Их горизонт

Куплет 1:
Мои строчки— не эпитафия на граните, это след от капли на оконном стекле, что повторила путь их недолётной траектории и застыла, не долетев до земли.
В сердце не колокола— а тихий постоянный звон, что гудит в костях пустотой, где каждый павший не прощён, а просто вписан в свод погоды, в график дождей и в корни клёна, что в сырую почву вросли не для красоты, а чтобы держать обрывок этого пустого небосвода.

Всё, что было их — учебник с недочитанной страницей, что теперь читает пыль: любовь, которая не стала явью, лишь тенью в чьих-то снах прошла насквозь, не оставляя даже прочной боли, только чувство, будто в комнате сквозняк.
Их юность— это не портрет, а белое пятно в семейном альбоме, где все лица есть, а этого — вот нет, лишь палец, что гладит пустоту над подписью «сынок», и эта пустота гудит, гудит, гудит…

Переход:
Их честность… Знаете, как это? Неподъёмная честность, что весит больше, чем сабля в тех парчовых ножнах, что теперь лежат в музее под стеклом...
Их вопросы«для чего мы?» не пробили туман — они в нём растворились, стали его составной частью, и теперь мы этим туманом дышим, и он оседает в лёгких тяжёлой росой возможностей, которые не стали плотью.

Куплет 2:
А их молчание теперь— это не отсутствие звука, это отдельный частотный диапазон, в нём ловит радиошум мать в три часа ночи, и кажется, вот-вот, сквозь шипение вселенских помех пробьётся шёпот…
Но пробивается лишь тишина, настолько громкая, что в ней слышно, как седеют волосы и как трескается ладонь, сжимающая впустую ту самую парчу.
Они не иконы— нет, икону целуют, ей молятся, а эту… эту просто носят в нагрудном кармане, пока бумага не истлеет от прикосновений в полной темноте, и образ сольётся с кожей, станет родимым пятном, которое болит при смене атмосферного давления, при звуке сирен, при запахе сырой весны.

Разум, я тебя прошу — не ищи коммерческую выгоду, не конвертируй эту жертву в валюту скорби или в спекулятивную гордость.
Среди всей этой кручины, бессмысленной, как падение метеорита в болото, есть один щемящий, неудобный, высший смысл: они могли.
И этот глагол в прошедшем времени— самая тяжёлая из возможных гирь. «Могли» — это горизонт, которого не стало. Это целая вселенная в сослагательном наклонении.

Финал:
Земля… принимаешь ведь без упрёка, как принимаешь всё: и снег, который растает, и дождь, который уйдёт в грунтовые воды.
Прими и эту тяжёлую росу несостоявшихся биографий…И пусть сроком… вечным сроком… для них будет не память (память стирается)…
А именно этот последний свет— не вспышку, нет — а ровное, негромкое свечение «могли», которое не погасло, когда погасло всё.
Оно просто…перешло… в иную фазу горения...