Летящее кольцо метаморфоз Данте

0
Уста работают, улыбка движет стих, умно и весело алеют губы, каждое слово спешит взорваться, слететь с губ, уйти, очистить место другим. Здесь источник великой трансформации слова в материю и из материи в поэзию, которая даётся в отчаянной борьбе: через силовой поток, именуемый то композицией – как целое, то в частности своей – метафорой, то в уклончивости – сравнением, порождающий определения для того, чтобы они вернулись в него, обогащали его своим таянием и, едва удостоившись первой радости становления, сейчас же теряли своё первородство, примкнув к стремящейся между смыслами и смывающей их материи. О, как невероятно близко может подойти проницательнейший лирик ХХ века  к величайшей тайне связи материи и разума, проникая в поэтическую материю великого творения титана возрождения!..   

 I   
Мандельштам в эссе «Разговор о Данте», говоря о поэтической речи «Божественной комедии» и отмечая у Данте в первую очередь, как иллюстрировано выше, живую сочную плоть итальянского языка, использует такие характеристики: «орудийная метаморфоза», «орнамент... как разыгранный кусок природы», «все виды энергии, известные современной науке», «всегда на ходу, всегда на ногах», «в поэзии всё есть мера и всё исходит от меры и вращается вокруг неё и ради неё», «в словесном пространстве бесконечно могучий оргАн», «горные породы... с вкрапленными инородными телами», «зернистые примеси и лавовые прожилки указывают на единый сдвиг, или катастрофу, как на общий источник формообразования», «всякий период стихотворной речи – будь то строчка, строфа или цельная композиция лирическая – необходимо рассматривать как единое слово», «когда мы произносим, например, «солнце», мы не выбрасываем из себя готового смысла – это был бы семантический выкидыш, – но переживаем своеобразный цикл», «не одна форма, а множество форм...выжимаются одна из другой», «всякое формообразование... предполагает ряды, периоды или циклы формозвучаний ... так же как и отдельно произносимая смысловая единица».

Наконец, Осип Эмильевич прямо заявляет, что «научное описание дантовской «Комедии», взятой как течение, как поток, неизбежно приняло бы вид трактата о метаморфозах и стремилось бы проникать во множественные состояния поэтической материи». Тем удивительнее, что к 1933 – году написания «Разговора о Данте» – «внутреннее освещение дантовского пространства, выводимое только из структурных элементов, никого не интересовало». Установился лишь «невежественный культ дантовской мистики, лишённый, как и само понятие мистики, всякого конкретного содержания».

Подводя итог этому необходимому как будет видно из дальнейшего своду цитат, приведу ещё одну: 
«Чисто исторический подход к Данту также неудовлетворителен, как и политический или богословский. Будущее дантовского комментария принадлежит естественным наукам, когда они для этого достаточно изощрятся и разовьют своё образное мышление».

II 
Представьте себе ящик с круглым отверстием диаметром 10-20 см на боковой стенке и эластичной задней стенкой, по которой производят резкий удар ладонью. Если при этом воздух в ящике будет задымлён, то мы увидим вылетающее  из отверстия – как целое – круглое кольцо дыма  и удивимся тому, что кольцо летит, не разрушаясь, намного дальше, чем можно было себе представлять.

Но самое удивительное состоит в том, что кольцо имея движение внутри себя быстро переходит к турбулентному режиму этого движения и именно благодаря этому «хаотичному, беспорядочному» режиму течения внутри себя, как представляют турбулентность падкие до трескучих фраз ораторы, так вот именно благодаря «хаотичности и беспорядочности» воздушная материя кольца настолько устойчива в своём целостном внутреннем движении, и так элегантно преодолевает пространство, и так звучит (большое кольцо гудит как реактивный летательный объект).

Так почему же турбулентность не дробит, не растаскивает и не уничтожает кольцо, а наоборот его поддерживает? Этот вопрос поставил бы ораторов в тупик, поскольку этого им не дано понять, и мы уж ничем не сможем помочь: любовь лишь к внешним эффектам словоупотребления чревата бумерангами пустоты.

III
Высокое небо над нами гораздо богатством формообразования, бесконечным разнообразием облаков, пугающей новизной формы туч, но, мы успеваем заметить: восхищающие нас закаты, восходы и кислород всегда для нас. Вихревой хаос турбулентности имеет сплошной спектр частот клокочущей стихии, пузырится пространством, кажется рвёт на куски само время да так, что упраздняет тотальность пространственно-временных перемещений внутри себя, заменяя их на структурные трансформации множества вихрей. И опять приходится поражаться точности метафоры Мандельштама: «Если бы все залы Эрмитажа вдруг сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались с гвоздей, вошли друг в друга, смесились и наполнили комнатный воздух футуристическим рёвом и неистовым красочным возбуждением, то получилось бы нечто подобное Дантовой «Комедии»». И турбулентности.

