Ваяковский

Глава из повести
"Ватрушка"



— Я хочу немного подзаработать. Чем у вас можно заниматься, Василий Павлович? (Слово «немного» он особенно тщательно выделил!)

Василий Павлович медленно выпустил ароматный сизый дым какой-то французской позолоченной папиросы, глядя с симпатией сквозь него на своего визави. Ресторация гудела приглушённо, как встревоженный улей. За окном на Надеждинской улице моросил вечный и холодный петроградский дождь, размывая последние огни оставшихся фонарей и заколоченных витрин.

— Ничем. Для вас, Младимир, у меня работы нет. Уж простите. Вы просто пишите свои стихи. Давайте я вам помогу, например, бумаги привезу. Чухонская, из Котласа, говорят, и сейчас очень приличная, отбеленная, не то что этот серый обёрточный ужас.

Он сделал паузу, стряхивая пепел в тяжёлую медную пепельницу, сделанную в виде черепахи.

— Почитайте мне что-нибудь, своё, естественно, новенькое, пока нам готовят ужин. Город замер, слушает только Вас да тревожные гудки с верфей.

Они сидели в полумраке отдельного кабинета, обитого тёмным кумачовым бархатом. Воздух был пропитан застоявшимся запахом некогда дорогих, а сегодня недоступных духов, табака и сырости, ползущей от гранитных набережных. Недавняя весть о смерти Есенина висела над столицей невидимым саваном, и разговор то и дело возвращался к ней, срываясь на шёпот.

— Слушайте, Василий… — Младимир откашлялся, его низкий и мощный голос заполнил небольшое пространство, и гул зала отступил, отдав пространство тишине и вниманию.


Поднимается шар золотистый,
Плавит ночь в синеве без следа.
Не вернуть мне потерянной власти —
Ты уходишь опять! Навсегда!

Не нужны ни слова;, ни призна;ния,
Всё давно решено «промеж» нас.
Это сладкое наше прощанье
Наступает в предутренний час.

На губах ещё вкус поцелуя,
А в душе нарастающий лёд.
Я тебя ни о чём не молю,
Просто жду, когда солнце взойдёт.

Я запомню твой профиль печальный,
И походку, взмах сильной руки.
Этот час, такой нереальный…
Не потрогать мне складки звезды!

Ты меня на заре разбудила,
В предрассветной тиши позвала.
Пригубила и угодила!
Ты об этом мечтала? Да!

Поднимается шар золотистый,
Тает ночь в синеве без следа.
Не вернуть мне потерянной власти —
Ты ушла опять, навсегда…


— Не вернуть мне потерянной власти… — эхом повторил Василий Павлович, задумчиво глядя в ажурное запотевшее стекло.

Дверь как-то по-важному скрипнула, и в кабинет заглянул «человек» в белом, но уже некрахмальном фартуке. Он колебался, не зная, как обратиться к посетителям в это смутное время.
— Горячее приносить, товарищи?.. Господа?

На стол, покрытый тяжёлой, но ещё белой скатертью, поставили заказанное Младимиром: бутылку рислинга и минеральную воду. Вскоре появились пирожки с крольчатиной, от которых шёл умопомрачительный пар, и блюдо с липкими финиками на десерт. Младимир презрительно сморщился, глядя на запотевший, ледяной графин с водкой, и широким жестом попросил принести ещё бутылку шампанского. Когда подали утку по-пекински, он одобрительно крякнул — редкое, почти довоенное блюдо. А он очень ценил редкие вкусы.

Они, оба голодные, принялись за еду. Поэт, давно привыкший к голоду и случайным заработкам от чтений на промозглых улицах с непокрытой головой, ел жадно, но с достоинством. Ему нравилась эта игра в роскошь, но мысли его были далеко. Он хотел сделать дорогой, дорогущий подарок своей Бриле Ллик. Она просила автомобиль — неслыханная дерзость для этого города, где извозчики снова вытеснили редкие чадящие моторы.

— Сделаем так, — сказал Василий, подливая шампанского в высокий бокал. — Я вам привезу автомобиль. Таможни, считай, не существует, а контрабанда — двигатель новой эпохи, не просто существует, а у меня в кармане. За это!

Они чокнулись. Хрустальный звон прозвучал в тишине кабинета почти вызывающе.



Через неделю, под покровом туманной балтийской ночи, у тёмной земляной пристани недалеко от города швартовалась неприметная баржа с замазанным синей краской названием. С неё на берег осторожно, с помощью лошади, скатили тёмно-серый открытый кабриолет «Рено». Задание было выполнено. Хотя автомобиль и предназначался его музе, сам поэт немало промчался по пустынным проспектам, когда длинный красный шарф развевался за спиной, словно знамя. На мгновение, в этом стремительном полёте мимо обшарпанных фасадов имперских дворцов, он был почти счастлив.
( не влезает... )