Школа

Воздух в классе гудел от предконтрольной паники, смешиваясь с запахом меловой пыли, старого дерева парт и кисловатого пота от спинок стульев. Артём, зажатый у окна на последней парте, ворочал в пальцах ручку, чувствуя, как её ребристый пластик впивается в подушечки. Учебник перед ним расплывался в каше из формул. Скрип двери заставил его вздрогнуть.

— Класс, у нас пополнение, — голос учительницы звучал устало. — Знакомьтесь.

В дверном проёме замер мальчик. Не просто новый. Чужой. Его школьная форма висела мешком, на рукаве темнело пятно, похожее на ржавчину или засохшую грязь. Лицо было бледным, в синяках разной свежести — один под глазом цвёл жёлто-лиловым, другой на скуле уже схватывался коричневой коркой. Но не синяки пугали. Пугал взгляд. Он медленно скользнул по рядам, и Артёму показалось, что этот взгляд не видит одноклассников, а оценивает их. Как голодный пёс у мясной витрины — с тоской, ненавистью и расчётом.

— Садись к Артёму, — кивнула учительница.

Мальчик не спеша прошёл между рядами. Его шаги были бесшумными, как будто он не касался линолеума. Артём почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Новая парта скрипнула под весом двоих.

— Привет, — голос у нового был тихим, хрипловатым, будто от долгого молчания. — Я Иннокентий.

Он протянул руку. Ладонь была холодной и шершавой, покрытой сетью мелких царапин и засохших ссадин. Пожатие было неожиданно крепким, почти болезненным.

— Артём, — буркнул Артём, поспешно отдернув руку и непроизвольно потирая её о штанину.

Первый урок прошёл в тягостной тишине. Артём пытался читать, но чувствовал на себе неотрывный, тяжёлый взгляд сбоку. Иннокентий не смотрел в учебник. Он смотрел в окно, но Артёму казалось, что тот наблюдает за всеми отражениями в стекле.

За пять минут до звонка Иннокентий наклонился к учебнику Артёма, как будто рассматривая задачу. Его дыхание пахло ржавым металлом и мятной жвачкой — странный, тошнотворный дуэт.

— Скучно тут у вас, — прошептал он, не глядя на Артёма.
—Ага, — выдавил из себя Артём.
—Все такие... чистенькие. Сытые. — В голосе Иннокентия послышалась плохо скрываемая горечь. — Никто не боится, что за углом поджидают.

Артём не нашёл, что ответить. Звонок прозвучал как спасение.

На следующий день Артём, заходя в класс, невольно искал глазами ту самую последнюю парту. Иннокентий уже сидел, выведя что-то острым ногтем на столешнице — тихий, скребущий звук, сводивший с ума. Увидев Артёма, он медленно, едва заметно кивнул. Улыбки не было. Было что-то вроде молчаливого признания своего.

На перемене Иннокентий первым нарушил молчание. Он вытащил из рваного рюкзака смятую пачку дешёвых сосательных конфет.
—Держи, — бросил он одну Артёму. Та была липкой и пахла искусственной клубникой с примесью пыли. — Мне скучно. О чём вы тут, чистенькие, вообще разговариваете? О новых кроссовках? О дурацких сериалах?

— Ну... да, в общем, — Артём почувствовал себя неловко. — А о чём ещё?
—О важном, — Иннокентий прищурился. — О власти. О страхе. О том, как просто... оборвать чью-то ниточку.

Артём сглотнул. Конфета во рту стала отдавать медью.
—Ты о чём?
—Ни о чём. Забудь. — Иннокентий отломил взглядом, но в уголках его губ заплыла тень ухмылки. — Просто игра такая у меня. Мысли вслух.

К третьему дню привычная школьная атмосфера — гул голосов, скрип маркеров, запах школьной столовой дешёвый компот и тушёная капуста — для Артёма стала фоном для нарастающей тревоги. Он теперь здоровался с Иннокентием первым, и тот отвечал тем же коротким кивком. Казалось, между ними установился хрупкий, нездоровый мост.

На большой перемене, когда они остались одни в классе, Иннокентий внезапно спросил:
—Давай помечтаем.
—О чём? — насторожился Артём, откладывая телефон.
—Ну... — Иннокентий откинулся на стуле, уставившись в потолок с облупившейся краской. — Представь. Допустим, мы хотим кого-то убрать. Неважно кого. Одного из них. — Он мотнул головой в сторону пустого коридора, где только что звенели чужие голоса. — Как бы мы это сделали?

