Мост через обитель атлантика

   Чаадаев замолчал, полагая, что о Малороссии было сказано излишне много. И Фрези, понимая его, обратилась к Джону Кларку: Если не секрет, что вы имели ввиду, иронизируя над знаменитым фантастом Алексеем Толстым, говоря, что он реконструировал защиту Царицына из "Хлеба"?

  Кларк пристально посмотрел на Фрези сквозь тьму своих чёрных очков и, понимая, что он является одной из важных глубинных структур российского менталитета, сказал: Однажды, когда я учился в седьмом классе, в библиотеке Уотертауна (штат Нью-Йорк), мне попалась брошюра "Советское информационное бюро.
Фальсификаторы истории.(Историческая справка)ОГИЗ ГОСПОЛИТИЗДАТ 1948 г." В брошюре было написано о том, что "в конце января Государственный Департамент Соединённых Штатов Америки в сотрудничестве с английским и французским Министерствами Иностранных Дел опубликовал сборник донесений и различных записей из дневников, гитлеровских дипломатических чиновников, снабдив этот сборник таинственным заглавием «Нацистско-советские отношения 1939 — 1941 г.г.».
    Как видно (было) из предисловия к этому сборнику, Правительства США, Великобритании и Франции ещё летом 1946 г. договорились между собой об опубликовании захваченных в Германии американскими и английскими военными властями архивных материалов германского министерства иностранных дел за 1918 — 1945 годы. Обраща(ло) на себя внимание при этом то обстоятельство, что в опубликованный сборник оказались включёнными лишь материалы, относящиеся к 1939 — 1941 годам, материалы же, относящиеся к предшествующим годам и, в частности, к мюнхенскому периоду, в сборник Государственным Департаментом не включены и, таким образом» скрыты от мирового общественного мнения. Это, конечно, не случайно и преследует цели, не имеющие ничего общего с объективным и добросовестным отношением к исторической правде..."
   Меня поразило, сколько общего с традиционными ценностями заключалось в последней фразе.
  В тот же вечер мы с одноклассницей пошли в видеосалон на советский фильм "Две встречи". Фильм о разоблачении группы вредителей 1932 года, если я не ошибаюсь. Картина начинается с хроникальных кадров парада на Красной площади. Затем действие переносится в один из залов Дома Красной Армии. На трибуне - участник гражданской войны, а старый чекист Рыбаконь. Его доклад слушают с напряженным вниманием. Внезапно докладчику становится плохо. Врачи констатируют серьезное заболевание и рекомендуют больному ехать на юг.
Рыбаконь отправляется на один из южных курортов... Едет Рыбаконь в вагоне и читает, как я вижу, не январский, за 2018-й год, номер популярного журнала «Psychologies», а первый том "Гражданской войны 1918-1921", изданного в 1928 году.
"Вроде бы — где политика, и где психология, - но отдалённость этих понятий — иллюзия..." - мог бы подумать иной подполковник православно-большевитского уклона. Я же подумал: "А где здесь фантастика?"
   На следующий день, buying bread in the store, я вдруг вспомнил о русском и достаточно советском Лауреате трёх Сталинских премий первой степени, графе Алексее Толстом (1883-1945), авторе исторических и научно-фантастических романов и повестей. Дома у моего дедушки в самиздатовском формате хранилась запрещённая повесть А. Н. Толстого «Хлеб» («Оборона Царицына»), опубликованная в Советском Союзе в 1937 году.
    Дед очень ценил эту повесть. В чём была её ценность я не понимал. "В 1935 году я начал повесть "Хлеб", - писал Алексей Николаевич Толстой в своей краткой автобиографии, - которая является необходимым переходом между романами "18-й год" и задуманным в то время романом "Хмурое утро". "Хлеб" был закончен осенью 1937 года. Я слышал много упреков по поводу этой повести: в основном они сводились к тому, что она суха и "деловита". В оправдание могу сказать одно: "Хлеб" был попыткой обработки точного исторического материала художественными средствами; отсюда несомненная связанность фантазии. Но, быть может, когда-нибудь кому-нибудь такая попытка пригодится. Я отстаиваю право писателя на опыт и на ошибки, с ним связанные. К писательскому опыту нужно относиться с уважением, - без дерзаний нет искусства..."

