 года Марина Цветаева по приглашению Святополка-Мирского ездила в Англию, где ей организовали то ли два, то ли три поэтических вечера. Воспользовавшись свободным временем, она писала «Мой ответ Мандельштаму». Святополк-Мирский чрезвычайно высоко оценивал прозу О.Э. Мандельштама, прозу же М.И. Цветаевой ни во что не ставил.

    В письме Марины Цветаевой к Раисе Ломоносовой читаем: «Три недели [или две? Н.М.] бродили с ним [с Мирским] по Лондону... А разошлись мы с ним из-за обожаемой им и ненавидимой мной мертворожденной прозы Мандельштама – «Шум времени»...».

    Нас интересует отзыв Д.П. Святополка-Мирского на «Египетскую марку» О.Э. Мандельштама, опубликованный в № 34 еженедельной газеты «Евразия» (Париж) 1929 год. В статье «Проза поэтов» Д.П. Мирский пишет о черте (умное слово я пропускаю), что «сближает зрительную образность Мандельштама с зрительной убедительностью Джойса. Ср. особенно с знаменитой сценой первой части Ulysses, где Стивен идет по берегу моря во время отлива».

    Стивен бродил по берегу во время отлива-прилива в эпизоде «Протей». Есть там такой пассаж:
    «У номера первого шверно* болталась акушерская сумка, другая тыкала в песок большим зонтиком. На денек выбрались из слободки. Миссис Флоренс Маккейб, вдовица покойного Пэтка Маккейба с Брайд-стрит, горько оплакиваемого. Одна из ее товарок выволокла меня, скулящего, в жизнь. Творение из ничего. Что у нее в сумке? Выкидыш с обрывком пуповины, закутанный в рыжий лоскут. Пуповины всех идут в прошлое, единым проводом связуют-перевивают всю плоть.<…> Супруга и сподручница Адама Кадмона: Хева, обнаженная Ева. У нее не было пупка. Всмотрись. Живот без изъяна, выпуклый тугокожий щит, нет, ворох белой пшеницы, восточной и бессмертной, сущей от века и до века. Лоно греха».

    «Горячий отвар» у Цветаевой искать не хотел, должно же хотя бы что-то остаться «непостижимому и загадочному» Мандельштаму, чтобы пугать мандельштамоведов ненормативной пищей (кто хочет, может считать «горячий отвар» плошкой с похлебкой, сваренным бывшей женой Нейгауза, которую Пастернак несет своей бывшей),сам я слышу «горячий отвар», как новые стихи «подкидыши», о которых дальше. Но само просится:

                Привар – не солон,
                Хлеб – вышел. Уж так везло нам!
                (М. Цветаева «Несбывшаяся поэма»).

    Помимо выкидыша с пуповиной в фрагменте из Джойса интересна сноска-пояснение, в которой Сергей Сергеевич Хоружий (безмерно его уважаю) отметил: * Шверно – протеизм слов, перетекание немецкого schwer, тяжелый, в русскую грамматику (в оригинале – франц. слова в англ. грамматику). 
    Протея О.М. также вспомнит в «Ламарке». Адам и Ева [Хева-Жизнь] под Деревом Познания были изображены на печатке, подаренной Цветаевой Мандельштаму в 1916-ом.
   
    В эпизоде «Протей» есть ещё две детали, которые не могли не позабавить Осипа Эмильевича, – первый: «Взвалив на плечи мешки, тащились они, краснокожие египтяне. Цыгане».

    Второй: «А зубы у меня совсем плохие. Почему, интересно? Пощупай. Этот тоже шатается. Скорлупки. Надо бы, наверно, к зубному на эти деньги, а? И тот. Беззубый Клинк, сверхчеловек. Почему это, интересно, или, может, тут что-то кроется?»

    Мандельштам тоже сверхчеловек и тоже беззубый – может, действительно тут что-то кроется? Сластены? Нет? Бодливой корове Бог рогов не дал?


                – Захочу, говорит, - дам еще…–(О.М.)

