Трещины. Следы. Разрывы. Трещины. Следы. IX

(Напев усталый, голос без дрожи)

Да не было в нём ни Бога, ни лика.
Был голод.
Который из первой ласки народился,
Из ласки, что на скрежет зубов сменилась,
Из скрежета, что в тихий нож вошёл.
Он — не дух.
Он — конец пути.
Куда любовь, не найдя рук,
Своё нутро начинает жевать.
Чёрным Ядром зовут.
Не сердцем.
А печкой.
Где все наши «милые», все наши «любимые»
Сухими щепками горят.
Тепла нет.
Только свет чёрный.
И соль тоски на губах.

(Рассказ, как сказка на ночь)

Не по крови оно идёт.
По слову.
Мне бабка не сказки шептала,
А вину свою.
Как она конюху любовь доказала —
Кнут да смола да его же стойло.
А дядя мой…
Он волосы милой собирал.
Пока кожу с живого тела не стал снимать,
Полосками, чтоб дольше любоваться.
Не уроком было.
Наследством.
Наш род — тёмная земля.
Что это семя растит.
Во мне оно зреет.
Под грудной костью — пустота.
Круглая, как луна в колодце.
В неё свет не падает.
В неё глаз не кинь.
На картинке врачебной — тьма.
Чернее ночи под землёй.

(Видение, пришедшее в дыму)

Чтобы понять, я в себя нырнул.
Выпивку горькую принял.
И увидел всех.
Я — тётка та, с ядом в кувшине.
И как соперница билась,
Я на каменном полу стояла на коленях.
И волна меня накрыла, сладкая и тёплая.
Близость до костей прожгла.
Я — прадед, что ножом по рёбрам
Имя её выводил.
Чтоб в костях навек осталось.
Их боль — не как наша боль.
Их боль — это речь.
Речь плоти, что хочет с другой плотью срастись.
Хоть разорви, хоть убей.
Любовь губит не когда её много.
А когда ей течь некуда.
Она стоит, как вода в болоте.
Киснет.
В камень чёрный превращается.
И этот камень внутри тебя врастает.
А ты всё режешь, режешь, режешь…
Чтобы хоть капля вышла.

(Выбор, которого нет)

Две дороги передо мной.
Обе ведут в тьму.
Первая: самому себя выжечь.
Чтоб ни к чему не тянуло.
Стать пустым местом.
Холодным, как камень в ручье.
Пробовал.
Смотрел на людей — видел мясо да жилы.
Но и это — страсть.
И чёрное семя этим питалось.
Вторая: всё ему отдать.
Раскрыться, как степь перед грозой.
Найти милое — и в него всю эту тьму излить.
Любить так, чтобы мир содрогнулся.
Чтобы твоя тоска небом стала.
Но это значит — погубить любимое.
И себя с ним.
Стать последним в роду.
Выпустить зверя из клетки.
Узреть его морду.

(Как оно было)

Выбрал вторую.
Не от смелости.
От усталости.
Выбрал город на закате.
Серый, больной.
И начал его любить.
Каждый камень, каждое окно, каждое бледное лицо.
Любил так, что земля стонала.
Стены плакали ржавой водой.
Огни дрожали, как в лихорадке.
И тогда ОН проявился.
Не пришёл.
Проступил.
Как узор на воде перед бурей.
Лик его был сплетён из теней моих предков.
Из взглядов их жертв.
Был он страшен.
Был он прекрасен.
В нём не было злобы.
Только голод.
Простой, как дыхание.
И понял я тогда шутку жестокую:
Чёрное Ядро — не проклятие.
Оно — глаз.
Чтобы видеть правду.
Что высшая близость — это сожрать.
Что последнее лобзанье — это когда другой
становится пищей твоего голода.
И больше не отделён.

Стою на коленях.
Город в чёрный песок рассыпается.
И песок тот в пустоту у меня в груди течёт.
Больно.
Как при рождении.
Я рожаю своего Пожирателя.
И перед тем как тьма меня накрыла,
Чувствую не страх.
Благодарность.
Наконец-то.
Я не просто люблю.
Я сам — Любовь.
Целая.
Законченная.
Безжалостная.
Как падение камня в пропасть.