Баллада о жестяной короне для червяка

Он — первопроходец в банке ржавой,
Пророк жестяного рая.
Его мир пахнет тухлой славой,
Но он не ропщет, понимая:

Что там, снаружи злые птицы,
Совсем не те, что в детских книжках.
А здесь хоть еды остались крупицы,
Но не помрешь ты в передышках.

Он — квинтэссенция покоя,
Гуру консервной нирваны.
Он презирает всё земное,
Как старый пёс свои раны.

И пусть его небосвод на резьбе,
Зато не надо никуда ползти.
Он — эталон, червяк, для всех особей,
Что ноют: «Душно на пути».

Он доказал, что можно быть святым в мире,
Где все хотят пространства.
Просто прикинься червяком и съешь
Своих же собственных братьев яйца.

Он родился в банке
Тушенки армейской,
Где бульон застыл свинцовой слезой.
С детства знал: Чтобы выжить в паштете таком тесном
Нужно стать не червем, а звездой.

Он сожрал своих братьев в первую неделю,
Не из злобы — из строгой нужды.
Он не считает их трупы за потерю,
Их скелеты стали опорой
И лестницей к жестяным небосводам мечты.

Он вылупился в слизи и тошноте,
Где братьев спинки извивались подобно мотору.
И первым делом в этом консервном бреду,в слепоте,
Он челюсти вонзил в ближайшего, в горло.

Не крик раздался,а хлюпкий хруст хрящей,
И сок, похожий на мутный рассол.
Он глотал, не разбирая частей,
Пока от брата не остался лишь произвол.

Потом пополз по скользким стенкам ввысь,
Оставляя след из пены и крови.
Он знал: Чтобы выжить здесь, нужно лезть выше, ну же, тянись!
Тебе нужно стать чумой в этом тесном просторе.

Он сбросил шкуру, стал почти прозрачный,
Как призрак, сотканный из голых нервов.
И ждал, когда новорождённый червь внебрачный
Пошевелится в этом мире консервов.

И когда тот клюнул на свет, он навалился,
Впился в глазницы, в нежное темя.
И жевал, и чавкал, и хрипел, весь извился,
Пока банка не затихла,превращаясь в бремя.

А потом лежал, раздутый, в центре,
Среди осколков хитиновых и слизи.
И ждал ножа, что вскроет проход к его пещере.
Но Бог не услышал об этом капризе.

Он строил дворец из пустых оболочек,
Плел кокон из прожилок и слюны.
И молился банке, напоминающей Бога кусочек,
О консервном ноже и миге тишины.

Но однажды банку поставили на огонь.
Вода зашептала: «Твои муки — ничтожны».
И он, император, в сосуде заключен ,
Понял, что стал просто заложник.

И сварился он заживо, не изменив лица,
Хрустнув на зубах у сержанта Петрова.
Лишь одинокий ломтик мясца
Разделил его участь сурово.

А в пустой банке, что выбросили в ржавый бак,
Новый червь-сирота шептал в темноте:
«Я буду жестоким. Я не осяду впросак.
Мир не стоит ни капли в твоей пустоте».