Обход

Глава -- 25

Обход было решён начать с палаты четыреста один. На четвёртом этаже нашей больницы произошёл маленький конфуз между соседями по комнате — Господь Бог не сошёлся со мнением священника — кардинала, который в далёком прошлом, столетия назад, смог со своим орденом остановить проклятие ведьм, которые наслали на землю того времени смертоносную чуму. Атмосфера в палате не выглядела напряжённой, и потому, не привлекая службу безопасности, я и сопровождавшая меня медсестра самостоятельно попытались сгладить противоречия между Богом и Кардиналом, тем более что эти джентльмены никогда не отличались агрессивностью — как, например, обитатели палаты под номером триста тринадцать, куда до появления Сироты заходить следовало только под охраной спецназа нашей больницы. В палате той, помимо двух доминанта, находилось ещё шесть душ, которые по обыкновению являлись обычными прихожанами и верующими, иначе говоря последователями, особо не имеющими своей точки зрения на жизнь. По этой причине, не имея конкуренции в пределах своих стен, мелкие споры между Кардиналом и его небесным начальником происходили достаточно часто.

— Что случилось?

Задала я вопрос разом обоим противоборствующим личностям, которые спокойно сидели на своих кроватях и недовольно без ненависти то и дело оглядывали друг друга.

— Я прошу вас, доктор, перевести меня в другие покои.

Отреагировал первым Кардинал:

— Почему? Что произошло?

— Не можем ужиться. Прихожане, имея проблемы насущные, идут сразу к Нему.

Покачивая головой в сторону Бога, Кардинал продолжал проявлять некую нервозность.

— Прошу вас, для начала давайте успокоимся и сделаем глубокий вдох.

Кардинал стал следовать моим инструкциям, после чего, выйдя из объятия, возмутился, продолжив высказывать своё недовольство в сторону Бога.

— Так вот, наш последователь, чьё имя я не хотел бы разглашать по причине конфиденциальности, имея проблемы жизненного характера, сразу идёт замаливать грехи к отцу небесному, минуя меня, Кардинала. Я чувствую себя доктором, бесполезным в этой закольцованной логическими звеньями цепи личностей, обитающих в этих стенах.

Бог, в свою очередь, высоко поднятой головой внимательно вслушивался в слова своего земного наместника, лишь изредка улыбаясь.

— Вы тоже хотите, чтоб Кардинал покинул вашу палату?

Задала я вопрос Господу Богу, который не стирал со своего лица довольную ухмылку.

— Нет, место его средь Меня. Ибо он слуга Мой.

— Вот видите, Он издевается надомной, мало того, что Он оставил меня в не удел, лишил меня земной власти, Он ещё издевается.

— Ты правда думаешь, что Я умею злорадствовать, глупец, глиста в скафандре монаха.

— Глиста значит, да если бы не мой орден о Тебе и о Твоей обители, никто во всём белом свете не знал.

— Не было бы тебя, нашёлся бы другой, слава Богу дурачков на свете, хоть пруд пруди.

— И кого Ты нашёл, этих охлобуев?

Показывая рукой на шесть душ, кто сбившись в группу зевак с волнением наблюдали за словесной перепалкой своих идолов,

— Да они и два слова связать не способны. Нет Боженька, меня не так просто заменить. Я Кардинал, Твой земной наместник и решать земные вопросы моих последователей, моя прямая обязанность.

— Скажешь тоже, твоих последователей значить? Да если бы ни Я, ничего не было бы, ордена твоего, не было и этих охлобуев, не существовала бы ничего.

Вслушиваясь в спор этих двух одиозных людей, я не на роком подумала, что если Господь существует на этом свете, то Он не показывается людям, ещё по причине того, что Его Всемогущего, посмевшего спуститься с небес, непременно ожидала на этой забытой Им земле, ситуация подобная в этой палате, ведь не даром говорил отец Кирилл, что Господь не показывает свой лик, потому что боится ослепить людей своей красотой, красотой, которая стала бы одолевать человека завистью своего невежества к своему Создателю. С Богом тем, я обстоятельно была знакома при встрече в очной ставке и уверенно могла сказать, что данный экземпляр не страдал раздвоением личности, а лишь умело вживался в отведённую ему жизнью роль владыки держателя, как бы врачебная коллегия не пыталась ему доказать обратное и выдворять его с нашего учреждения, как отца небесного, чья-то всесильная рука снова умело прятала в стены нашей больницы.