    "Вечер прошел с полным успехом, зала почти полная. Слушали отлично, смеялись где нужно, и – насколько легче (душевно!) читать прозу. 2-ое отд<еление> были стихи – мои к М<андельшта>му, где – между нами – подбросила ему немало подкидышей – благо время прошло! (1916 г. – 1931 г.!) (Он мне, де, только три, а ему вот сколько!)
Когда читала о М<андельшта>ме, по залу непрерывный шепот: «Он! Он! Он – живой! Как похоже!» и т.д." (Из письма М. Цветаевой С. Андрониковой-Гальперн 31 мая 1931 года).

    Рискну привести отрывок, который к Мандельштаму ни мандельштамоведы, ни цветаеведы пока не относят, но я присоединяю свой голос к слушателям цветаевского вечера 30 мая 1931 года в Париже: «Он! Он! Он – живой! Как похоже!»:

                «Сорную траву дурную
                Не коси, косарь, с плеча!
                Не паша, не боронуя,
                Молодость моя прошла:
                Всё печаль свою покоил,
                Даже печки не сложил.
                Кто избы себе не строил –
                Тот земли не заслужил.
                Для гробочка-домовины,
                Из досочек из шести
                Из сосновых – ни единой
                Я не выстрогал доски.
                Только знал, что на перине
                Струнным звоном ворожил.
                Кто страды земной не принял –
                Тот земли не заслужил.
                На перине, на соломе,
                Середь моря без весла, –
                Ничего не чтил, окроме
                Струнного рукомесла.
                Ну, а этим уж именьем
                Пуще хлеба дорожил…
                Кто к земным плодам надменен –
                Тот земли не заслужил!»

    Этот отрывок из поэмы-сказки «Царь-Девица» поражает точностью портрета: Мандельштам и физический труд – вещи несовместные.

    Лекманов насобирал: из воспоминаний И. Одоевцевой, описывающих 1920 год: «Мандельштам выскакивал в коридор и начинал стучать во все двери: «Помогите, помогите! Я не умею затопить печку. Я не кочегар, не истопник. Помогите!» Приведем также реплику о Мандельштаме Анны Ахматовой, зафиксированную Лидией Гинзбург: «...Он всю жизнь был такой беспомощный, что все равно ничего не умел делать руками».

    «Тот земли не заслужил» – насчет земли не скажу, а вот своей могилы у обоих нет – и это провИдение Марины Цветаевой:

                Кто дома не строил –
                Земли недостоин.

                Кто дома не строил –
                Не будет землею:
                Соломой – золою...

                – Не строила дома.
                (М. Цветаева Кто дома не строил" 26 августа 1918 года)

               
                Ну, а я не дышу, сам не рад.
                Шасть к порогу – куда там – в плечо
                Уцепилась и тащит назад. (о.М.)


                Как зверь нечеловеческий
                Хвать! – сына за плечье!
                ………………
                Так. – Засим, дружок, дай руку.
                Не робей, – плечом не трону!
                Это – детская наука,
                Я китайской обучёна.
                (М. Цветаева «Царь-Девица»)

                Суженый! – Взгляни-ка взад,
                Привыкай к своим хоромам:
                Вдогон церковь с вором, с гробом,
                С Богом, с громом!
                (М. Цветаева. «Молодец»)

   Плечо, плечи часто встречаются в поэмах и стихах Марины Цветаевой.

   «Недавно – на Смоленском – высокая цыганка лет 30?ти – орлиный нос и вьющиеся пряди из под платка – лицо – только профиль – медленно и нехотя расталкивая толпу – проходит. И вдруг – тяжким ударом – руку – раз на плечо какому-то парню – солдату – рязанскому, должно быть.– И тот, с испуганным смешком – пошел ведь, поплелся,– последнюю тыщенку отдаст,– он, мужик, исступленно торгующийся – и сейчас! – из-за десятки – отдаст за заведомо-брехню – которой не верит! – отдаст, п<отому> ч<то> боится, отдаст потому что она скажет: –Дай!
Это было – этот жест ее – руку на плечо! – определенно – не захват – спокойнее: вступление во владение».
        (М. Цветаева «Записная книжка»№ 8 1920-1921 годы)



                Вошь (о.М.)


