О Credo 2. Между нами...

«О Credo 2. Между нами...»

Иван Савин...

Помните? Хаты да пашни.
Луг, да цветы, да река.
В небе, как белые башни,
Долго стоят облака.
Утро. Пушистое сено
Мёдом полно. У воды
Мельница кашляет пеной,
Пылью жемчужной руды.
Помните? Вынырнул вечер,
Неповторимый такой.
Птиц многошумное вече,
Споря, ушло на покой.
Тени ползут как улитки
В старом саду. В темноте
Липы шуршат. У калитки
Странник поёт о Христе.
Помните? Ночью колёса
Ласково как-то бегут.
Месяц прищурился косо
На полувысохший пруд.
Мышь пролетела ночная.
Выплыл из темени мост,
С неба посыпалась стая
Кем-то встревоженных звёзд.

Без «чаек» и «ромашек», но – тихое. Русское. Уже – эмигрантское. В тоску...
Лариса (Новосельцева) исполнила это под гитару. Вслед за продекламированным таким...
Тоже – со звёздами. Но – уже у моря.

Когда палящий день остынет
И солнце упадёт на дно,
Когда с ночного неба хлынет
Густое лунное вино,
Я выйду к морю полночь встретить,
Бродить у смуглых берегов,
Береговые камни метить
Иероглифами стихов.
Маяк над городом усталым
Откроет круглые глаза,
Зеленый свет сбежит по скалам,
Как изумрудная слеза.
И брызнет полночь синей тишью.
И заструится млечный мост...
Я сердце маленькое вышью
Большими крестиками звёзд.
И, опьянённый бредом лунным,
Её сиреневым вином,
Ударю по забытым струнам
Забытым сердцем, как смычком...
(1924)

С непривычным сдвигом ударения в «иероглИфах». Если в «петроглифах», по-моему, пользуются оба варианта, то... По-любому, в стихах – допустимо, а здесь (у Савина) и вовсе – красиво. Добавляет романтичности.
Кстати. Снова, так и напрашивается – спеть!
А то (крымское-расстрельное) покалывало – снова мне – не раз...

Это было не с нами. Отчего же тогда
Я с годами сюда возвращаюсь всё чаще?
Возвращаюсь не в снах. В снах, оно б – не беда.
Не назойливо б так, не до боли б кричаще.
Отчего, не пойму, этот крымский расстрел,
Этот прапорщик старый, молитву творящий,
Так со мною срослись, словно в том ноябре
И меня замесили под глину у рощи.
(Ассоциации, 26.01.2015)

«Чья-то память бередит…» – ноябрьское от 2018-го. Начиналось, как «дразнилка» на верш Алёны Булычевой (Таял рассвет, распадались туманы / на лоскуты раздербаненной ваты...), а обернулось

Таял рассвет. Вдрабадан. Дебаркадер
мерно качался на сонных волнах.
Месяц ноябрь. О первой декаде.
Месяц на небе. Кургузый монах.
Ладанка. Мама. Иван Саволайнен.
Крымская осень. Чухонский приют.
Скоро уж век. Те же вехи в тумане.
Северный ветер. Раздёрганный юг.
(7.11.2018)

«Северный ветер» (причём – хулиганистый) был и в октете Ленки. А «дебаркадер» (зашедший на «раздербаненность») ходит за мной, при случае, по пятам ещё от Михаила Дудина (1959), из вершей которого я тоже для себя кое-что почерпнул (на рубеже 90-х-нулевых). Зачин от М. Д. приведу хотя бы к тому, что там не обошлось и без «чаек»

Дебаркадер да базар,
Яблоки мочёные,
Деревянный тротуар,
Каблуки точёные.
Все черёмухи в дыму
Над речными плёсами.
Пароход на Кострому –
Чайки за колесами.

«Чайки» залетали (не обязательно с назойливыми криками) ко мне нередко, и «Нечаянное», адресованное Савину, было лишь одним из стаи. Но... Отчего – и там?!
Я уже оговорился, что для самого И. С. чайка сосредоточила в себе нечто символическое.
Ностальгия!? – В годы эмиграции, в Гельсингфорсе.
Чехов!? – Не без того Крыма...