    Не исключено, что и Рыбаконь так думал, читая первый том боевой жизни Красной армии. Но, как бы он не думал, а в боевом журнале, который он держал в руках, была статья А. Каменского: "От Донбасса к Царицыну". Абрам Захарович Каменский (1885—1938) — революционер, участник гражданской войны, активный деятель ДКР, в феврале-апреле 1918 года — нарком госконтроля, одновременно председатель Луганского парткомитета. Участник гражданской войны. Вместе с Ворошиловым К. Е. организовывал Красную Гвардию и Красную Армию в Луганске и Донецко-Криворожском бассейне. С 1918 по 1920 на фронтах гражданской войны, член Высшей военной инспекции РККА, участвовал в Царицынском походе, комиссар 5 Армии, управделами 5 Армии, член РВС Северо-Кавказского Военного Округа, Х армии, Южного и Юго-Западного фронтов. Примыкал к «военной оппозиции». В своей статье Абрам Захарович писал по-ленински прямолинейно, без всяких фантазий: "Первые волны гражданской войны поднялись на Украине. Значительную роль в гражданской войне сыграли рабочие Донецкого бассейна. Мне, участнику гражданской войны на нескольких фронтах (Южном, Юго-Западном, Западном) с начала 1918 по 1920 год, хочется остановится здесь на событиях, развернувшихся в Донецком бассейне и на большом переходе, под натиском немецких, гайдамацких и казацких полчищ, от Донецко-Криворожского бассейна до Царицына, с марта по июнь 1918 года.
   В феврале 1918 г. для нас собравшихся на съезд советов Донецко-Криворожского бассейна в Харькове, стало ясно, что затяжная гражданская война неизбежна. Об этом свидетельствовали надвигавшиеся события на Украине. Ещё до этого нам пришлось выдержать бои с контр-революционными шайками возгавлявшимися Калединым, и поэтому в Донецком бассейне ранее чем где бы то ни было с такой ясностью поняли значение и необходимость Красной гвардии.
   В это же время началось национально-шовинистическое движение на Украине, возглавляемое Петлюрой и Винниченко. Предстоявший тогда Брестский мир также не сулил ничего хорошего для Украины. Борьба надвигалась.
   Уже в феврале 1918 г., тотчас же после Донецко-Криворожского съезда мы в Луганске принялись за организацию первого отряда из добровольцев-рабочих, - главным образом заводов Гартмана и патронного, - в которой главную роль играл тов. Ворошилов.
    Через несколько дней мы провожали 1-й отряд под командованием тов. Ворошилова. Никто из нас в то время не представлял той - я бы сказал - исторической роли, которую сыграл впоследствии этот отряд, явившийся остовом будущей прославившей себя защитой Царицына в 1918-19 гг. 10-й армии, а также и той исключительной роли,которую довелось сыграть в гражданской войне т. Ворошилову, прошедшему тяжёлый и славный путь боёв через всю Украину, Дон, Кавказ и Галицию...

  ... Немногие  знают о существовании Донецко- Криворожской республики. Надо сказать, что в начале 1918 работники Украины раскололись на два лагеря: правобережников (Скрыпник, Бош, Затонский, Кулик, Лапчинский) и левобережников (Артём, РУХИМОВИЧ, Ворошилов, Шварц, Каменский, Межлаук, В. И. Магидов).
Правобережники организовали в Киеве Центральный Исполнительный Комитет Советской Украины и считали, что центром Украины должен быть Киев.
Левобережники считали, что в связи с намечавшимся уже тогда давлением на нас со стороны империалистов Запада опору на Украине можно получить лишь в пролетарской части - Донецком бассейне.
И вот, по инициативе левобережников и с санкции ЦК партии была организованна Донецко-Криворожская республика, утверждённая в последствии 2-м областным съездом Донецко-Криворожской области в феврале 1918 года.
    Слишком кратковременно было существование этой республики, чтобы можно было судить о степени значения и целесообразности её организации, но все же организующее начало, которое было в неё заложено, а равно и то, что впоследствии большая часть правительства, пользовавшегося авторитетом у пролетариата Донбасса, возглавляла отступление через Дон к Царицыну, дало возможность гораздо крепче спаять наши отряды, укрепить в них дисциплину, во многом облегчить эвакуацию и ослабить те грандиозные затруднения, которые лежали на всём дальнейшем пути, полном невзгод и почти непреодолимых препятствий, от Харькова до Царицына.
   В конце марта 1918 г. я был командирован за деньгами для наших заводов в Москву, и уже в Москве узнал, что Харьков оставлен. За два дня до этого покойный тов. Свердлов, улыбаясь, показывал мне ноту германскому правительству, подписанную покойным тов. Артёмом, как председателем Совнаркома Донецко-Криворожской республики. В ноте тов. Артём заявлял германскому правительству свой по поводу намерения германских войск вторгнуться в пределы Донецко-Криворожской республики. Тов. Артём указывал, что Донецко-Криворожская республика является самостоятельной и независимой, никакого отношения к Украине не имеющей и в случае вторжения германских войск будет считать себя на положении войны с Германией. Не знаю, какое впечатление произвела на германское правительство нота тов. Артёма, но если даже и посмеялись с покойным Свердловым над воинственностью Артёма, то, во всяком случае, он был прав в одном: рабочие Донецко-Криворожского бассейна, в большинстве своём, поднялись и далеко не без боя впустили на свою территорию немецко-гайдамацкие войска. Когда я спустя несколько дней - сравнительно даже без большой волокиты при помощи тт. Свердлова и Ленина, но не без решения Совнаркома - получил 15 миллионов рублей и поехал в Луганск, то уже приближаясь к нему, я увидел, что весь Донбасс - вооружённый лагерь.
    В Луганске я застал всех активных работников, переехавших сюда из Харькова, и отсюда продолжалась организация новых отрядов по всему Донецкому бассейну. Через несколько дней по возвращении моём из Москвы в Луганск приехал с фронта тов. Ворошилов, и на заседании нашего Донецко-Криворожского правительства было решено, что тов. Ворошилов возьмёт на себя командование над организовавшейся в то время 5-й украинской армией и я должен буду отправиться вместе с ним в качестве комиссара. Моё комиссарство при тов. Ворошилове нужно объяснить тем, что у нас создались трения с тов. Антоновым-Овсеенко, являвшимся в то время верховным главнокомандующим (главковерхом) вооружёнными силами всей Украины. Так как к этому времени из всей Украины оставалась незанятой только территория Донбасса, а мы не разделяли образа действий тов. Овсеенко, который к тому же не соглашался передавать тов. Ворошилову 5-ю армию, то я в качестве члена правительства Донецко-Криворожского бассейна должен был обеспечить тов. Ворошилову возможность решения вопросов военно-боевого порядка...