И как точно формулируется ключевая идея именно турбулентного хаоса – явление дирижёрской палочки через обращённость к Данту как «величайшему дирижёру европейского искусства, опередившего на многие столетия формирование оркестра, адекватного – чему? – интегралу дирижёрской палочки...» 

Мандельштам средствами новой поэзии проникает в некую сердцевину более общего и глубокого смысла: «Говоря о Данте, правильнее иметь в виду порывообразование (вихреобразование В.Т.), а не формобразование (траектории линий потока В.Т.)», «...здесь всё вывернуто: существительное является целью, а не подлежащим фразы», «образное мышление у Данта ... осуществляется обращаемостью и обратимостью» и «развитие образа только условно может быть названо развитием». И здесь умнейший лирик привлекает аналогию с конструкцией летящего самолёта, которая рождает другую конструкцию самолета, а та третью и «сборка и спуск этих выбрасываемых во время полёта технически немыслимых новых машин является не добавочной и посторонней функцией летящего аэроплана, но составляет необходимейшую принадлежность и часть самого полёта ... в не меньшей степени, чем исправность руля или бесперебойность мотора». По сути это уже совсем близко к скрытой хаосом топологии каскада согласованных вихрей в турбулентности. А механизм связи хаоса мелких вихрей с порядком каскада раскрывается «в виде разбросанной азбуки, в виде прыгающего, светящегося, разбрызганного алфавита» с целью дать «те самые элементы, которым по закону обратимости поэтической материи надлежит соединиться в смысловые формулы».   
 
 
IV
Продолжим опыт с кольцом. Более подробные наблюдения показывают, как сформированное в самом начале правильное ламинарное (слоистое) кольцо быстро теряет устойчивость, превращается в бесформенный комок внутренних хаотических импульсов, казалось, готовых вот вот развалиться в однородный мелкомасштабный гидродинамический мусор. Но нет! С неумолимостью закона природы происходит переход к турбулентному движению внутри кольца с чётко выраженной границей бублика-ядра и уже турбулентное кольцо – кольцо, упорядоченное в новом статусе – только начинает своё невообразимо длительное путешествие по пространству и времени.

Как же так? Слоистое (ламинарное) движение в кольце внешне представляется наиболее упорядоченным, но оказывается это ненадолго – всё быстро бы закончилось, если бы не переход к бурлящему турбулентному режиму. Разница между этими двумя организациями движения внешне проста: перенос (транспорт) такой субстанции, как импульс, как впрочем и других величин, в ламинарном течении осуществляется за счёт  взаимодействия между молекулами, а в турбулентном течении за счёт совершенно иных агентов движения – каскада согласованных между собой средне- и крупномасштабных вихрей. Мелкомасштабные вихри при этом являют хаос в традиционном понимании как совершенно случайные (по типу блуждания молекул) движения.

Перенос молекулами имеет бесструктурный характер, а турбулентный задаётся внутренней скрытой иерархией структур. Молекулярный перенос приводит к зависимости целиком от границы – отсюда появление сдвига (как бы слоёв) движения, а турбулентное появляется при достижении определённого уровня концентрации движения на единицу объёма и возникновении естественной границы внутри относительно спокойного внешнего движения и сдвиг (если есть ещё твёрдые границы) уже накладывается внешним образом.


V
Представим: "Divina Commedia" движется как запущенное из головы Данте огромное фантастически прекрасное переливающееся всеми масштабами движений внутри себя кольцо, точнее тор. Рот Данте породил тор Данте, точнее, слетел из его уст, с его языка! И движется в тысячелетия. Движение это самоподдерживающееся бурлящим каскадным процессом, словно поглощающим и трансформирующим в себя пространство и время на своём пути.

Мы попытались проникнуть в определённую связь в организации устойчивого движущегося в веках и даже тысячелетиях формообразования поэтической материи с турбулентной формой движения, наблюдаемой в материальной материи. Однако великий замысел Данте не мог ограничиваться только красотой устойчивых форм поэтической материи. И этот замысел может быть тщательно скрыт. Недаром Мандельштам указывает «на одну из замечательных особенностей дантовской психики – на его страх перед прямыми ответами, быть может обусловленный политической ситуацией опаснейшего, запутаннейшего и разбойнейшего века».

А с другой стороны «драматическая структура – словами того же О.Э. – вытекает из тембра, а вовсе не сам тембр подыскивается для неё и напяливается на неё, как на колодку». И всё же что тогда передаёт нам этот тембр? Каждому по делам его? Как вечное реализуется через ограниченное? Что такое забвение в темноте? Можно ли представить что-то хуже изгнания и можно ли эту тяжесть чем-то компенсировать? В наше время актуальным стало мучительное сомнение о смысле добровольного изгнания. Добровольного изгнания из профессии. Или совсем рядом звучащий самый острый вопрос о бегстве от «бабы, неба и судьбы» (фраза из известного фильма). Как обрести устойчивость, не теряя свободу? Данте, похоже, об этом знал больше.