[«Чайка» Чехова. Однажды он был в Крыму вместе с художником Левитаном – на берегу моря. Над водой летали чайки. Левитан подстрелил одну из чаек и бросил наземь. Это было такое ясное зрелище – ненужной, зря умирающей, убитой красивой птицы, что оно поразило Чехова. Из этого мелкого факта, запомнившегося Чехову, – создалась пьеса «Чайка»
(М. Замятин)]

Жизнь... Смерть... Нелепость той же жизни, при всех её красотах. Её краткость, как взмах крыла, который может быть оборван чьим-то выстрелом. Порой – случайно-нечаянно.
Не знаю... С чайкой, с её криком-хохотом может ассоциироваться и иное. Если просто в «озвучку» – печаль, очарование... В «случайно-нечаянное».

[Да человек смертен, но это было еще полбеды плохо то что он иногда ВНЕЗАПНО смертен вот в чём фокус и вообще не может сказать что он будет делать в сегодняшний вечер.]

Н-да... Пусть «внезапность» (субъективная – для меня, для кого-то) не совсем то же, что «случайность». А последняя (как её не понимай) – вовсе не обязательно равна «нечаянности», пусть их и сближает это «чай-чая».
Отчего-то тянет, в обход солидной лингвистики, погримасничать с этими словами.
С «нечаянным», вроде, как всё ясно.
От глагола «чаять» – ожидать (чего-то), надеяться (на что-то). С уловимым для чуткого уха особым замиранием. Между страхом и восторгом, а то – упоением (к «упованию»).
Чу! – К вниманию-вслушиванию. Призыв.
Угу – я к тому, что и в лермонтовском «Валерике»

А почему б не поставить вопрос
возле глагола «живу»?
Дымка господних стоит папирос –
город сжигает листву.
Осень и осень. Тоска и тоска.
Небо – себя голубей –
чем-то немного прочней волоска,
чем-то привычки слабей.
Всё необычно и всё как всегда.
И, не срываясь на крик,
капает тихо из крана вода –
твой ледяной Валерик.

Ну, это – не от Михаила Юрьевича. То – Иннокентий Анненский, с которым я прогуливался в январе 2021-го – под его фирменную Тоску.
Лермонтова (и не только) я и сам подразнил нынешним августом

Отключаем Меланхолию.
Стрелки – враз – на «холерИк».
Спи, малютка! Сам – на волю я.
На Кавказ, где – Валерик.
Сабля, вострая – чеченская.
Русский штык – наперекор.
Кто из нас славней бесчинствами?!
Ну, а кто – захватчик-вор?!
Что сказал поручик Лермонтов,
И приперчил граф Толстой?!
А Удача – тварь неверная,
Как напаренный настой.
(К смене настроения (или – декорации), 20.08.2025)

А лермонтовский «Валерик» начинался как раз со «случайного»

Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право,
И что скажу вам? – ничего!
Что помню вас? – но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.

И знать вам также нет нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всём.

За «чаек» – не обессудьте. Оных в «Валерике» не было. Зато имел место Выстрел. А уже к нему – то Чу!

Чу – дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик – и снова всё вокруг
Затихло...

Что, собственно, «славного» в звуке шальной пули, виднее было автору, к чему-то перекликавшего у себя «чувство» и «чутьё», а «шальную пулю» с «шалостями» и «чудачеством»

Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей...
....................................................

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займёт хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? –
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..

К чему (по-герменевтски) «чай» оказалось в «случае» (случайности) и в нашей «чайке»?!
Мабыть, от чуть архаичного вводного слова?!

[ЧАЙ, вводн. сл. Нар.-разг. 1. Употр. для выражения предположения, допущения; вероятно, пожалуй, по-видимому. Уже, ч., часов девять. Надо идти, а то меня, ч., заждались. Вы, ч., устали? * Здравствуй, барыня сударыня дворянка! Чай, теперь твоя душенька довольна (Пушкин). 2. Всё-таки, ведь (подчёркивает достоверность высказывания). Кто-л., ч., не чужой человек. Ч., не напрасно работал. Ч., у меня и гордость есть.]

Так, и оно – не без отсыла к ожиданию-надежде.
А у нас (блр.) – чаканне (чакаць).
С затаённостью-настороженностью.
Чу... Чутьё... Чудо (к Тайне). С удивлением-восхищением. А «чудовище» – туда же, но уже с ужасом и отчаянием.
Неожиданное (для многих) Александра Блока «К Музе» (1912). С перебором подобных колебаний.

Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой…
И когда ты смеёшься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
Зла, добра ли? – Ты вся – не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты – и Муза, и чудо.
Для меня ты – мученье и ад.
Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
Я хотел, чтоб мы были врагами,
Так за что ж подарила мне ты
Луг с цветами и твердь со звездами –
Всё проклятье своей красоты?
И коварнее северной ночи,
И хмельней золотого аи,
И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои…
И была роковая отрада
В попираньи заветных святынь,
И безумная сердцу услада –
Эта горькая страсть, как полынь!

Очень Русское! Да и Муза эта с самой Россией перекликается. У того же Сан Саныча.
«Страшный мир» – тот цикл стихов (1909-1916), в который включается и это...
А к нему... Одно из самых близких мне – в Русское – Блока. Из самых колких, где от Любви (Любви ли!?), до... – Один шаг!
Без сюсюканья и пресмыкания. Но и без «невзоровщины». С отстранением, но без отречения. В общем – не без «привязанности», при всём презрении к разного рода «закрепощениям» и «холопству», в сих неподъёмных просторах завариваемым.
Так, оно – мне – ещё и в песню: с розными вибрациями, а где-то и надрывами

Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу на что твоя тьма?

Знала ли что? Или в Бога ты верила?
Что там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых…

Лодки да грады по рекам рубила ты,
Но до Царьградских святынь не дошла…
Соколов, лебедей в степь распустила ты –
Кинулась из степи чёрная мгла…

За море Чёрное, за море Белое
В чёрные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни…

Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим…
Что же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?

И откликался я в это своему Блоку не раз...
Одно из тех, что случилось в 2020-м, надломило и хрупкое между мною и Владом.

Сам не знаешь, насколько срослось.
В нелюбовь. В неживую завязь.
А попробуй, нахраписто, врозь –
дуроты её не касаясь!?
Без Иванов её и царей.
Без Есениных и Рубцовых.
Так меняет окраску форель
от серебряной до пунцовой.
Вот и мы – по легенде, братьЯ.
Да по краешку накипело.
Снилась схимнику попадья
утром красным в рубахе белой.
(В Рось, 14.06.2020)

Так, и названием, ещё – поиграл на струнах. В Рось – Врозь.
Блоковское, конечно... Хотя – не без Губанова, да и того же Рубцова.
А Владу (зря я ему тогда показал...) это могло, в лишнее, кольнуть ещё и «меняющей окраску форелью». В памятное между нами (ему и адресованное) «Метаморфозы». Клюевско-кузминско-стравинское...

Фарфор не бьётся. Колется фарфор.
Фаворский свет чурается глазури.
Лишь время, ускользающий мазурик,
котёнком лижет вытекший декор.
У ангелов сегодня выходной.
Они застыли в бисерных окладах.
Куда ровней дыхание Эллады.
И Хаос Тютчева колышется родной.
Рапсодом стал, умаявшись, Улисс.
У ног его скучает Primavera
Но время-вор уносится карьером,
стирая флёр с узорчатых кулис.
И кто теперь козырный фаворит?!
Кому черёд расцвечивать потёмки? –
Корыто старое у проклятой хатёнки.
Орлуют ангелы в чертогах у харит.

Священная,
                жестокая,
                святая…
Волхвующая чёрная свирель.
Фарфор расколот. Тучею форель
идёт на нерест, крошево сметая.
(5-6.10.2017)

Ну, а в «случае» (в слове) – всё, как-то, скорее, от «луча». В его попадание (в цель). В случку-спарку (животную). А то – в «диалектическое пересечение двух необходимостей».
Вот. Концовочка, к «случаю» у Даля

[Случение действ. по глаг случать. Слука, пск. случай. || арх. любовь или дружба, привязаность, приверженость; склонность. || Птица слука, боровой кулик, вальдшнеп. Случка ж. припуск домашних животных, для приплода. Случная конюшня, случной жеребец, ко случке относящ. || Случка, перм. случай, происшествие. Случатель, случник кто случает, либо наблюдает за случкою.]

К тому, что и Слука, ежели без «умаления» (через «ч»), кому-то (арх.) – считай, и в любовь. Ну, да: Любовь (Слука) и Раз-лука. Можно хоть в романс Шварца и Окуджавы.
Да и «приключение» (тот же «случай», как «происшествие») – через «ключ» с «лучом» аукается.
Какое отношение всё это имеет к Чайке?! Вообще и к той, что случилась между мной и Иваном Савиным.