   Перейдём теперь к нашему походу (смотри схему на стр. 21). По рассказам тов. Локотоша и некоторых других донбассовских работников того времени, отступление от Харькова произошло следующим образом. Военными операциями руководил штаб в Харькове, возглавляемый тов. РУХИМОВИЧЕМ. Одним из основных отрядов, организованных в Харькове, был коммунистический отряд, который состоял из большого коммунистического ядра и сочувствующих рабочих. Отрядом вначале командовал эсер Первухин, как военспец. При эвакуации Харькова, при погрузке этого отряда в нем было около 300 чел. Доехав  до ст. Основа, отряд получил сведения, что станция Змиев (между Харьковом и Луганском) занята немцами и впереди взорван мост. Высланная по распоряжению тов. Артёма на разведку команда велосипедистов установила, что действительно на станции Змиев появились немцы. Разведкой был открыт огонь. Находившиеся на перроне немцы ускакали на лошодях, оставив одного убитого. В то же с соседней станции Жихорь подошёл бронепоезд «Черепаха» возглавляемый тов. Вадимом, который и открыл огонь по гор. Змиеву. Никаких военных предосторожностей наши войска не предпринимали, да, возможно, и не знали, и поэтому немецкая кавалерия пропустила бронепоезд, взорвала жел. дорожный путь, и, таким образом, ни бронепоезд, ни эшелон не могли двинуться в направлении Луганску. Немцами был открыт артиллерийский огонь, и исправить путь не представлялось возможным. Ничего не оставалось делать, как пойти в атаку, что и было выполнено коммунистическим отрядом. Немцев удалось отогнать, путь был исправлен, и, потеряв несколько убитых товарищей, поезд двинулся по направлению к Луганску...
   
    На ст. Радаков, предпоследней станции под Луганском, нам необходимо было задержаться, так как эвакуация Луганска ещё не была закончена. Был конец апреля. Мы с тов. Ворошиловым, который отдал соответствующие распоряжения в Радакове, на автомобиле поехали в Луганск. Там уже никого из исполкома не было, и эвакуацией последних эшелонов руководили наши военные представители. Вскоре нам дали знать, что наши дела в Радакове весьма скверны, и мы поспешили туда. Части были уже у ст. Меловой (последняя станция под Луганском). Царила неразбериха, но всё же приблизительно в 10-12 км от ст. Меловой мы застали довольно дружно действующую артиллерию под командой тов. Кулика и твердо державшийся отряд тов. Локотоша. К вечеру отряд Локотоша, перейдя в наступление, погнал немцев, захватив у них орудия, пулемёты, аэроплан, и, таким образом, мы на некоторое время задержались. На следующий день ночью (с последним эшелоном) с тяжелым чувством мы оставили Луганск и через сутки прибыли на ст. Миллерово, где в это время обосновался Луганский исполком и куда стали стекаться отступающие со всех сторон, в том числе и из Ростова, красные части.
   У большинства товарищей сложилось мнение, что немцы, на основании Брестского договора, на Дон не пойдут, поэтому мы можем в Миллерове заняться приведением в порядок своих частей для будущего контр-наступления на Украину через Луганск. Ворошилов этих ожиданий не разделял, я - тоже. Прибывшие из Луганска товарищи сообщили нам о начавшихся там расправах над рабочими, сообщили также, что в казачьих станицах начинают организовываться против нас отряды.
   На утро 29-го апреля над Миллерово появились немецкие аэропланы. Аэропланы нам вреда приносили очень мало, и больше всего от них страдало мирное население. Оставаться в Миллерове мы долго не могли, но образовавшаяся пробка и дезорганизация, созданная рвущимися вперёд отдельными эшелонами, очень затрудняли планомеиное продвижение. Многие недисциплинированные отряды пострадали. Направившись сепаратно на Воронеж, через Чертково, они были перехвачены немцами, которые пришли из Старобельска и заняли Чертково. Перед нами остался единственный путь - Лихая - Царицын, но впереди были взорваны мосты. Мы стали продвигаться на Лихую...