— Не было бы ничего и Тебя не было бы, скряга старый и вечный.

— А здесь ты ошибаешься, слуга мой. Ты вправду думаешь, что Я сотворил одного тебя и мир, в котором ты уродился. Да Я венценосец тысяч и сотни тысяч вселенных и миров. Не переживай, Я не осиротел бы, если бы тебя, глисты, не существовала бы на этом свете.

— Старый сатир, не имеющий уважения к сотворённому Собой миру.

— Гадкий, мерзкий хапуга. Возомнивший себя моим земным наместником.

— Хватит, перестаньте, прошу вас. Ради всего святого.

— Ради всего святого? Дитя Я Бог, куда ещё светлее.

— Вот видите, Он теперь издевается и над вами тоже доктор. Я не в силах этого выдержать, я не способен находиться с Ним в одном отведённом пространстве. Я прошу переведите меня.

Вдруг последнюю фразу Кардинал проронил с особой жестокостью, которую мне, как дежурному по больнице, следовало пресекать ответными, жёсткими мерами, и, словив тишину в образовавшейся перепалке, взяла за локоть Бога, отвела Его на край палаты, где взглянув в Его небесные очи, не скрывая злости и негодования, стала Его направлять на путь истины, который Его ожидал в случае неповиновения.

— Вы провокатор, я клянусь Вами, если мне сейчас не подыграете, то с первыми божественными лучами солнца будете депортированным администрацией нашего учреждения из стен Вашей обители.

— Позвольте вас спросить, дитя, куда меня депортируют.

Почувствовав угрозу своего бытия, с осторожностью и тревогой прозвучал вопрос из уст Господа Бога.

— Разумеется, в мир благоразумных людей, там, где Ваше присутствие, Отец Небесный, необходимо больше всего на свете.

Поразмыслив над моими словами, Господь сжалился над своим слугой и, разумеется, узрев с наступившим утром опасность своей спокойной и размерной жизни, шепотом произнёс:

— Господь Бог, вновь наделит своими земными полномочиями своего слугу Кардинала и поможет ему в священной войне с ведьмами и нечистой силой.

— Благодарю вас, Отец Небесный, и прошу не забудьте мне подыграть и вернуть на долгое время спокойствие и здравый смысл в это отведённое вам место.

— Божьим словом вас благословляю и смею ступать по пятам вашим, дитя моё.

Вот и хорошо, подумала я, тем самым кивнув Господу головой в знак заключённой сделки и вернувшись к обществу Кардинала и его послушников, я за несколько шагов посмела придумать историю, которая должна была вернуть, после короткого волнения, покой и правопорядок в палату под номером четыреста один.

— Я хочу объявить вам новость. Вы наверно слышали о люке в подвале, так вот, люк тот является воротами в преисподнюю, который строго охраняется орденом святой Моники, но не так давно, с ада поднялся сам нечестивый в сопровождении своей свиты, земного наместника лорда Вау и шестерых чертей. Мы думаем расширить вашу палату добавочными койками и разместить не прошенных гостей в ваших чертогах.

Моргнув в сторону Вся Держателя и взглянув на Него наполненным гневом взглядом, как Он умело включился в завершающий акт спектакля.

— Не бывать этому. Дьяволу средь нас не место и его опричником тоже.

Как вдруг Кардинал за долгое время противостояния стал неустанно поддерживать, своего небесного начальника

— Лорду, к черту столь немыслимый круговорот. У меня доктор за столетия войны с ведьмами силы на исходе, да они меня в клочья разорвут с таким Богом как у меня.

Узрев бросающуюся на глаза трусость Кардинала и испугавшись прямого столкновения с тёмными силами, с кем никогда не сталкивались лицом к лицу, как впервые за все время присутствия в данной палаты, зашевелились те самые шесть душ, кто все разом, начали выплескивать своё негодование:

— Что нам делать. Делить покой с чертями. Да ещё с шестью штук, на душу каждому пошлют.

Как все до одного встали пред Господом на колени и стали возносить Ему молитвы со слезами на глазах:

— Да сжалься над нами, Отец Небесный, да будь Ты великодушен, не губи детей своих, да не придавай их в руки чертей и повелителя мрака.