[Чайка. Общеславянское – kjaj (звукоподражание крику чайки). В русском языке слово «чайка» (в современной форме) известно с начала XVIII в.: в словаре Поликарпова (1704 г.) встречается как «чайка птица». В устаревшей форме «чаица» можно встретить слово в старинных текстах, например, в «Слове о полку Игореве»: «Гоголем на воде, чаицами на струях». В этимологическом отношении «чайка» – неясное слово. Наиболее распространена версия о том, что появление этого слова связано со звуковым подражанием крику птицы. Родственными являются: Украинское – чайка (чибис). Польское – czajka. Чешское – cejka (чибис). Производное: чайковый.
Происхождение слова чайка в этимологическом онлайн-словаре Семёнова А. В.
чайка, чаичье перо, укр. чайка «чибис», чеш. ;еjка – то же, польск. сzаjkа Праслав. *;аjьkа произведено от подражания крику *k;. Ср. др.-инд. k;;kas «ворона», от крика k;, k;, д.-в.-н., ср.-нж.-нем. ka; «ворона, галка»; см. В. Шульце, KZ 45, 146; Kl. Schr. 223; Швентнер, IF 59, 89; Булаховский, ОЛЯ 7, 101. Следует отклонить сравнение с д.-в.-н. heigir, ср.-в.-н. heiger «цапля», с др.-инд. k;k; «крик павлина», лит. k;ikti «браниться» (Бернекер, IF 8, 284 и сл., поправку см. Бернекер I, 134). Едва ли прав Брюкнер (KZ 48, 198), относя ;аjьkа * «выжидающая, преследующая» к чаять.]

Поскольку «герменевты» относятся к этимологическим изыскам с известным уважением, но – не более того, то и мы не станем отказывать в вероятной правоте тому же Брюкнеру.
К примеру (щепотка отсебятины). Дрейфующий (долго) моряк, увидев чайку, обретает надежду на скорую-близкую землю. Птица-то – прибрежная. Как-то – пограничная. Между Морем и Сушей. Между Жизнью и Смертью...
А у Савина-Саволайнена

По дюнам бродит день сутулый,
Ныряя в золото песка.
Едва шуршат морские гулы,
Едва звенит Сестра-река.
Граница. И чем ближе к устью,
К береговому янтарю,
Тем с большей нежностью и грустью
России «Здравствуй» говорю.
Там, за рекой, всё те же дюны,
Такой же бор к волнам сбежал.
Всё те же древние Перуны
Выходят, мнится, из-за скал.
Но жизнь иная в травах бьётся,
И тишина ещё слышней,
И на кронштадтский купол льётся
Огромный дождь иных лучей.
Черкнув крылом по глади водной,
В Россию чайка уплыла –
И я крещу рукой безродной
Пропавший след её крыла.
(1925)

«У последней черты». Адресовано И. А. Бунину.
Граница... Инаковость лучей (к нашим «случайностям-слукам») на ещё не ставших чужими золотых куполах... Иная жизнь (там, в отринувшей автора Стране).
Поиграем в Переклики!?
Легко!
Надысь я вспоминал что-то из Талькова.
«Россия» («А золотые купола кому-то чёрный глаз слепили...»).
Так, и сам я (несколько раньше) отозвался названием одной из своих часток, в адрес новоиспеченного романа Проханова («Лемнер»). «А золотые купола...», 26-27 октября.
А Игоря и Ивана Савина я «перекрестил» уже в самом конце ноября – в «Под знаменем весёлым 3...». А уж если в самую десятку, то в тальковском «Подъесауле» и «у последней черты» прозвучало». Легло в строку.

Но Природа мудра. И Всевышнего глаз
Видит каждый наш шаг по тернистой дороге.
Наступает момент, когда каждый из нас
У последней черты вспоминает о Боге.
Вспомнил и командарм о проклятье отца
И как Божий наказ у реки не послушал,
Когда щёлкнул затвор и девять граммов свинца
Отпустили на Суд его грешную душу.
А затон всё хранит в глубине ордена
И вросли в берега золотые погоны
На года, на века, на все времена
Непорушенной памятью Тихого Дона.

Успел ли Тальков, в своё время, полистать Савина, гадать не стану. Но...
А о своём, с И. С. – не без той Чайки – продолжу после паузы.

6-7.12.2025