                Дай вошку поищу
                Головку почешу.
                ……………………
                А мы сами пришли!
                Одолели вши.
                (М. Цветаева. «Царь девица»)

                Ещё шовчик не взят навыворот,
                А по ним уже вошки прыгают.
               (М. Цветаева. «Егорушка» 1921 год)

                Ведь и медведи мы!
                Ведь и татары мы!
                Вшами изъедены
                Идем – с пожарами!
         (М. Цветаева «Переселенцами…» февраль 1922 года)

  Алю дети в бальмонтовском саду дразнят «вошь» и кидают в нее камнями.
                (М. Цветаева «Записные книжки» 1920 год)



                Глушь (О.М.)


              Существования котловиною
              Сдавленная, в столбняке глушизн,
              Погребенная заживо под лавиною
              Дней – как каторгу избываю жизнь.

              Гробовое, глухое мое зимовье.
              Смерти: инея на уста-красны –
              Никакого иного себе здоровья
              Не желаю от Бога и от весны.
        (М. Цветаева «Существования котловиною…» 1925 год)

            Судомои, крысотравы
            Дом – верша, гром – глуша.
           (М. Цветаева «Несбывшаяся поэма»)


                Тишь (О.М.)


                Тишь и темень везде.
                Свет – в последней избе.
                (Рученьки сжаты,
                Ноженьки ноют).
                Нашего брата
                Правдою кроют!
        (М. Цветаева «Поэма о Мэри» (наброски) 1919 год)

    «Я поняла одну вещь: с другим у меня было «р», буква, которую я предпочитала, – самая я из всего алфавита, самая мужественная:
мороз, гора, герой, Спарта, зверь – все, что во мне есть прямого, строгого, сурового.
С Вами: шелест, шепот, шелковый, тишина – и особенно: cheri!»
         (М. Цветаева «Флорентийские ночи» <1932> год)

    Могут возразить, мол, «Флорентийские ночи» публиковались позже написания «Неправды», однако многое из них дублируется в дошедших до нас «Записных книжках», а Chat с глушизмами можно найти в письме М. Цветаевой Б. Пастернаку от 10 февраля 1923 года: «Я тогда дружила с Геликоном, влюбленным (пожимаю плечами) в мои стихи. Это было черное бархатное ничтожество, умилительное, сплошь на Ш (Господи, ведь кот по-французски – Chat! Только сейчас поняла!)»
Как о них узнал Мандельштам? спросить бы у Пастернака, но это cheri слышится в «Я скажу тебе с последней прямотой…», а черный кот в «Оттого все неудачи…»



                Мша (О.М.)


   «Видно, месяц, плакамши», «Али думу думамши», «Попляшешь, просватамши!»
                (М.Цветаева. «Царь-Девица»1920 год)

   «Нос сморщив замшевый:/ – На кой скворцы свистят,/ Когда не жрамши мы?», «…Раз мы не кушамши?», «Аж устанешь,/ Хвалу-то слушамши!», «Крючком скрючившись, скрючимшись» (М. Цветаева «Егорушка» 1921 год)

   «Мошны громогласной/ Звук. Замшею рук…», «У нас: взлом, у них: Ком,/ У нас: чернь, у них: те;рн,/ Наркомчёрт, наркомшиш, –/ Весь язык занозишь!», «Замшевый! – Кожаный!» (М. Цветаева «Крысолов» 1925 год)

   Мша также является анаграммой иудейской Шма, что аналогично символу веры в христианстве.

                Полуспаленка, полутюрьма… (О.М.)