    Во время движения и в боях многие вагоны из отдельных эшелонов приходилось сбрасывать под откос.
   Рабочие постепенно настолько пообжились в эшелонах, что чувствовали себя как дома. У эшелонов можно было наблюдать детишек, игравших в наступление употреблявших коробки из-под консервов вместо снарядов. Женщины стирали и сушили бельё. В отдельных вагонах (в большинстве теплушек) - стояли кровати, небольшие простые домашние зеркала, шумел самовар. Вблизи на разведённых кострах жарилось, сварилось и если эшелон начинал двигаться (а в день мы делали от 3-4 до 6-7 км, так как исправлялся путь), то варившие на кострах ругались и требовали ждать. Пролетавшие аэропланы уже должного впечатления не производили, и детвора выбегала на них смотреть. За время пути до Царицина в некоторых эшелонах появились даже новорожденные.
Ни телеграфной связи, ни радиосвязи у нас не было. Какого положение? Существует ли советская власть в Царицыне? Что делается вообще в Республике, во всём мире? Ничего нам не было известно. Как-то начали поговаривать о том, что Киев уже занят нашими, под предводительством тов. Троцкого и генерала Брусилова. Таких слухов и им подобных было весьма много. Мы стали издавать газетку, которую размножали на пишущих машинах.
По целому ряду указанных выше причин ( желание некоторых оставить эшелоны, разрушенные впереди мосты, неизвестность и проч.) мы решили, что необходимо немедленно заняться организацией отрядов, введением дисциплины и проч.
Окончательно мы это решили сделать на ст. Морозовской, а пока приступили к подготовительной работе...

Прежде чем отметить настроение, царившее в Морозовской, являвшейся довольно значительным центром на Дону, из которого мы потом связались с Царицыным, я должен указать, что довольно значительное количество крестьян, так-называемых на Дону "иногородних", враждовавших с казаками, по мере нашего продвижения вперёд решило уйти с нами. Они начали присоединяться к нам ещё с Каменской. Их нужно было организовать в отряды. Одним из главных организаторов этих отрядов являлся тов. Щаденко.
До Морозовской мы встретили также известного на Дону революционера-казака тов. Подтелкова, который впоследствии погиб геройской смертью. Тов. Подтелков также пробирался с небольшим ядром, с целью поднять восстание на Дону против Донской контр-революции.

Хотя мы в станице Морозовской и застали действующим советский аппарат, но было ясно, что положение станицы непрочно и что столкновение с востающим казачеством неизбежено...

Мы решили связаться с Царицыным, точно установить положение. Для этого я и Артём были делегированы в Царицын...

Я не могу не отметить того впечатления, которое на меня произвел Царицын. Должен сказать, что в Луганске, мы ещё в ноябре 1917 г. распустили городску думу, что у нас был введён некоторый порядок, регулирована торговля, и я был поражён тем, что увидел в Царицыне. К полюдню бульвары были наполнены гуляющими, в витринах магазинов были разложены всякие яства, на улицах продовалась масса белого хлеба. Дума распущена не была.
В тот же день я и Артём в беседе с Мининым установили, что он действительно проявляет большую осторожность к пропуску украинский частей, что у царицынцев уже были столкновения с отрядом анархиста Черняка. Тут мы и решили, что на другой день я, Артём, Серго Орджоникидзе и братья Трифоновы, совместно с Мининым выедем на ст. Чир ( куда мы вызвали из Морозовской и Ворошилова), где должен быть выработан дальнейший план действий против казаков. В дороге нас ждал сюрприз. Оказалось, что в ночь перед нашим приездом гарнизон ст. Чир был захвачен в расплох. Мост через Чир был взорван...