Артёму стало холодно, хотя в классе было душно.
—Ты что, больной? Какое убрать?
—Игра же! — Иннокентий повернулся к нему, и в его зелёных глазах вспыхнул живой, почти детский интерес. — Фантазируем. Ну, например, Лизу из 10 «Б». Ту, что всегда так высоко нос задирает. Как бы мы с ней поступили?

Артём хотел сказать, что это идиотизм, но что-то удержало. Было что-то заразное в этом холодном, аналитическом интересе. И он, к своему ужасу, втянулся.
—Не знаю... Подкараулить после репетиции? — неуверенно начал он.
—Слишком банально, — отрезал Иннокентий, но его глаза сузились от удовольствия. — Завести в подвал старого корпуса. Там эхо такое... каждый звук умножается в десять раз. И тишина потом — абсолютная.

Они просидели так весь оставшийся день, перешёптываясь за спинами одноклассников, строя мрачные, всё более детальные планы. Артём чувствовал, как адреналин щекочет ему живот. Это было страшно, но и... захватывающе. Как запретная компьютерная игра, ставшая вдруг реальной.

На следующий день Артём шёл в школу с тяжёлым чувством. Вчерашние фантазии теперь казались грязным пятном на сознании. Он надеялся, что Иннокентий всё забудет.

Тот уже ждал его у парты. На лице не было и намёка на вчерашнюю игривость. Взгляд был тяжёлым, как свинец. Под партой, на коленях, у него лежал свёрток из грубой, серой ткани.

— Ну что, — начал Артём, стараясь звучать как обычно, — контрольная сегодня...
—Помнишь, мы вчера про Лизу говорили? Про подвал? — перебил его Иннокентий, не повышая голоса. Его шепот был густым и липким, как патока.

Артём кивнул, не в силах вымолвить слово.

Иннокентий медленно, почти церемониально, развернул свёрток. Внутри, аккуратно смотанная в бухту, лежала новая, жёсткая верёвка из синтетического волокна. И рядом — обычный кухонный нож с чёрной ребристой ручкой. Лезвие было чисто вымыто и тускло блестело в свете классной лампы.

Артёма бросило в жар, а потом резко пробил холодный пот. Он почувствовал, как сжимается желудок.
—Что... что это? — его собственный голос прозвучал пискляво и чужо.
—На всякий случай, — ответил Иннокентий, не сводя с него леденящего взгляда. — Вдруг решим игру... продолжить.

Артём попытался засмеяться, но получился короткий, надломленный хрип, больше похожий на стон.
—Хватит дурака валять, Иннокентий. Не смешно. Убери это.

Лицо нового ученика исказилось. Не злостью, а чем-то пострашнее — глубоким, ледяным разочарованием. Он молча, с презрительной медлительностью, завернул верёвку и нож обратно в ткань.
—Я думал, ты понятливее, — произнёс он без интонации. — А ты такой же, как все. Говорить — мастер, а делать — трус.

Он отодвинулся на самый край парты, отвернувшись к окну. Воздух между ними стал густым и колючим, как стекловата.

Весь оставшийся день Артём чувствовал на себе тяжёлый, безжизненный взгляд Иннокентия, упёршийся ему в висок. Он не слышал учителей. В ушах стоял звон, а в носу — привкус страха, острый и солёный. Ему нужно было уйти. Очистить голову.

На последней перемене он встал и почти побежал к туалету в дальнем конце коридора. Помещение было пустым, пахло хлоркой, сыростью и старым табаком. Он плеснул ледяной воды на лицо, пытаясь отдышаться. Капли стекали за воротник, вызывая мурашки.

И тут он услышал. Тихий, но чёткий щелчок поворотной ручки. Дверь в туалет закрылась. Механизм защёлки прозвучал громко, как выстрел в кафельной пустоте.

Артём медленно обернулся, отрывая взгляд от раковины.

У выхода, прислонившись к стене, стоял Иннокентий. В одной руке он небрежно держал ту самую серую свёртую верёвку. В другой — нож, который он теперь медленно, с тихим скрежетом, проводил по шершавой поверхности кафеля. Звук был пронзительным, как скрип пенопласта по стеклу.

Он не улыбался. Его лицо было спокойным, почти скучающим. Только глаза горели тем самым знакомым, ненасытным огнём.

— Игра, — тихо сказал Иннокентий, делая шаг вперёд, — только начинается. А ты уже выбываешь. Жаль.

Артём отшатнулся к стене, нащупывая руками холодный кафель. Он хотел закричать, но горло сдавила невидимая, ледяная петля ужаса. Он мог только смотреть, как тень от его одноклассника, этого странного, побитого мальчика, наползает на него, сливаясь с грязью на полу в одно сплошное, беспросветное пятно.