Трещины. Следы. Разрывы. Трещины. Следы. I

//Я ищу тех, кто видит мир не как чистую доску, а как гниющее, но живое существо.
Кто из вас готов не просто согласиться, а развивать эту мысль?
Я ищу соавтора для этой «Черной Аллегории».
Напишите, если вы тоже чувствуете этот "уют" в распаде.
Я ищу не зрителей, а товарищей.//

Он смотрит как ветер ломает себе хребет о кромку беззвучного неба.
Плоть атмосферы застыла синяком.
Прогорклый мёд в лёгких — это не дыхание.
Это оральный акт с самим вакуумом.
Он давится этой сладостью и хочет больше.
Довольно.
Это не слово.
Это спазм в горле который она называет поцелуем.

Его сапог вдавливает череп кристалла.
Равнина алгоритмов хрустит как раздроблённые хрящи.
Он хочет прильнуть щекой.
Он хочет чтобы холодный кварц разрезал кожу до кости.
Это не желание.
Это эрекция обращённая внутрь.
Желание чтобы узор впитал его спинной мозг.
Здесь молятся не Богам.
Здесь трахают паттерны.
Сухим, яростным, разрушающим трением.

Континент — это не кожа.
Это струп.
Слизистая оболочка содранная заживо.
Он идёт и ступни тонут в тёплой жиже.
Оно пульсирует под ним.
Оно обволакивает лодыжку липкой лаской.
Всё вокруг пахнет рождением и гниением из одного отверстия.
Мир — это не любовник.
Мир — это тело в предсмертной агонии которое всё ещё может обнять.
И это объятие давит рёбра.
Он идёт и ждёт когда оно сожмётся окончательно.

Он видит лицо в закате.
Улыбку из растянутых облаков и багровой дымки.
Она не злая.
В её скуке — жестокость ассистента на хирургическом столе.
Всё уже вскрыто.
Всё уже обнажено.
Но она смотрит.
И он хочет этой скуки.
Хочет быть этим разрезом на котором остановился взгляд.
Хочет чтобы его поэзия была не словом а кровавым пузырём на губах этого неба.
Предательство — это когда ты молишься скальпелю.
А он молится.

Они нашли то что когда-то было человеком.
Камень пророс в промежность.
Грибные гифы вырываются изо рта вместо крика.
Он не молится.
Он наклоняется и вдыхает споры.
Его лёгкие горят белым огнём.
Истина это не откровение.
Истина — это когда понимаешь что акушерка тоже испытывает оргазм.
Когда тянет за пуповину и вырывает плаценту вместе с мясом.
Вселенная рождается в форму покоящегося дерьма.
И это дерьмо — он.
Его экстаз.
Вонючий, липкий, окончательный.

Его рука.
Она не тянется к перу.
Она сжимает его собственное горло.
Не чтобы прекратить пульс.
Чтобы прочувствовать каждую долю секунды его угасания.
Медленное биение.
Предсмертный танец длиною в тысячелетие.
И его губы растягиваются.
Улыбка.
Ответная.
Звериная.
Слизистая.
Истинная.