  С тяжелым настроением, ничего не добившись, мы решили возратиться в Царицын. Подъехав к ст. Воропоново, мы узнали, что действительно, нет уверенности в том, что Калач долго продержится в наших руках. Итак, части Ворошилова от Царицина отрезаны, ремонтные поезда находятся с нами, - следовательно, Ворошилову теперь мостов чинить нечем. Царицынский гарнизон ничего собой не представляет. Нет уверенности, что он удержит Калач, Воропоново, а это уже в 15 км от Царицына. Мы возвратились в Царицын. В Царицыне организовался штаб Революционного Военного Совета Сев.-Кавказского округа. Во главе штаба, как военспец, находился т. Снесарев, ныне профессор Военной академии. Помощниками у него были Носович и Ковалевский. Оба последних оказались предателями; Носович убежал к казакам на нашем же автомобиле со ст. Таловая, Ковалевский, без конца нас предававший и путавший все наши карты, был расстрелян.
Возвратясь в Царицын, мы приняли меры к подкреплению Калача. Туда был послан бронепоезд и кое-какие силы, которые, правду сказать, дела не улучшили. Я с Артёмом стали всячески доказывать и добиваться необходимости соединения с Ворошиловым. Хотели послать аэроплан, судили, рядили, а толку не получилось. Единственное, что мы смогли сделать, это рискнуть каким-либо окружным путём пробраться к Морозовской, но это значило проделать путь более чем в 200 км по незнакомой местности, наполненной контр-революционными элементами.
Вскоре из Москвы приехал тов. Сталин. Имея задание направлять из районов Царицына и Кавказа хлеб для Севера, он понял, что не только о хлебе для Севера, но и об удержании Царицына при том положении, в каком он находился в то время, не могло быть и речи, и вскоре т. Сталин встал во главе военного руководства знаменитой царицинской обороны, что предопределило вопрос об удержании Царицына во что бы то ни стало. Я не могу подробно останавливаться на исторических исследованиях, но не могу не высказать мысли, в которой я глубоко убеждён, и, что впоследствии, наверное, историками будет подтверждено, что подход в то время наших украинский частей к Царицыну сыграл крупную историческую роль в нашей гражданской войне. Совершенно случайно, благодаря тому, что неожиданно немцами было занято Чертково, мы вынуждены были направиться к Царицыну. Так же неожиданно мы ввязались в бой с казаками, которые не хотели нас пропустить. Не взорви они мостов, мы, несомненно, проехали бы, не вмешиваясь в их дела, ибо только своими нападениями казаки невольно сплотили наши части, которые были весьма дезорганизованы и которые в громадном большинстве, если бы свободно были пропущены к Царицыну, разбрелись бы.
В то время, как мы выдерживали натиск казаков, чехо-словацки наступали на Волгу. Если бы нас не оказалось в Царицыне Краснов, несомненно, занял бы его и мог соединиться с чехо-словаками. Возможно, всё это было бы тоже подавлено, как были подавлены и чехо-словаки, но трудностей и осложнений для Республики было бы несравненно больше.
   Итак, Царицын не только не мог притти на помощь Ворошилову, но он даже не смог помочь связаться с ним. Но Ворошилов и группа товарищей, с ним находившихся, могли сами за себя постоять. Спустя 10-12 дней, не получая от нас сведений, т. Ворошилов решает вновь попытаться связаться с нами. В Царицын был послан Пархоменко, который туда явился окруженным путём. Со Сталиным было решено, что я направлюсь к Ворошилову. Помню, что в эту же ночь царицынскими частями был покинут Калач. Пробраться к Ворошилову стало ещё труднее, но, не смотря ни на что, мы с Пархоменко к нему пробрались.
   Что же за время моего отсутствия произошло с нашими? Мост на ст. Чирской был настолько испорчен, что даже при помощи Царицына (на который всё ещё надеялся Ворошилов), по уверениям инженера дистанции мог быть исправлен не ранее, как через полтора месяца. Ворошилов понял, что нужно будет провести такое время в эшелонах, при бесконечных казачьих нападениях, части наши в конец обессилеют и разложаться. И всё, что с таким трудом было налажено, быстро сойдёт на-нет; погибнет всё эвакуированное нами имущество, растает людская сила, казачество вооружится нашим оружием. Опасения Ворошилова были основательны. Очень скоро стали поступать разного рода письма, возвания со стороны казачьих офицеров с предложениями мирно сдать оружие, с указанием на то, советская власть не существует, что все находящиеся в нашей армии обмануты «комиссарами и жидами».
   Надо было действовать. И Ворошилов решил от обороны перейти в наступление. Основным гнездом и центром казачьих сил этого района являлась станица Нижне-Чирская, лежавшая как раз на полу-пути между Морозовской и Царицыном. Было решено, что в Морозовской, для отражения нападающих на неё казачьих частей, будет оставлено достаточное количество вооружения и часть бойцов, а все остальные походным порядком направятся в сторону Нижне-Чирской. Туда же будут продвинуты и эшелоны. Одновременно с этим приступят и к починке моста через Дон. Это знаменитое восстановление Донского моста под руководством тов. Рухимовича необходимо отметить. Как только выяснилось, что ожидание возвращения ремонтных поездов со стороны Царицына тщетно и что, по заявлению инженеров, находящихся на ст. Чир мост восстановить быстро нельзя, - за это дело взялся Рухимович, которым было отдано распоряжение «бутить» Дон. Несколько тысяч человек таскало камни и бросало их в Дон. Прошло несколько дней, публика ругалась и возмущалась; по их мнению, это было несбыточной затеей. Но в этом героическом походе сбывалось и невозможное, - прошло несколько дней и Дон начал «бутиться». Далее были возведены быки, и приблизительно в месяц «кустарным» способом, небывалыми приёмами мост был восстановлен. Надо при этом сказать, что казаки были осведомлены о нашем положении. Они не допускали мысли, что мост будет восстановлен; но на всякий случай, в течение всего этого месяца возведения моста они не переставали обстреливать нас. И всё же, при таких условиях обстрела, отсутствия всяких технических приспособлений, мост был восстановлен, что называется, голыми руками.

   Несмотря на все препятствия, тяжёлые испытания и поражения, нам всё же «везло». Везло и тов. Ворошилову, который в числе первых пошёл на фронт, был на самых рискованных местах, всегда на передовых позициях и ни разу не был даже серъезно ранен..."

   Только тов. Каменскому, несмотря на все препятствия и тяжёлые испытания не повезло. 6 ноября 1937 года Абрам З. Каменский был арестован по обвинению в участии в контрреволюционной террористической организации. 8 ноября решением первичной партийной организации исключён из партии "как враг народа, арестованный органами НКВД".

   - Любопытная получается рифма! - тихо произнесла Фрези.

   Весьма удачная рифма. - Усмехнулся Кларк. - Не зря же Алексей Толстой в своё  говорил: "Хлеб" был попыткой обработки точного исторического материала художественными средствами; отсюда несомненная связанность фантазии. Но, быть может, когда-нибудь кому-нибудь такая попытка пригодится..."