Все же Господь в те минуты существовал на свете и, стоя там среди той палаты, внимательно внимал мольбе своих детей, и грозным голосом подал ответ:

— Да будет Кардиналу дарована Мной власть земная, да бы он призывая силы небесные, подобно Моей руке, избавил детей Моих от лукавого, раскрывая щит небесный над их головами.

Внимая словам Божьим, Кардинал поднял обе руки вверх и, повернувшись в сторону напуганных до ужаса душ, стал высоким тоном голос к ним обращать:

— Во славу Имени Его, властью Он меня облачил, дабы избавить вас, детей Моих, от недоразумения и нападок нечестивого. Да обнажим мы свои мечи и возвысим кресты Христовы вечной борьбе добра со злом.

— Не нужно никаких мечей, доставайте, господа.

Вдруг робко и в то же время самоуверенно, голосом, услышанным всеми обитателями тех покоев, произнесла сопровождающая меня медсестра, после чего бросив взгляд в мою сторону, тем самым давая мне понять, чтобы я поддержала её:

— Я знаю точно, что таможня не дала добро, представляете, у Дьявола не оказалось земной визы.

Честно признаться, моя фантазия была на исходе; я не знала, что дальше говорить, но моя сестра оказалась довольно смышлёная и, понимая, что доктор пребывал на пределе истощения своих сил, как своевременно. подсобила и снова вернула контроль над завершающим действием спектакля.

— Точно, визы, тот орден святой Моники не позволил Дьяволу со своей свитой проникнуть в наш мир, у них не было визы. Так что прошу вас успокоиться и больше не нарушать сложившиеся порядки и иерархические устои.

С этими словами ликование возвысилось в палате и снова тяжёлым, наполненным ужасом взглядом посмотрела в сторону того самого Господа Бога, приняв от него молчаливое повиновение; мы вышли из тех стен подальше и очутились в коридоре, наполненном ярким и не ослепляющим взор светом.

Заперев стальные двери ключом, медсестра посмотрела на меня и сдержанно улыбнулась, и я в ответ, с такой же невыразительной улыбкой, обратилась к ней

— Спасибо вам, сестра, вы очень помогли

— Позвольте спросить вас, доктор. Кто такие служители ордена Святой Моники и этот лорд Вау?

— Понятия не имею

— Я, наверное, здесь скоро с ума сойду.

Умеренно оба рассмеявшись, мы пошли к следующей белоснежной стальной двери, до которой было около десяти шагов, и, остановившись возле неё, я обратилась к сестре с просьбой

— Могу я попросить вас об одолжении.

— Разумеется, доктор.

— Я впервые на четвертом этаже и со многими обитателями не знакома; не могли бы вы меня консультировать, разумеется по многим причинам, в том числе из-за мер безопасности.

— Конечно, доктор. Палата четыре два. Логово ведьм. Её зовут Беатрис, она считает себя верховной ведьмой, самой сильной когда-либо видевшей белый свет; с ней в логово ещё четверо, тоже проклятые в прошлом, созданные святой церковью. Не агрессивные, попыток к насилию и бунту не проявляли, не моются, поэтому их раз в месяц силой принуждают к купанию.

— Это как?

— Их выводят в общую душевую и поливают пожарными рукавами, а в ответ летят проклятия и проклятия.

— Тихо там, будто никого нет.

С этими словами я подошла к двери и прислонилась ухом к полотну; за стеной стояла гробовая тишина, как вдруг мгновение раздался сильный удар в металлическую дверь, что я вздрогнула от страха, а после послышался охрипший старческий женский голос

— Белокурая, смерть шагает за тобой. Осторожно, иначе грядёт твоя погибель от его красной руки.

Зловещий смех сменили ужасающие сознания слова, а после всё стихло и снова настала тишина самой тиши.

— Жуть, ещё одно проклятие, лучше уйдём отсюда, доктор.

В страхе обратилась ко мне сестра:

— Пожалуй, вы правы, идёмте к следующей двери.

Следующая палата была оборудована фрамугой в стене, исполненная из нескольких слоев бронированного стекла; подобные окна ставились в комнатах, где содержались опасные личности, способные разного рода нехорошим вещам, кто мог поставить под угрозу безопасность всего учреждения в критические для их сознания дни.