    Из летописи Осипа Мандельштама.
    1922 год. Апрель, около 15-го. Поселяется в доме Марины Цветаевой. Из воспоминаний: «Жила она на Поварской, на углу Борисоглебского переулка. В комнате было что-то суровое и аскетическое. Сурово, может быть, казалось оттого, что всё у нее было перетасовано, сдвинуто, свернуто: она готовилась к отъезду. Обитала она со своей маленькой дочкой и в этом доме помещалась среди прочих жильцов – литераторов и поэтов. Там они жили целой «колонией»: Цветаева, Мандельштам с женой, Георгий Шенгели и др. Рассказывая о своих соседях, Цветаева несколько насмешливо отзывалась о Мандельштаме как о наивном и простодушном человеке, слишком уж явно и открыто проявлявшем свои эмоции из-за ревности: ревновал свою молоденькую жену, полудевочку-полуженщину с хрустальными ясными глазами, к поэту Георгию Шенгели» (П.Н. Зайцев Воспоминания. М.: «Новое литературное обозрение», 2008. с. 296).

    В квартире было семь светлых комнат и несколько «темных». Во времена Гражданской войны и разрухи мебель была пущена на растопку, жилыми остались две комнаты, которые обогревались. Перед отъездом за границу М. Цветаева приютила неизвестно сколько знакомцев, оставив себе для работы «келью» в одно окно на втором этаже (Дмитрий Быков пишет, что на чердаке).
    Так жилось Цветаевой в послереволюционные годы в России, но и за границей не многим было легче: «…хозяева запирают выходную дверь с 8 часов вечера, а у меня нет ключа). Борис, я живу фактически взаперти. <…> Мне вот уже (17 г. – 25 г.) 8 лет суждено кипеть в быту <…> Презираю себя за то, что по первому зову (1001 в день) быта срываюсь с тетрадки, и НИКОГДА – обратно. <…> Две комнаты – крохотные, исчерченные трубами, железная печка, как в России. <…> вся нечисть быта, яростная. Тетрадям одним нет места». (М. Цветаева – Б. Пастернаку 10 июля 1925 года).



                – Ничего, хороша, хороша... (О.М.)


                И………………хорош………………хорош,
                И………………хорош………………только я не гож!
                (М.Цветаева «Егорушка» 1921 год)

                Гробокопы, клополовы!
                Подошло! подошло!
                Это мы пустили слово:
                – Хорошо, хорошо!
                ………………
                Это мы пустили славу:
                – Хороша, хороша –
                Русь.
                (М. Цветаева «Несбывшаяся поэма»)


                Ну-кось, братцы
                Чем не хороша?

                Тут как грянут
                Гости стоном:
                Хороша, да не крещёна!
                (М. Цветаева «Молодец»)




                Я и сам ведь такой же, (О.М.)



                Шея лебедем, высок, белогруд,
                В нем Царевич мой, и я с ним сам-друг.
                (М. Цветаева «Царь-Девица»)

   "...Но самое нестерпимое и безнадежное было т;, что больше всего ржавшие и гикавшие – сами такие же, – со вчерашнего состязания."
          (Из письма М. Цветаевой – А. Ахматовой 31 августа 1921 года).



                Кума (О.М.)



                Рубаха кумашная.
                Хороши дарим гостинцы!
                – Покумимся!
                – Покумимся!
                ……….
                Брось страхи,
                Брось думы!
                Мы – кумы, мы – кумы!
                ………………
                Правильно, кумовья!
                (Вдребезги – сулея!)
                ……………………
                – Здо; – рово, кумовья!
                (По; столу – колея!)
                ……………
                Сверимся, кумовья!
                (Голову заломя
                Пышет: костер в ночи!)
                – Сверимся, кумачи!
                (М. Цветаева «Молодец»)

                Вдруг кто-то: ррраз!
                Здорово, кум!
                ……………
                Коли не кум,
                Орет, так брат.
                …………….
                Особняком без куму
                Хошь в рай зови – наплюну!
                (М. Цветаева «Егорушка» 1928 год).



                Вывод


    Не знаю, насколько мне это удалось, но я добросовестно пытался показывать «как оно есть» для меня давно очевидное, а не рассказывать, придумывая объяснения, образы и метафоры из русских волшебных сказок. Для меня важно показывать, а не рассказывать.

    Если хотите мое мнение: «Неправда» вскрывает непреходящий интерес О.М. Мандельштама к творчеству М.И. Цветаевой и глубокое его знание. Каждое четверостишье, строка, слово в «Неправде» «заряжаются» из творческого арсенала Цветаевой.