   Ведь действительно, бывает так, что на пути ваших дерзаний, немецкие шпионы взорвали рельсы, объявив вашей фантазии "рельсовую войну"! В этом случае вам следует уповать на удачу. И тогда вам обязательно повезёт, как повезло тов. Ворошилову, который "ни разу не был даже серъезно ранен". Вот и графу - большевику Алексею Толстому повезло чудесным образом:  "Только после роспуска РАППа, - говорил он счастливым голосом, - после очищения нашей общественной жизни от троцкистов и троцкиствующих, от всего, что ненавидело нашу родину и вредило ей, - я почувствовал, как расступилось вокруг меня враждебное окружение. Я смог отдать все силы, помимо литературной, также и общественной деятельности..."

    Благодаря Народному комиссару внутренних дел СССР (1936—1938), Николаю Ивановичу Ежову (1895-1940), горячо любившему свою советскую Родину и избавившего её "от всего, что ненавидело родину и вредило ей", Алексей Толстой со всей энергией своего фантастического таланта реконструировать любое историческое событие и уверенно учить юных строителей коммунизма "жить не по лжи".
    Я соглашусь с тем, что "общее число исторических персонажей в «Хлебе» превышает десять, включая Будённого, командира Пархоменко и большевика Артёма, соратников Ворошилова Руднева и Межина, меньшевика Мартова, и многих других, в том числе немецкого генерала Людендорфа. Часть образов едва намечена, некоторые внезапно появляются и исчезают, другие охарактеризованы одной характерной чёрточкой..." И я не имею никаких возражений, что у Алексея Толстого "переход от вымышленных персонажей к историческим был не лёгким" и, что "это связано с его творческим путём. Сначала он прославился как писатель-фантаст и сатирик, создавая вымышленные миры и персонажей (например, в «Аэлите» или «Гиперболоиде инженера Гарина»), а затем стал писать исторические произведения..." Поэтому я не буду останавливаться на тех общих исторических моментах, которые присутствуют в повести "Хлеб" и в статье Каменского "От Донбасса к Царицыну", (карты-схемы и проч.) я хочу остановиться на фантастическом в "Хлебе".
 
  ""Перед Доном 5-я армия, оберегая эшелоны, расположилась выгнутой крутой дугой — с радиусом до пятнадцати верст: на западе центр ее занимал окопы на Лисинских высотах, - увлечённо пишет Алексей Толстой в своей повести. - левый фланг тянулся по речке Чир и по волнистой равнине перед станицей Нижнечирской, правый упирался у самого Дона в подножье Рачковой горы.

Окружение Нижнечирской не удалось. В горячих боях казаки потеснили фланг 5-й, покуда она не заняла эти позиции. Начались ежедневные затяжные бои. Противник накоплял силы, стреляя «скучными» снарядами, понимая, что эшелоны здесь засели прочно перед взорванным мостом.

Паровоз теперь едва двигался. Показался Дон — еще в разливе, полноводный, озаренный закатом. Впереди виднелись пролеты железнодорожного моста. Паровоз остановился. С него соскочили Ворошилов, Бахвалов и Пархоменко с подвязанной рукой (раненный при атаке вокзала в Суровикине). Они прошли по полотну еще шагов с полсотни. Тянуло сыростью. Отчаянно звенели комары. Здесь полотно круто обрывалось, и торчали загнутые концы рельсов.

Ворошилов присел на корточки. Внизу, на страшной глубине, увеличенной сумерками, на едва обнажившейся песчаной отмели лежали остатки взорванной фермы.

— Высота здесь от уровня воды — пятьдесят четыре метра, — сказал Бахвалов. — Наше счастье, что взорван первый пролет, если бы они взорвали мост посредине, над рекой, тогда уж ничего не поделаешь…
— Сволочи, а!.. — проворчал Ворошилов. — Придется нам тут попотеть.
— Кроме дерева, материалов у нас нет. Придется во весь пролет ставить ряд деревянных быков… Пятьдесят четыре метра для деревянных сооружений — высота почти что невозможная.
— Ну, вот тебе — невозможная!.. Инженер!
— Так ведь материал, скажем — деревянный брус, имеет свой предел сопротивления…
— Материал точно так же подчиняется революции… Тут ты меня не разубедишь…

Бахвалов весело, несмотря на обычную мрачность, рассмеялся. Ворошилов глядел на дальний берег, где в быстро сгущавшихся сумерках еще виднелись очертания тополей и соломенных крыш. Ближе к реке краснели огоньки костров. Пархоменко сказал:

— Это хутор Логовский. Там — наши. Хутора ниже по реке — Ермохин, Немковский, Ильменский — захвачены мамонтовцами. А Логовский держится упорно.
— Там царицынские рабочие? — спросил Ворошилов.
— Нет, какой-то партизанский отряд. Давеча их командир выходил на мост, кричал, да было ветрено, я только разобрал, что велел тебе кланяться и просил патронов и махорки.

— Значит — ребята боевые. Можно отсюда пробраться на мост?