— Кто в этой палате, сестра?

— Это не палата, доктор, а хата, место коек — здесь нары. Вообще это пространство принадлежит преступному синдикату, главарём которого является некий Гоша Хромой; у него правая нога костыль, до плоти омерзительное существо; ещё трое его подельников — Окурок, Баклан и Мухомор, а также несколько барыг и тот, кто ещё не решил, кто он. Восемь персонажей, достаточно сбитый коллектив, сидят вместе долго, почти семь лет. Поговаривают, что пять лет назад они захватили в заложники доктора, мужчину, просили выкуп в миллион долларов и самолёт в Пакистан; короче, врача того пришлось освобождать силой, поговаривают ему проломили голову алюминиевой кружкой, что она всмятку загнулась. Я туда не пойду, доктор, даже с десятью охранниками, и вам не советую.

— Сестра, на этом этаже все такие, поговорить есть с кем, не беспокоясь о нашей безопасности.

— С остальными можно говорить. Это последняя палата особого режима.

На часах уже была половина шестого вечера, и дело близилось к ужину и приёму лекарственных средств, поэтому в коридоре стали появляться больше людей в белых халатах в сопровождении крепких мед братьев; мы же, подошедшие к очередной двери, которая очевидно не была заперта на ключ, поскольку виднелась щель между полотном и проёмом.

— Здесь живёт вполне разумный народ, у них случаются сезонные обострения, а так ничем не отличаются от благоразумных людей, не опасны.

— Заглянем к ним в гости?

— Да, двери открыты, прошу вас, доктор.

Войдя в палату, я стала наблюдать пятерых её обитателей; данные люди выглядели опрятно и вполне ухоженно, но всё же, оглядев их пристально издалека, я стала замечать их незначительные психические отклонения: во внешности — выступающие из орбит глаза, свойственные всем без исключения, и прямой, прерывистый в тональности голос, с каждым словом смешивающимся с угрюмым, расточительным смехом.

— Доктор, милости просим.

— Какая красавица, я вас прежде не видел. Вы у нас новенькая.

— Хватит паясничать, джентльмены.

Сестра сердитым голосом обратилась ко всем постояльцам.

— Ох ты, наша мраморная сестрёнка. Как ваши дела? Всё ли у вас в ажуре.

— Я доктор психиатр и пришла к вам по воле своей службы; будьте добры, займите свои койки в сидячем или лежачем положении. Я буду сестрой подходить к каждому и задавать интересующие меня вопросы.

— Красивая и грозная.

Проронил слова худощавый, высокого роста очкарик, который не спеша сел на самую ближнюю кровать; через минуту, со смехом, все пятеро заняли свои места.

— Прямо как в школе: займите места, учитель в класс зашла.

И снова это хихиканье из уст у меру упитанного человека с длинными до плеч каштановыми волосами.

— С вас, пожалуй, начнём: ваше хихиканье настораживает.

— Димитри ус собственной персоной.

Произнесла сестра, указывая ладонью правой руки на упитанного постояльца, кто встав с кровати, поклонился и произнёс с тем же хи хи-хи-хи.

— Для друзей — просто Дрейк.

— Давно здесь, Дрейк.

— Как вам сказать, давно, но я уже в полном порядке, доктор; приступы не беспокоят и надеюсь выписаться в самое ближайшее время.

— Позвольте нам, докторам, решать, когда вам вписываться.

— Разумеется, доктор: я надеюсь, что после нашего общения у вас развеются сомнения по поводу моей профессиональной пригодности.

— Как вы оказались здесь, вследствие чего у вас помутился разум.

— Я переел таблеток, психотропных, после чего во мне что-то изменилось: я стал понимать, что стал другим.

— Сумасшедшим…-- Громко, не по своей воле вырвалось у длинного очкарика, и снова этот громкий смех стал накрывать обитателей палаты.

— Напрашиваешься на пять кубиков, ты же знаешь, что такая доза слона вырубает за долю секунды — сорвалось из уст медсёстры.

— Мраморная сестрёнка. Нет, нет, нет… Просто вырвалось.

— Каким другим вы стали, можете охарактеризовать то самое новое состояние? — обратилась я вновь к нему.

— Сумасшедшим, вне себя.