    Пристальное внимание поэта к поэту, помимо личного отношения, было вызвано растущей значимость имени М. Цветаевой в культурной жизни Советской России. Едва известная до своего отъезда в эмиграцию Марина Ивановна Цветаева, несмотря на замалчивание чиновников от культуры, приобрела в СССР поэтическую славу, была на слуху, чему немало способствовали её друзья И. Эренбург и Б. Пастернак.

    Откашляюсь. Разъяв, «Неправду» «как труп» (если кому-то так показалось), здорово, сменив подход, чтобы вернуться к музыке.

    То, что я называю «музыка», по М.Л. Гаспарову именуется совокупность метрики, ритмики, рифмы и строфики стихотворного произведения.

    Стиховедческий анализ – неотъемлим от написания научных работ. Однако в случае О.Э. Мандельштама анализ лингвистических, лексических особенностей, специфики рифм и звукоряда не всегда продуктивен.

    Осип Эмильевич Мандельштам не раз заявлял, что он работает «с голоса», нечто подобное писала о себе и Марина Цветаева: «Крысолова, по возможности, читай вслух, полувслух, движением губ. Особенно «Увод». Нет, всё, всё. Он, как «Молодец», писан с голосу». (М. Цветаева – Б. Пастернаку 23 мая 1926 год).

    Сам по себе стиховедческий анализ не раскрывает «порыв» (не хотелось в бергсоновщину впадать, но само печатается – так «клава» захотела) произведения. У Мандельштама заимствованная «музыка», чаще всего зачин поэтического произведения (того же Надсона в «Мне на плечи кидается век-волкодав…», о чем нам поведала Надежда Яковлевна Мандельштам), служит созданию психологической атмосферы, задает тон, вскрывает побуждающий мотив создания произведения. Известно, что «Мы живем под собою не чуя страны…» Можно петь на мотив «Дубинушки», а «Мне на плечи кидается век-волкодав…» Мандельштам называл романсом (со слов Надежды Яковлевны – обычно она скорее запутывает, чем проясняет, – но иногда проговаривается), который еще предстоит переложить на музыку.




Ладно, разберем мы стихотворение, получим:

Строфы
Размер: пятистопный хорей
Стопа: двухсложная с ударением на 1-м слоге
Строки Рифмы Рифмовка
4 строки, четверостишие вхожу-избу-погляжу-гробу ABAB (перекрёстная)
4 строки, четверостишие грибков-нар-пупков-отвар ABAB (перекрёстная)
4 строки, четверостишие еще-рад-плечо-назад         ABAB (перекрёстная)
4 строки, четверостишие мша-полутюрьма-хороша-кума ABAB (перекрёстная)

    Что нам дал этот разбор для понимания смысла произведения (а Мандельштам «смысловик»)?
Nothing, Zero. Ничего.

    А если так?

    Есть игра: осторожно войти,                Я с дымящей лучиной вхожу
    Чтоб вниманье людей усыпить;                К шестипалой неправде в избу:
    И глазами добычу найти;                – Дай-ка я на тебя погляжу,
    И за ней незаметно следить.                Ведь лежать мне в сосновом
    гробу.

(А. Блок «Есть игра…» 18 декабря 1913 года)          (О. Мандельштам «Неправда»)

    Или так:

                Упоительно встать в ранний час,
                Летний след на песке увидать.
                Упоительно вспомнить тебя,
                Что со мною ты прелесть моя,
                Беззаботная юность моя,
                И прозрачная нежность Кремля
                В это утро, как прелесть моя.
                (А. Блок «Утро в Москве» 1909 год)

    В «Утро в Москве» та же музыка, что и в «Есть игра: осторожно войти…», но атмосфера иная, однако в контексте прежних отношений О.М и М.Ц. (Цветаева «дарила» Мандельштаму Москву, они надевали маски Марии Мнишек и Григория Отрепьева, играли в детские игры на песке…) оба стихотворения фокусируются в одной точке, вернее, «Неправда», возможно, питается из двух источников – «сестер – тяжести и нежности».

                КОНЕЦ "ВТОРОГО СНА"