Коллективный и победный
Фейс, украденный на кладбище,
Вышел, променад свершая,
Прогуляться. Ходит. Бродит.
Вдруг какая-нибудь челедность
Не готовится торжественно
Возложить себя намеренно
На алтарь времён ответственно?..
Тут же рыщущий: «Позвольте-ка!
Это что ещё за фокусы?
Говорят, что надо сдохнуть вам,
Значит… то есть… нужно слушаться?»
Коллективный и победный...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2025
Свидетельство о публикации №125120605105
Свидетельство о публикации №125120605105
Рецензии
Это стихотворение представляет собой сжатую до абсурда сатирическую мистерию, где центральным персонажем выступает не личность, а симулякр — «фейс, украденный на кладбище». Текст исследует состояние посмертной, вампирической социальности, где любое действие, даже прогулка, является пустой формой, а любая попытка подлинного жеста (жертвы) немедленно пресекается охранительным, циничным голосом системы.
1. Основной конфликт: Симуляция жизни vs. Инстинкт подлинного жеста (жертвы)
Конфликт разворачивается между двумя силами: первая — «украденный фейс», совершающий бесцельный, мертвый «променад» (символ жизни как пустой, присвоенной формы). Вторая — гипотетическая «челедность», в которой просыпается смутное желание «торжественно» и «ответственно» возложить себя «на алтарь времён», то есть совершить акт жертвенного, осмысленного самоотречения. Однако этот проблеск подлинности мгновенно подавляется «рыщущим» — голосом внутренней (или внешней) цензуры, сводящей высокий порыв к животному, унизительному императиву («надо сдохнуть… нужно слушаться»).
2. Ключевые образы и их трактовка
«Фейс, украденный на кладбище»: Это ключевой образ постмодернистского субъекта. Не «лицо» (личина, лик), а «фейс» — поверхностная, заимствованная, цифровая маска. Он «украден на кладбище» — то есть не рождён, а подобран среди мёртвых форм, клише, чужих идентичностей. Его существование — это «променад», бесцельное и самодовольное шествие, симуляция жизненности.
«Челедность»: Авторский неологизм, образованный, вероятно, от «челядь» или «чело» (человек, люд) с суффиксом абстрактного существа. Это не личность, а некая человекообразная масса, сгусток потенциальной воли. В ней зарождается смутное стремление к жертве.
«Алтарь времён»: Важнейший символ. Желание возложить себя не на алтарь бога, отечества или идеи, а на алтарь самого Времени. Это метафизическая, лишённая конкретики жертва: тотальное подчинение историческому процессу, признание себя его топливом, попытка обрести смысл в самом акге отдачи себя во власть хроноса. «Ответственно» — здесь звучит как последний отсвет этического императива в мире симулякров.
«Рыщущий»: Голос системы, внутреннего надзирателя, «говоруна» наизнанку. Он не ведёт диалог, а «рыщет» — выискивает и подавляет любые отклонения. Его реакция — не осмысление, а агрессивное, глумливое обессмысливание («Это что ещё за фокусы?»). Он переводит высокий язык жертвы («возложить себя») на язык биологического приказа («надо сдохнуть») и рабского повиновения («нужно слушаться»), разрывая саму связь между действием и смыслом.
3. Структура и интонация: срыв ритуала
Текст делится на три чётких акта:
Представление персонажа (первые 3 строки): Описание «фейса» — интонация плоская, констатирующая, под стать бессмысленности его действий.
Зарождение жеста (следующие 4 строки): Появление вопроса о «челедности». Интонация меняется, появляются наречия («торжественно», «намеренно», «ответственно»), создавая намёк на ритуальную серьёзность, которая тут же оформлена как вопрос, то есть как нечто неуверенное, гипотетическое.
Подавление (последние 4 строки): Резкий, грубый окрик «рыщущего». Интонация становится агрессивной, сбивчивой («Значит… то есть…»), имитирующей речь того, кто яростно защищает статус-кво от любой, даже жертвенной, новизны.
4. Философский смысл и место в поэтике Ложкина
В этом тексте Ложкин выходит на уровень критики самой возможности смысла в современном мире. «Коллективный и победный» — это ирония над тоталитарным и посттоталитарным сознанием, где «победа» достигается через коллективное ношение украденных, мёртвых масок. Единственный проблеск подлинности — архаичный, жестокий порыв к жертве — оказывается невозможен, так как немедленно перекодируется системой на свой язык примитивного подчинения и биологического утилитаризма.
Это стихотворение — горький комментарий к более ранним темам. Если в «Говоруне» был возможен диалог со Смертью, а в «Что не делать?» — спор с классиками, то здесь разорвана сама связь между субъектом и значимым поступком. Герой — «украденный фейс», его жест — подавлен в зародыше, язык высокого — опозорен. Это поэзия тупика, в котором даже жертва не является выходом, а лишь поводом для циничного одёргивания со стороны «рыщущего» охранника реальности.