— Разница между сумасшествием и вне себя огромная; это абсолютно две несовместимых термина, имеющих разные значения. Давайте так: как окружающие вас люди поняли, что вы сошли с ума.

— Это было несложно: ведь навешать ярлык с клеймом в нашем благоразумном обществе — самое занятное и почётное деяние, но в моём случае я претензии никому не имею, поскольку был очевидно не прав.

— В чём вы были не правы?

— Я был под кайфом, то ли кукушка съехала. Помню: в тот день нашёл собаку питбуля, подружился с ним, а после мы решили угнать тачку, потом погоня — и нас приняли; что мне оставалось делать, пришлось с полицаями договариваться.

— Договорились.

— Я предложил им спор: что сумею на одной ноге сто раз присесть; если смогу — они должны были отпустить нас.

— Кого нас?

— Меня и питбуля, разумеется.

— Конечно, питбуль. Что было дальше?

— Дальше взять они меня не могли, поскольку мой друг-питбуль чуть одно место не оторвал легавому; наверно, они здесь поняли, что со мной что-то не так, мягко говоря, и решили пойти мне на встречу.

— Приседай, — сказали они.

Я же ответил: где мне приседать?

— Да хоть на крышу машины залезай.

По всей вероятности они думали, что я на угнанную машину полезу, но не тут-то было: я полез на их машину и, встав на одну ногу, под звук не выключенной сирены стал приседать. Наверное, пока я приседал, они вызвали скорую помощь. Дальше не помню: видимо, пять кубиков, и я провалился в страну зазеркалья.

С окончанием рассказа Дрейка прозвучал звонок колокольчика, приглашающий посетителей на долгожданный ужин; как услышав сигнал, все начали потирать свои животы, поняв, что пора оставить этих людей в покое. Я с сестрой попрощались с постояльцами палаты, пообещав, что непременно ещё придём к ним в гости.

— Всего доброго, доктор, — произнёс тот самый худощавый очкарик. — Я предвкушаю нашу беседу и жду с нетерпением вашего прихода.

Произнес тот самый худощавый очкарик. После мы с сестрой вышли в коридор и пошли в правое крыло, где ужин по распорядку должен был пройти полчаса тому назад.

— Как вы оказались на этой работе, сестра? — обратилась я к Мраморной сестрёнке.

— Я поступила в медицинский университет на «лечебное дело», отучилась шесть лет, а после пошла в ординатуру по психиатрии, где и учусь. А сюда устроилась, чтобы набраться опыта. Думаю, на следующий год получить аккредитацию и возможность работать по специальности.

— Останетесь работать психиатром в этом учреждении, когда получите аккредитацию?

— Я больше года работаю в этой больнице, и порой меня одолевает мысль, что ещё немного — и сама окажусь заточенной в одной из этих палат. Нет, доктор, я лучше буду помогать людям, когда они находятся на грани безрассудства, дабы оградить их в будущем от этих мрачных и полных безумия стен.

— У вас всё получится, сестра. Как никак, больше года продержаться на такой работе — дорогого стоит. Зато вы будете настоящим психиатром, кто на деле будет знать толк во врачебном деле. Почему они вас называют Мраморной сестрой?

— У меня есть мраморный медицинский халат — ни у кого такого больше нет. Мы пришли. Палата четыреста двадцать пять. Здесь живёт Оливия.

— Та самая Оливия, возлюбленная Костолома?

— Да, доктор. Поверить не могу, что она три месяца была моей напарницей.

— Вот как… И вы не смогли её разоблачить?

— Нет. Она держалась молодцом, никто и носом не смог бы к ней подкопаться, пока на ней медбрат не стал замечать цветы с той оранжереи, где срывал их для неё Костолом.

— Какие у вас с ней отношения?

— Она мне доверяет и всегда заключает меня в объятия, когда мы видимся.

— Используем это. Я буду вашей свитой, а вы — доктором. Вы согласны?

— Необычный шаг с вашей стороны. Для меня это будет неоценимым опытом. Честно признаться, я взволнована.

— Вперёд. Вы справитесь.