Бахвалов повел всех к откосу. Цепляясь за сухие корни, спустились на речной песок. Здесь их облепили тучи комаров. Громко всплескивалась рыба где-то за тальниками. Отмахиваясь, пошли мимо полуразрушенной, до половины ушедшей в песок, фермы. Часть ее еще была залита разливом. По пояс в воде добрались до каменного быка, с которого начинались уцелевшие пролеты моста. По железным скобам начали взбираться на бык, на высоту пятидесяти четырех метров.

Труднее всего пришлось Пархоменко с подбитой рукой. Влезли. Сквозь щели мостового настила страшно было глядеть — на какой глубине под ними течет Дон.

— Сколько ты думаешь провозиться? — спросил Ворошилов.
— Если бы ты меня спросил до революции, то — честно говоря — полгода, — ответил Бахвалов. — Эти мерки, конечно, неприемлемы. Недели в четыре построим, пожалуй.
— Не хвастаешь?
— Нет.
— А по-большевистски — в две недельки?
— Брось, это уже несерьезно.
— Что тебе нужно?
— Прежде всего мне нужно три тысячи телег — возить камень, кирпич. Думаю—все кирпичные постройки в окружности махнем. Ничего?
— Сейчас трех тысяч телег у меня нет.
— Нужно достать!
— Не горячись, достанем, — сказал Ворошилов. И они пошли по мосту к тому берегу, разговаривая о том, как легче будет организовать работы. Главной надеждой на успех им представлялось то, что строить мост будет не прежняя — по ведомостям — «рабочая сила», но боевой пролетариат, понимающий, что эта работа означает спасение эшелонного имущества, спасение тысячей жизней, спасение Царицына, спасение в эти страшные месяцы пролетарской революции...

   
У Ворошилова все силы теперь были брошены на восстановление железнодорожного моста. Луганские и харьковские металлисты разбирали взорванную ферму. Шахтеры копали котлован на отмели между первым и вторым каменными быками. Под Рачковой горой рвали камень. На станции Чир и на ближайших хуторах разбирали кирпичные и бревенчатые постройки. На платформы грузили камень, кирпич, бревна, шпалы, рельсы, всякое железо, что попадалось под руку. Все это в поездах свозилось к Дону. Работы шли днем и ночью.

Все — от Ворошилова до бойцов, сдерживающих все более нетерпеливые натиски мамонтовцев, — с тревогой следили за мостовыми работами. Прошла неделя, кончалась вторая неделя, а на отмели между двумя гигантскими быками только еще валили камень. Нехватало рабочих, нехватало коней, нехватало телег…

В один из палящих безветреных дней, в обед, началась тревога. На западе, в стороне Лисинских высот, вставала огромная туча пыли. Еще не было слышно выстрелов, но оттуда мчались какие-то верхоконные. Полетела страшная весть, что фронт прорван. В сторону пыли протарахтел автомобиль Бахвалова, промчался на фиате Ворошилов с Колей Рудневым. Женщины заметались, собирая детей. Одни бежали в вагоны, другие — в степь.

Потом увидели спускающиеся с Лисинских высот необозримые обозы и стада скота. Оказалось, что шли морозовцы, — всей станицей, — выбитые оттуда казаками. Белые висели у них на хвосте. По горизонту покатился грохот пушек 5-й армии, встретивших преследователей. Обозы, люди, коровы, овцы мчались с Лисинских высот к станции Чир.

Теперь было — хоть отбавляй — и рабочих рук, и телег, и лошадей. Бахвалов повеселел. Партии рабочих потянулись к Дону. Мост начал расти на глазах. На забученный котлован укладывали клетки из бревен и шпал, скрепляя их железом, заполняя внутри камнем. Вся опасность таилась в высоте этих деревянных устоев, — при малейшем отклонении от вертикали они рухнули бы под тяжестью поездов. Но недаром говорил Ворошилов, что материал подчиняется революции, — этот мост был ее творческим строительством, это был мост в будущее. В конце третьей недели устои поднялись на всю высоту пятидесяти четырех метров...

      Сильно потрепанные стрелковые части Морозовской дивизии, не послушавшие разумных доводов, — что нельзя победить, крутясь у одной своей хаты, — искупали ошибку, сменяя помотанные в ежедневных стычках части 5-й. Белые теперь, не уставая, били орудийным огнем по мостовым работам. Их батарея стояла в Рубежной балке у хутора Самодуровки — близ Пятиизбянской станицы. Снаряды ложились вблизи моста, на отмели, в озера, в заросли. Было немало убито и ранено рабочих, все же в самый мост попасть им не удавалось. Выбить эти батареи из Рубежной балки можно было только глубоким наступлением.

