стихи племянницы Анны Ахматовой

нашла на просторах инета. автор очерка неизвестен.

Про то, что она была племянницей Анны Ахматовой она, как пишут те кто её знал, говорила редко и неохотно.
 Писала на мой взгляд интересные стихи.
  Конечно не такого поэтического  уровня как тётушка,, но очень достойного.
  В России из которой она уехала, сбежала , что очень радостно, о ней не забыли только потому, что не знали ни про неё, ни про её стихи.

  ЛИДИЯ АЛЕКСЕЕВА ( в девичестве ДЕВЕЛЬ).
  Родилась в 1909 г. в Двинске (сейчас Даугавапилс).
  Отец - потомок гугенотов, полковник Генерального штаба, мать двоюродная сестра Анны Ахматовой.
  Детство прошло в Севастополе.

   В 1920 году вместе с родителями уехала в Турцию, откуда семья перебралась в Болгарию и затем в Югославию, где Алексеева прожила вплоть до 1944 года. В Белграде  окончила русско-сербскую гимназию, затем филологический факультет Белградского университета.

   Была замужем за писателем Михаилом Иванниковым.
   В 1944 году бежала от советских войск в Австрию, в 1949 году, разведясь с Иванниковым, перебралась с матерью в США, где прожила оставшиеся годы. На протяжении 11 лет работала в сфере торговли, затем 18 лет в Нью-Йоркской Публичной библиотеке. До пенсии.
  Первый сборник стихов выпустила когда ей было 45 лет, а всего издала пять книжек.

  Много печаталась в журналах и как поэт и как переводчик.
   Она была заметна в литературной жизни. Поэт и критик Юрий Иваск в обзоре «Похвала русской поэзии» писал"  Поэтика Л. Алексеевой самая консервативная. Никаких авангардных экспериментов. Но сколько свежести, новизны в образах, хотя за оригинальностью она не гонится".

 Так же критика писала, что есть Три кита, на которых держится поэзия Алексеевой:
1. Все умирает, рассчитывать на снисхождение не стоит.
2. Мы слишком незначительны, чтоб быть замеченными.
3. За все спасибо, было интересно.

   Любопытно правда?
   Её ценили и любили наверное все самые известные литераторы этой волны эмиграции - Глеб Струве, Валерий Перелешин, Дмитрий Кленовский, Борис Нарциссов и др.
  Поэт  Валентина Синкевич писала, что не знала никого из русских писателей в Америке, кто бы до такой степени, как Лидия Алексеева, существовал вне быта.
«Алексеева не была бедна, но жила она в негритянско-пуэрториканском районе, где ютилась нью-йоркская беднота.

Невероятно запущенная ее квартира помещалась на первом этаже некогда презентабельного дома и была легкой добычей грабителей-мальчишек: в отсутствие хозяйки они не упускали случая пробраться в квартиру. Тянули они все, что можно было продать, хотя бы за бесценок.

В полной сохранности оставались только книги и бумаги — вещи совершенно бесполезные для их воровского рынка, будь они даже на понятном языке. Дважды мальчишки стащили и русскую пишущую машинку; третью Лидия Алексеевна не приобрела, махнула рукой: все равно унесут.

Уходя из дома, оставляла несколько долларов с запиской, что наличных денег в квартире больше нет. Говорили, что она не умеет сварить даже яйцо, и это не было гиперболой… Когда после похорон друзья поехали на квартиру поэтессы — торопливый «управдом» уже очистил ее для новых жильцов. Весь архив и все книги странной квартирантки он сжег вместе с другим мусором. Известно, что она ни о чем не позаботилась и ничего никому не завещала.».

  Умерла в 1989 г.
  Интереснейший осколок поэзии Серебряного века со своим голосом.
  Читать её мне доставляет удовольствие. Хотелось бы, что бы и другим читателям тоже.