С этими словами нежная и красивая, с утончённой кистью рука сестры приоткрыла дверь палаты, и мы оказались в пространстве, где лицезрели её. Оливия оказалась писаной красоты созданием — её прекрасные и неповторимые черты лица сочетались с эффектно пропорциональной фигурой, большими, наполненными светом, ярко выраженными голубыми глазами и каштановыми волосами, свисающими до самых тонких плеч, на которых была заколота засохшая от времени полевая ромашка — с той самой оранжереи.

— Моя мраморная сестричка! — искренне улыбнувшись, она ангельским непорочным голосом с большой радостью на сердце произнесла в сторону моей сестры — и мгновенно, быстро сделав несколько шагов, упала в объятия своей любимой подруги.

В палате Оливия находилась одна. После долгого объятия, когда обе рассмеялись, глядя друг другу в глаза,

— Почему ты одна, Оливия? — задала вопрос сестра с не унимающей улыбкой на лице.

— Они пошли на чаепитие, — с нежностью ответила Оливия.

— А ты почему не пошла?

— Я смотрела в окно на дома, сияющие светом в ночи.

— Ты скучаешь по дому?

— Да, я соскучилась, — с некой охватившей её грустью произнесла она в ответ.

— Теперь я — врач, а это моя новая сестра, — сказала сестра.

Оливия оглядела меня довольной, нисходящей с её лица улыбкой. Кивнув, таким образом, она меня поприветствовала.

— Ты получила аккредитацию? — взволнованно задала она вопрос своей подруге.

— Нет, дорогая. Это практика. Я буду врачом всего один вечер.

— Ты пришла ко мне… Я так рада!

Оливия с этими словами стала кружиться вокруг своей подруги. Но это не было поведением, которое можно было охарактеризовать как неординарное. Напротив, это являлось последовательностью поведения в рамках тех потрясающих чувств, той радости, что одолевала это удивительное создание. Перестав кружиться, она присела на кровать и продолжила говорить:

— Я слушаю вас, доктор, — стала она игриво подыгрывать своей подруге.

Сестра приступила к своим обязательствам по долгу службы.

— Прошу тебя, Оливия, не держи на меня обиды, если мои вопросы ранят твою душу. Дай мне слова. Иначе я встану и уйду — и не стану тебя допрашивать.

— Нельзя ранить душу, разорванную на части. Я всё пойму и всё прощу, моя мраморная сестричка.

— Помнишь тот день, когда я спросила у тебя, как ты познакомилась с человеком, пронзившим своей стрелой твоё доброе и хрупкое сердце?

— Помню. Я попросила тебя не задавать мне этот вопрос, пообещав непременно позже рассказать тебе об этом случае.

— Так вот, быть может, пришло время раскрыть мне свою тайну?

— Я сегодня в прекрасном расположении духа, и одна неудачная история из моей жизни не сможет испортить моё хорошее настроение. Как-никак, я тебе обещала. Виной сему — дверь.

С последними словами улыбка ушла с её счастливого лица, и она упала в омут прошлых воспоминаний, ранивших её беззащитное сердце.

— Какая дверь, Оливия?

Улыбнувшись на слова своей подруги, Оливия стала приоткрывать занавес, за которым прятался секрет, о котором она не желала вспоминать. Но помня про обещание, данное своей мраморной сестрёнке, Оливия стала нас посвящать в необъяснимое и невероятное, произошедшее в день знакомства с Костоломом.

— Дверь — обычная дверь, ведущая из гостиной на веранду. Дверь та была сломана давным-давно и плохо закрывалась. Я однажды попыталась вылить грязную воду из ведра, но не смогла её открыть и обронила саму ёмкость — ведро сорвалось с моей руки. Я очень сильно разозлилась, пошла к отцу и, выражая своё недовольство, попросила его починить дверь. Но мастер, которого он прислал, не смог отремонтировать её. И полностью отчаявшись, я дождалась, когда в гостиной соберётся вся семья. Оказавшись в их окружении, я положила клятву на стол, которую они восприняли не всерьёз.

Оливия впала в отчаяние. Сестра уловила этот момент и, не давая ей времени на погружение в себя, ловко и своевременно побеспокоила подругу своим ненавязчивым вопросом:

— Что за клятву ты дала? Оливия, ответь. Это очень важно.

Услышав чьи слова, она тотчас снова вернулась к своему рассказу.

— Я поклялась своей семьёй, что если в дом зайдёт человек и без лишних слов приведёт дверь в рабочее состояние, то выйду за него замуж.