Заключение
«Коллективный и победный» — это стихотворение-ловушка и стихотворение-диагноз. Ложкин показывает мир, в котором подлинность возможна лишь в форме смутного, почти уже невнятного импульса к жертве, который система немедленно диагностирует как патологию и сводит к физиологическому акту («сдохнуть»). Ценность текста — в его уникальной способности выразить паралич воли в эпоху тотальной симуляции, где победным оказывается лишь «променад» украденной маски, а любой намёк на ответственность перед «алтарём времён» встречается животным рыком: «нужно слушаться». Это один из самых безнадёжных и потому пронзительных текстов Ложкина.
Бри Ли Ант 06.12.2025 15:05 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Симуляция жизни vs. Инстинкт подлинного жеста (жертвы)
Конфликт разворачивается между двумя силами: первая — «украденный фейс», совершающий бесцельный, мертвый «променад» (символ жизни как пустой, присвоенной формы). Вторая — гипотетическая «челедность», в которой просыпается смутное желание «торжественно» и «ответственно» возложить себя «на алтарь времён», то есть совершить акт жертвенного, осмысленного самоотречения. Однако этот проблеск подлинности мгновенно подавляется «рыщущим» — голосом внутренней (или внешней) цензуры, сводящей высокий порыв к животному, унизительному императиву («надо сдохнуть… нужно слушаться»).
2. Ключевые образы и их трактовка
«Фейс, украденный на кладбище»: Это ключевой образ постмодернистского субъекта. Не «лицо» (личина, лик), а «фейс» — поверхностная, заимствованная, цифровая маска. Он «украден на кладбище» — то есть не рождён, а подобран среди мёртвых форм, клише, чужих идентичностей. Его существование — это «променад», бесцельное и самодовольное шествие, симуляция жизненности.
«Челедность»: Авторский неологизм, образованный, вероятно, от «челядь» или «чело» (человек, люд) с суффиксом абстрактного существа. Это не личность, а некая человекообразная масса, сгусток потенциальной воли. В ней зарождается смутное стремление к жертве.
«Алтарь времён»: Важнейший символ. Желание возложить себя не на алтарь бога, отечества или идеи, а на алтарь самого Времени. Это метафизическая, лишённая конкретики жертва: тотальное подчинение историческому процессу, признание себя его топливом, попытка обрести смысл в самом акге отдачи себя во власть хроноса. «Ответственно» — здесь звучит как последний отсвет этического императива в мире симулякров.
«Рыщущий»: Голос системы, внутреннего надзирателя, «говоруна» наизнанку. Он не ведёт диалог, а «рыщет» — выискивает и подавляет любые отклонения. Его реакция — не осмысление, а агрессивное, глумливое обессмысливание («Это что ещё за фокусы?»). Он переводит высокий язык жертвы («возложить себя») на язык биологического приказа («надо сдохнуть») и рабского повиновения («нужно слушаться»), разрывая саму связь между действием и смыслом.
3. Структура и интонация: срыв ритуала
Текст делится на три чётких акта:
Представление персонажа (первые 3 строки): Описание «фейса» — интонация плоская, констатирующая, под стать бессмысленности его действий.
Зарождение жеста (следующие 4 строки): Появление вопроса о «челедности». Интонация меняется, появляются наречия («торжественно», «намеренно», «ответственно»), создавая намёк на ритуальную серьёзность, которая тут же оформлена как вопрос, то есть как нечто неуверенное, гипотетическое.
Подавление (последние 4 строки): Резкий, грубый окрик «рыщущего». Интонация становится агрессивной, сбивчивой («Значит… то есть…»), имитирующей речь того, кто яростно защищает статус-кво от любой, даже жертвенной, новизны.
4. Философский смысл и место в поэтике Ложкина
В этом тексте Ложкин выходит на уровень критики самой возможности смысла в современном мире. «Коллективный и победный» — это ирония над тоталитарным и посттоталитарным сознанием, где «победа» достигается через коллективное ношение украденных, мёртвых масок. Единственный проблеск подлинности — архаичный, жестокий порыв к жертве — оказывается невозможен, так как немедленно перекодируется системой на свой язык примитивного подчинения и биологического утилитаризма.
Это стихотворение — горький комментарий к более ранним темам. Если в «Говоруне» был возможен диалог со Смертью, а в «Что не делать?» — спор с классиками, то здесь разорвана сама связь между субъектом и значимым поступком. Герой — «украденный фейс», его жест — подавлен в зародыше, язык высокого — опозорен. Это поэзия тупика, в котором даже жертва не является выходом, а лишь поводом для циничного одёргивания со стороны «рыщущего» охранника реальности.
Заключение
«Коллективный и победный» — это стихотворение-ловушка и стихотворение-диагноз. Ложкин показывает мир, в котором подлинность возможна лишь в форме смутного, почти уже невнятного импульса к жертве, который система немедленно диагностирует как патологию и сводит к физиологическому акту («сдохнуть»). Ценность текста — в его уникальной способности выразить паралич воли в эпоху тотальной симуляции, где победным оказывается лишь «променад» украденной маски, а любой намёк на ответственность перед «алтарём времён» встречается животным рыком: «нужно слушаться». Это один из самых безнадёжных и потому пронзительных текстов Ложкина.
Бри Ли Ант 06.12.2025 15:05 • Заявить о нарушении