  После налета
Ударом срезана стена —
И дом торчит открытой сценой
Для улицы, где — тишина
Под ровно воющей сиреной.
Отбой… Но лестница назад –
Лежит внизу кирпичной грудой,
И строго воспрещен возврат
Наверх, в ушедшее, отсюда.
Смотри, на третьем этаже,
Вся розовая, как в Помпее
Раскрыта комната — уже
Не смеющая быть моею.
В сквозные окна льется свет,
Стоит на полке том Шекспира,
И на стене висит портрет
И смотрит из былого мира.
Мне не войти туда, как встарь,
И не поправить коврик смятый,
Не посмотреть на календарь
С остановившеюся датой.
…А здесь, внизу, под кирпичом,
В сору стекла, цемента, пыли,
Квадратный детский башмачок,
Который ангелы забыли...
+++
Старый кот с отрубленным хвостом,
С рваным ухом, сажей перемазан,
Возвратился в свой разбитый дом,
Посветил во мрак зеленым глазом.
И, спустясь в продавленный подвал,
Из которого ушли и мыши…
Он сидел и недоумевал,
И на зов прохожего не вышел.
Захрустело битое стекло,
Человек ушел, и тихо стало.
Кот следил внимательно и зло,
А потом зажмурился устало.
И спиной к сырому сквозняку
Он свернулся, вольный и надменный,
Доживать звериную тоску,
Ждать конца – и не принять измены.
+++
Вся жизнь прошла, как на вокзале
Толпа, сквозняк, нечистый пол.
А тот состав, что поджидали,
Так никогда и не пришел.
Уже крошиться стали шпалы,
Покрылись ржавчиной пути, –
Но я не ухожу с вокзала,
Мне больше некуда идти.
В углу скамьи под расписаньем,
Просроченным который год,
Я в безнадежном ожиданьи
Грызу последний бутерброд.
***
Свежий луг и теплый ветер
И шмели на стебельках.
Что мне делать в утра эти
С книгой пасмурной в руках?
Что бумажные страницы,
Если нынче я могу
Божьей грамоте учиться
На нескошенном лугу?
Тайной азбукой цветенья
Раскрывается трава…
Вот еще, еще мгновенье –
И пойму ее слова!
***
Сидел мальчонка маленький
С удилищем в руке.
Другой повис, зеркально к ним,
В струящейся реке:
Подошвами приклеился
И в облако повис.
И даже не разделся он,
А – головою вниз.
В воде один поблескивал,
Другой примолк на пне.
И, связанные лескою,
Задумались вдвойне.
А под пеньком мальчишечьим
Вода плыла, тиха, –
Еще, пожалуй, тише, чем
Рождение стиха.
***
Земля устала от дневного жара,
Взошла луна над Южной Стороной.
И музыка с приморского бульвара,
Далекая, струилась под луной.
А мы сидели над прибрежной кручей
На мягко остывающей скале,
И запах пены, свежей и шипучей,
Всплывал над морем, дышащим во мгле.
И мы не знали, ничего не знали,
И сердце билось мерно, как прибой.
А он вставал в еще не видной дали –
Тяжелый крест над нашею судьбой.
****
Чуть стихами – магической палочкой –
Трону в памяти спящую быль –
Рыбный ветер над солнечной балочкой
Пронесет беловатую пыль.
И тугим сухоногим кузнечиком
Зазвенит по обрыву трава,
И за детским коричневым плечиком
Будет влажно мерцать синева...
Было, есть – для души одинаково,
Даже, может быть, сердцу слышней
Хруст и шорох раздавленных раковин
Под сандалией детской моей.
***
Ливень целился – и точно
Рухнул в сумеречный сад,
И трубою водосточной
Рокотал, как водопад.
Пролетел – и всё безмолвно,
Просветлела веток вязь...
Я стою, над бочкой полной
Упоенно наклонясь.
Запах плесени – и хлеба
И, как будто, огурца.
И кружок родного неба
У склоненного лица.
Шлепну по небу – и к свету
Прянет искрами вода...
Кто же знал, что в рамку эту
Не вернуться никогда!
***
Так зябко было. И моя рука
Тепла искала у тебя в кармане.
Мы проходили мимо кабачка,
Где надрывались тощие цыгане.
Вошли и столик заняли в углу,
Так хорошо – опять на нашем месте.
Мы радовались чадному теплу,
Тому, что вновь на целый вечер вместе.
Мы заказали красного вина,
О чем-то говорили и молчали,
А музыка цыганская полна
Была извечной страсти и печали.
Теперь ничто не манит впереди,
Одна зола осталась от пожара.
Теперь за нашим столиком сидит
Другая очарованная пара.
***
Черный Данте в облетевшем скверике
Замышляет бронзовый сонет.
Поздний вечер наступил в Америке,
А в его Италии – рассвет.
Ветер над равниною этрусскою
Розовые гонит облака,
И проходит улочкою узкою
Тень твоя, блаженна и легка.
Беатриче! Нет тебя желаннее...
Семь веков – как семь весенних дней!
И опять – любовь, стихи, изгнание,
Мокрый сквер и быстрый бег огней.
+++
***
Крепчают синие снега,
Мороз каленым паром дышит.
Дымок чужого очага
Витой колонкой стал на крыше.
А под стрехой сосульки меч
Висит, прозрачный и огромный,
Чтоб дом вечерний уберечь
От нищеты моей бездомной.
***
Всё, во что мы верили, не верили,
Что любили, знали, берегли, –
Уплывает, словно на конвейере,