Несколько месяцев спустя, в самый холодный день, моя бабушка шла из поликлиники и подвернула ногу. Именно тогда появился он — и предложил помощь старой даме, которую на себе притащил домой. Проявив гостеприимство, наша семья пригласила спасителя в дом. И присев за стол — за тем самым, за которым я дала клятву — между гостем и моими родителями завязалась беседа.

— Я благодарю вас за спасение нашей старушки, молодой человек, — произнёс мой отец.

— Ну что вы, это было несложно. Я получил удовольствие от общения с вашей бабушкой, — приветливо ответил спаситель.

— И всё же примите нашу благодарность. Будьте добры, угощайтесь, пейте чай, пока он горячий, — с улыбкой обратилась к нему моя мама.

Пока мои родители уделяли внимание гостю, я пошла на балкон и снова встретилась с непокорной дверью. Приложив немало усилий, всё же справилась с ней. Но гость, будучи внимательным, увидел мою молчаливую борьбу с полотном. Мгновенно встав со стула и прервав трапезу, он подошёл к двери и, достав из кармана какой-то ключ, стал чинить её. Через недолгое время гость справился с задачей и полностью вернул дверь в рабочее состояние. Тем самым он сумел посеять в мою душу тревогу и волнение.

Поблагодарив гостя за проделанную работу, мы оба прошли за стол и сели друг против друга. И тогда, связанная своей клятвой, заранее извинившись перед родителями, посмела обратиться к спасителю своей бабушки:

— Простите, могу я задать вам вопрос? Только, ради Бога, не сочтите меня ненормальной.

— Разумеется, — прищурившись, произнёс он в ответ.

— Вы женаты?

— Нет.

— А дама сердца есть у вас?

— Нет.

— Тогда я должна открыть вам свой секрет.

И тогда я поведала гостю необыкновенную историю, связавшую меня с этой непокорной дверью — и спасителем моей бабушки, который по воле обстоятельств теперь претендовал на мою руку и сердце.

Закончив рассказ, я задала гостю последний вопрос:

— Вы можете освободить меня от моей клятвы?

Спаситель на мгновение ушёл в себя. А после, взглянув на меня стеклянными глазами, приговорил:

— Нет.

Вследствие круговорота сложившихся обстоятельств мои родители сменили добродушие на гнев.

— Молодой человек, вам пора, — отец стал выставлять гостя из нашего дома.

— О какой клятве ты говоришь? — мама набросилась на меня, пытаясь словом заставить отказаться от своего обещания.

Гость был изгнан — но не надолго. Вскоре он вернулся за своим трофеем. Вернулся за мной. Но уже тогда, когда я была в одиночестве — и я оказалась полностью в его власти.

— Оливия, ты не любишь его? — обратилась мраморная сестрёнка.

— Я люблю свою семью. И я в страхе перед данной клятвой — что, если её не исполню, они все погибнут.

— Нет, это не правда. С ними ничего не случится. Иди ко мне, дорогая.

Мраморная сестрёнка заключила Оливию в объятия и крепко прижала к своему телу. В эту секунду в палату стали заходить остальные посетители. Оставив её с соседями по комнате, мы вышли из палаты и оказались в коридоре, где сестра обратилась в мою сторону:

— Она не спятила, доктор. У неё повальное повиновение. Её можно вылечить. Оливия стала жертвой алчного негодяя.

— И я знаю, сестра, где этот негодяй сейчас находится.

— В палате — 313.

Произнесла с надеждой мраморная сестрёнка.

В коридоре повисла тишина, мы сестрой молча глядели друг на друга. "Палата 313…" - эхом отдавалось в голове, словно злой рок, возвещающий о близости того, кто посмел посягнуть и своровать сознание невинного создания. Сестра моя, смотрела на меня с мольбой, в ее глазах плескалась надежда, как огонек свечи подающий надежду во мраке. Я почувствовала, как решимость, до этого дремавшая где-то на дне моей души, проснулась и расправила крылья.

-- Пойдем -- твердо произнесла я, несмотря на бушующий внутри ураган эмоций и сомнении. Наши шаги отдавались гулким эхом в пустом пространстве лестничной клетки, приближая нас к желанной двери, к логову чудовища, похитившего невинность Оливии, к волку в овечьей шкуре.