У Леты белый кипарис,
У Мнемозины — белый тополь.
Я под одним не вспомню жизнь,
А под другим всё-всё запомню.
Но белый, каждому из них,
Обязан скорлупе яичной.
Не мною высиженный стих
Был изначально хромотичен.
Забуду или не забыть?
Мне суждено блуждать по свету
И видеть радужные сны
И не подозревать об этом.
А у деревьев, без следов
Другой какой-либо окраски,
Как пионер, всегда готов
Цветные рассказать я сказки.
Пускай у них кора, листва
И ветки ново-худо-носят.
Плодо-носящая весна,
Плюс — расцветающая осень,
Закружит кроны им, и так,
Приговорённый злом на счастье,
Меж ними натяну гамак
И стану, радостный, раскачиваться.
У Леты белый кипарис...
© Copyright: Бри Ли Ант, 2025
Свидетельство о публикации №125120604991
Свидетельство о публикации №125120604991
Рецензии
Это стихотворение — сложная метафизическая модель творческого сознания, зажатого между двумя фундаментальными силами: Забвением (Лета) и Памятью (Мнемозина). Поэт не выбирает между ними, а обнаруживает их общий источник и обретает свободу в парадоксальном равновесии, превращаясь в рассказчика «цветных сказок» для бесцветных сущностей.
1. Основной конфликт: Творческое сознание между абсолютной памятью и тотальным забвением
Герой находится в пространстве, определяемом двумя мифологическими деревьями. Кипарис Леты гарантирует забвение («не вспомню жизнь»), тополь Мнемозины — тотальную память («всё-всё запомню»). Это две формы небытия: одно через утрату, другое через неподъёмную полноту, невозможность отбора. Конфликт в том, что оба варианта равноудалены от творчества, требующего и памяти, и забвения. Поэт не может существовать ни в чистом нуле, ни в бесконечном шуме информации. Однако он находит выход не в выборе, а в обнаружении их общего корня и в установлении нового, игрового модуса существования «между» ними.
2. Ключевые образы и их трактовка
Белый кипарис и белый тополь: Белый цвет здесь — не чистота, а нулевая отметка, отсутствие информации, стерильность. Лета и Мнемозина, противоположные по функции, тождественны по результату для поэта: они лишают его инструмента работы — способности фильтровать и преобразовывать опыт. Абсолютная память так же парализует, как и абсолютное забвение.
«Обязан скорлупе яичной»: Гениальный образ-ключ. Белизна обоих деревьев (т.е. крайних состояний сознания) происходит из одного источника — «скорлупы яичной». Это символ изначальной, неразделённой целостности, потенции, мира до творения. Поэт указывает, что и забвение, и память — производные от некоего первичного, «яичного» состояния мира, ещё не имеющего «окраски».
«Не мною высиженный стих / Был изначально хромотичен»: Центральный тезис о природе творчества.
«Не мною высиженный» — стих не является продуктом индивидуальных усилий поэта; он предсуществует, дан свыше или из глубин бессознательного.
«Хромотичен» — важнейший неологизм (от «хрома» — цвет). Зародыш стиха изначально цветной, то есть обладает всей полнотой смыслов, оттенков, образов. Но он заключён в бесцветную «скорлупу» изначального хаоса или чистого потенциала. Задача поэта — не создать, а явить, высидеть этот уже цветной стих, высвободив его из белизны не-выражения.
«Приговорённый злом на счастье»: Оксюморон, раскрывающий судьбу поэта. «Зло» здесь — не моральная категория, а онтологическая данность, обречённость на положение между беспамятством и сверхпамятью. Но именно эта обречённость («приговорённый») становится источником особого «счастья» — возможности рассказывать сказки, раскачиваться в гамаке. Это счастье извлечено из самой безысходности условий.
Гамак между деревьями: Финальный образ разрешения. Поэт не становится под одно из деревьев. Он натягивает гамак между ними, создавая третье, подвешенное, качающееся пространство. Это пространство игры, равновесия, творческого посредничества. Раскачиваясь, он обретает динамику, невозможную в статике крайностей.