С кровью сердца и с лица земли.
Или это мы летим неистово,
Или это нас волна несет?
Так порою отплывают пристани,
А стоит идущий пароход.
***
Я, странник запыленный,
Ищу в пути приют.
А мне воды соленой
Напиться подают.
Смеются у порога,
Но я покорно пью.
У всех своя дорога,
Я выбрала свою.
***
Ни к чьему не примыкая стану
И ничьей не покорясь звезде,
Я уже нигде своей не стану,
Дома не найду уже нигде.
Сквозь земные горькие обиды
Чужестранкой призрачной бреду,
Как печальный житель Атлантиды,
Уцелевший на свою беду.
МОЕМУ ПОКОЛЕНИЮ
С облаков наплывают летучие тени
В чащу кленов, осин и берез.
Мы – последние листья на ветке осенней,
Многих ветер, играя, унес.
Но пока еще солнце проходит по кругу
И последняя птица поет,
Мы дрожим на ветру и киваем друг другу,
Собираясь в прощальный полет.
И о счастье зеленом своем вспоминая,
Лист листу, торопясь, говорит...
А когда облетит наша ветка родная,
Всех нас ласковый снег усмирит.
***
Вся жизнь прошла, как на вокзале, –
Толпа, сквозняк, нечистый пол.
А тот состав, что поджидали,
Так никогда и не пришел.
Уже крошиться стали шпалы,
Покрылись ржавчиной пути, –
Но я не ухожу с вокзала,
Мне больше некуда идти.
В углу скамьи под расписаньем,
Просроченным который год,
Я в безнадежном ожиданьи
Грызу последний бутерброд.
ЧYЖAЯ
Остановилось солнце надо мной
В молчании горячем и блаженном.
День светится сухой голубизной
И пахнет роща теплым, легким сеном.
Стучится дятел в гулкую кору,
И стрекоза на стебельке застыла...
Так странно знать, что скоро я умру,
Что я умру – и будет всё, как было.
И маленький упрямый муравей
Оступится под тяжестью былинки,
Переползая след ноги моей,
Последний след на солнечной тропинке.
И на коре березы волос мой
Всё будет виться и дрожать, играя,
Меня последней ниточкой живой
С оставленной землей соединяя.
***
Нет, в ней разрыва нет,
И даже узелков –
В той нити, что на свет
Вела из детских снов.
И это я в игре
Касаюсь ворса лбом
На вытертом ковре,
На серо-голубом.
И это схвачен мной
У мокрых скал морских
Подброшенный волной
Мой самый первый стих.
И это отдан мне
Весь мир из Божьих рук, –
И я стою в окне
Вагона всех разлук.
Старушечья скамья
И стайка воробьев...
И там, должно быть, я –
Не вижу без очков.
***
Спасибо жизнь, за то, что ты была,
За все сиянья, сумраки и зори,
За мшистый бок тяжелого ствола
И легкий парус в лиловатом море,
За всё богатство дружбы и любви
И тонкий холод одиноких бдений,
И за броженье светлое в крови
Готовых зазвучать стихотворений, –
Со всем прощаясь – и не помня зла –
Спасибо, жизнь, за то, что ты была!
А У НАС В НЬЮ-ЙОРКЕ
* * *
От родников Твоих ни капли нет во мне,
Питают кровь мою давно другие страны, —
И Ты — лишь быстрый вздох в передрассветном сне,
Лишь тонкий белый шрам переболевшей раны.
Но, может быть, не так? И это Ты зовешь
И под ноги бежишь, как вечная дорога,
И мне перешагнуть ревниво не даешь
Чужого равнодушного порога?..
* * *
Где круто бьет и пенится
Поток над крутизной,
Мой стих растет поленницей
На вырубке лесной, —
Пахучей, неотеcанной,
Увянувшей во мхи;
Крест-накрест в ней набросаны
Смолистые стихи, —
А под корой древесною
До срока залегло
Для очага безвестного
Таимое тепло.
* * *
Свежий луг и теплый ветер
И шмели на стебельках.
Что мне делать в утра эти
С книгой пасмурной в руках?
Что бумажные страницы,
Если нынче я могу
Божьей грамоте учиться
На нескошенном лугу?
Тайной азбукой цветенья
Раскрывается трава...
Вот еще, еще мгновенье —
И пойму ее слова!
* * *
Крепчают синие снега,
Мороз каленым паром дышит.
Дымок чужого очага
Витой колонкой стал на крыше.
А под стрехой сосульки меч
Висит прозрачный и огромный,
Чтоб дом вечерний уберечь
От нищеты моей бездомной.
* * *
Из каких четвертых измерений,
Из каких чудесных кладовых
Льется запах краденой сирени
С неуклюжей лаской слов твоих?
Та сирень поникла и увяла
Через день — но вот который год
Я над ней склоняюсь все сначала —
И она цветет, цветет, цветет...
* * *
Встречный поезд в нежданном споре
Победил, провеял, умчал —
И опять несется цикорий
У обветренно бурых шпал.
Словно в сердце железным градом
Рухнул мир, покинутый, мой...
И сказала девочка рядом:
"Мама, мама, хочу домой!"
Но тихонько вздохнула мама,
Развернула ей шоколад:
"Это поезд бежит все прямо,
Не умеет идти назад!"
* * *
Истаял дождь в сыром угаре,
В тумане дымные дома,
И яркий свет на тротуаре
Обводит влажная кайма.
То смерть, прервав земную пляску,
Склонилась, и тиха, чиста —
Снимает траурную маску
С еще прекрасного листа.