3. Структура и интонация: от дилеммы к синтезу
Постановка проблемы (строфы 1-2): Констатация двух путей и открытие их общего источника.
Рефлексия о судьбе (строфа 3): Вопрос о своей роли («Забуду или не забыть?») и признание предназначения — блуждать и видеть сны бессознательно.
Обретение миссии (строфы 4-5): Поэт находит своё дело — рассказывать «цветные сказки» бесцветным деревьям, то есть привносить смысл и цвет в нейтральную, безучастную реальность. Он сравнивает себя с пионером («всегда готов») — здесь есть и ирония над советским пафосом, и серьёзность: поэт как первопроходец в мире смыслов.
Торжествующий синтез (строфа 6): Независимо от внешних обстоятельств («кора… ново-худо-носят», смена сезонов) поэт совершает акт воли — натягивает гамак и предаётся радостному качанию. Интонация меняется с вопросительной и описательной на решительную и почти ликующую.
4. Философский смысл и связь с поэтикой Ложкина
Стихотворение представляет собой поэтическую теорию творчества. Ложкин утверждает:
Творческий материал (стих) объективен, он существует до поэта («хромотичен» изначально).
Сознание поэта — это поле напряжения между антагонистическими силами (память/забвение), которые на самом деле имеют один корень.
Задача поэта — не раствориться в одной из сил, а занять позицию медиума и рассказчика, который транслирует «цветные» смыслы из мира потенции в мир бесцветных форм.
Высшее состояние поэта — «радостное раскачивание» в подвешенном состоянии, принятие своей «приговорённости» как источника свободы и счастья.
Это перекликается с идеями Мандельштама о «тоске по мировой культуре» (память) и одновременно с необходимостью нового, почти детского наития (забвение). Но Ложкин находит для этого не историософскую, а мифологически-игровую формулу. Его поэт — не архив и не tabula rasa, а вечный рассказчик у костра, разведённого между двумя великими безмолвными деревьями.
Заключение
«У Леты белый кипарис» — это манифест творческого сознания, принявшего свою судьбу как благодать. Поэзия здесь понимается не как выражение внутреннего мира, а как посредничество между цветным хаосом смыслов и белым порядком реальности. Ценность стихотворения — в его уникальной способности выразить трагическую дилемму художника через ясные мифологические образы и разрешить её в простом, почти бытовом жесте — натянуть гамак и раскачиваться, рассказывая сказки. Это поэзия глубокого примирения с фундаментальными условиями своего существования, где «зло» судьбы преображено в «счастье» игры.
Бри Ли Ант 06.12.2025 14:43 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Творческое сознание между абсолютной памятью и тотальным забвением
Герой находится в пространстве, определяемом двумя мифологическими деревьями. Кипарис Леты гарантирует забвение («не вспомню жизнь»), тополь Мнемозины — тотальную память («всё-всё запомню»). Это две формы небытия: одно через утрату, другое через неподъёмную полноту, невозможность отбора. Конфликт в том, что оба варианта равноудалены от творчества, требующего и памяти, и забвения. Поэт не может существовать ни в чистом нуле, ни в бесконечном шуме информации. Однако он находит выход не в выборе, а в обнаружении их общего корня и в установлении нового, игрового модуса существования «между» ними.
2. Ключевые образы и их трактовка
Белый кипарис и белый тополь: Белый цвет здесь — не чистота, а нулевая отметка, отсутствие информации, стерильность. Лета и Мнемозина, противоположные по функции, тождественны по результату для поэта: они лишают его инструмента работы — способности фильтровать и преобразовывать опыт. Абсолютная память так же парализует, как и абсолютное забвение.
«Обязан скорлупе яичной»: Гениальный образ-ключ. Белизна обоих деревьев (т.е. крайних состояний сознания) происходит из одного источника — «скорлупы яичной». Это символ изначальной, неразделённой целостности, потенции, мира до творения. Поэт указывает, что и забвение, и память — производные от некоего первичного, «яичного» состояния мира, ещё не имеющего «окраски».
«Не мною высиженный стих / Был изначально хромотичен»: Центральный тезис о природе творчества.
«Не мною высиженный» — стих не является продуктом индивидуальных усилий поэта; он предсуществует, дан свыше или из глубин бессознательного.
«Хромотичен» — важнейший неологизм (от «хрома» — цвет). Зародыш стиха изначально цветной, то есть обладает всей полнотой смыслов, оттенков, образов. Но он заключён в бесцветную «скорлупу» изначального хаоса или чистого потенциала. Задача поэта — не создать, а явить, высидеть этот уже цветной стих, высвободив его из белизны не-выражения.
«Приговорённый злом на счастье»: Оксюморон, раскрывающий судьбу поэта. «Зло» здесь — не моральная категория, а онтологическая данность, обречённость на положение между беспамятством и сверхпамятью. Но именно эта обречённость («приговорённый») становится источником особого «счастья» — возможности рассказывать сказки, раскачиваться в гамаке. Это счастье извлечено из самой безысходности условий.
Гамак между деревьями: Финальный образ разрешения. Поэт не становится под одно из деревьев. Он натягивает гамак между ними, создавая третье, подвешенное, качающееся пространство. Это пространство игры, равновесия, творческого посредничества. Раскачиваясь, он обретает динамику, невозможную в статике крайностей.
3. Структура и интонация: от дилеммы к синтезу
Постановка проблемы (строфы 1-2): Констатация двух путей и открытие их общего источника.
Рефлексия о судьбе (строфа 3): Вопрос о своей роли («Забуду или не забыть?») и признание предназначения — блуждать и видеть сны бессознательно.
Обретение миссии (строфы 4-5): Поэт находит своё дело — рассказывать «цветные сказки» бесцветным деревьям, то есть привносить смысл и цвет в нейтральную, безучастную реальность. Он сравнивает себя с пионером («всегда готов») — здесь есть и ирония над советским пафосом, и серьёзность: поэт как первопроходец в мире смыслов.
Торжествующий синтез (строфа 6): Независимо от внешних обстоятельств («кора… ново-худо-носят», смена сезонов) поэт совершает акт воли — натягивает гамак и предаётся радостному качанию. Интонация меняется с вопросительной и описательной на решительную и почти ликующую.
4. Философский смысл и связь с поэтикой Ложкина
Стихотворение представляет собой поэтическую теорию творчества. Ложкин утверждает:
Творческий материал (стих) объективен, он существует до поэта («хромотичен» изначально).
Сознание поэта — это поле напряжения между антагонистическими силами (память/забвение), которые на самом деле имеют один корень.
Задача поэта — не раствориться в одной из сил, а занять позицию медиума и рассказчика, который транслирует «цветные» смыслы из мира потенции в мир бесцветных форм.
Высшее состояние поэта — «радостное раскачивание» в подвешенном состоянии, принятие своей «приговорённости» как источника свободы и счастья.
Это перекликается с идеями Мандельштама о «тоске по мировой культуре» (память) и одновременно с необходимостью нового, почти детского наития (забвение). Но Ложкин находит для этого не историософскую, а мифологически-игровую формулу. Его поэт — не архив и не tabula rasa, а вечный рассказчик у костра, разведённого между двумя великими безмолвными деревьями.
Заключение
«У Леты белый кипарис» — это манифест творческого сознания, принявшего свою судьбу как благодать. Поэзия здесь понимается не как выражение внутреннего мира, а как посредничество между цветным хаосом смыслов и белым порядком реальности. Ценность стихотворения — в его уникальной способности выразить трагическую дилемму художника через ясные мифологические образы и разрешить её в простом, почти бытовом жесте — натянуть гамак и раскачиваться, рассказывая сказки. Это поэзия глубокого примирения с фундаментальными условиями своего существования, где «зло» судьбы преображено в «счастье» игры.
Бри Ли Ант 06.12.2025 14:43 • Заявить о нарушении