Из Царицына вернулись Пархоменко и Артем с сообщением, что в Царицыне — Сталин, что там идет решительная подготовка к обороне и Сталин предлагает 5-й армии, не теряя дня, заканчивать поход: переправлять все эшелоны и воинские части на левый берег.
    Двадцатого июня загрохотала и задымилась вся дуга фронта от Рачковой горы до Нижнечирской станицы. Казаки бешеными ударами конницы пытались прорваться к станции Чир (находящейся в центре этой дуги), откуда нескончаемой вереницей ползли к Дону поезда. Добыча уходила из-под носа. Генерал Мамонтов в новенькой немецкой машине метался по горам и холмам. Поднимаясь с биноклем во весь огромный рост, в шелковой рубашке, выбившейся из-под малинового пояса кавалерийских штанов, — вглядывался сквозь пыль во все фазы боя. Все было напрасно: красные держались и под артиллерийским и под пулеметным огнем, отбрасывали гранатами и штыками страшные натиски кавалерии. Поезда и обозы продолжали двигаться к Дону.

Первый эшелон, груженный железом и разными материалами, осторожно, вслед за шагающим впереди паровоза Бахваловым, проходил восстановленный пролет моста. Деревянные устои — двенадцать тридцатисаженных клетчатых башен, расширяющихся к основанию, — скрипя и пружиня, отлично выдерживали тяжесть паровоза и поезда. Внизу, на широко обнажившейся песчаной отмели, стояли рабочие, несколько тысяч — строители первого советского чуда. Они кричали, многие махали ветками. Отсюда они казались игрушечными, их крики едва доносились.

По мосту с двигающимся эшелоном, по тысячам людей на отмели упорно и часто били пушки со стороны Пятиизбянской. Но сегодня их снаряды ложились с большим недолетом: отборный царицынский отряд, посланный Сталиным в помощь Ворошилову, выбил казачью батарею из Рубежной балки.

Бахвалов перешел починенную часть моста; паровоз, как ручной, посапывая цилиндрами, вполз вслед за ним на железную ферму.

Здесь стоял Ворошилов со штабом. У всех были радостные, испуганные лица.

— Выдержала! — крикнул Ворошилов.
— Все-таки она у тебя трещит, — сказал Руднев.
— Трещит, аж дух захватывает, — сказал Пархоменко. — Прямо смотреть страшно.

Бахвалов снял картуз, рукавом вытер лоб.

— А пускай трещит, — сказал спокойно. — Климент Ефремович заявил, чтобы материал подчинялся революции. Вот он и подчиняется. Не только шестьдесят эшелонов выдержит, — по этому мосту курьерские поезда будем гонять…

Когда они, переговариваясь и смеясь, перешли на левый берег, со стороны Логовского хутора к насыпи подъехал серо-зеленый броневик с низеньким куполом. Из него вылез человек в черной коже.

— Командующему армией, лично, — сказал он, вынимая пакет. Когда Ворошилов быстро спустился к нему по песчаному откосу, — он сухо, четко взял под козырек:
— От товарища Сталина. Товарищ Сталин посылает вам броневик в личное распоряжение…"

   И здесь вы можете догадаться, почему у Алексея Толстого переход от вымышленных персонажей к историческим был нелёгким... Но зато  с какой легкостью ему удалось перейти от исторического персонажа к вымышленному. От Рухимовича к Бахвалову... Я могу только гордиться своей работой! Для нас не являлось секретом, что 8 декабря 1936 года из Наркомата тяжёлой промышленности СССР был выделен Наркомат оборонной промышленности и первым наркомом НКОП назначили Моисея Львовича Рухимовича (1889 - 1938). Первым заместителем наркома оборонной промышленности СССР стал Иван Фёдорович (Ованес Тевадросович) Тевосян (1902, Шуша, Елизаветпольская губерния — 1958, Москва).
     В те дни с Тевосяном часто встречался советский учёный, металлург, а также атомщик, и государственный деятель, председатель Государственного комитета Совета Министров СССР по использованию атомной энергии (1960—1962), доктор технических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР Василий Семёнович Емельянов (1901—1988). "После перехода из Главспецстали в Наркомат оборонной промышленности Тевосян вначале был начальником Главного управления по производству брони, - писал в своей книге "На пороге войны" , Василий Семёнович, - но затем его назначили главным инженером управления военного кораблестроения. Это многих изумило: металлург – и вдруг главный инженер по кораблестроению. Если бы он стал начальником главка – это еще куда ни шло. Начальник главка лицо административное, главный же инженер должен решать все технические вопросы. Но скоро разговоры смолкли – Тевосян был утвержден начальником этого главка, а затем заместителем наркома. Те дни, когда Тевосян был главным инженером, он использовал для детального ознакомления с техникой судостроения. Его стол был завален книгами, справочниками, альбомами военных кораблей.
   Как-то Тевосян, показывая на книги, сказал:
– Не думал, что вновь придется к зачетам готовиться. Но это более серьезно, чем сдать любой зачет. Завтра заседание в Морском штабе – будет рассматриваться план производства военных кораблей. Там экзаменаторы куда строже, чем были у нас в Горной академии.

– Ты у наркома был? – спросил он меня.
– Нет.
– Рухимович сказал мне, что собирается с тобой поговорить. Знакомиться будет. Он ведь тоже здесь новый человек. Ты его должен помнить по Горной академии – он нам в свое время крепко помог.
   И Тевосян напомнил мне давно минувшее.
   В 1922 году Главпрофобр, руководивший всеми высшими учебными заведениями, намеревался закрыть Московскую горную академию – трудно было обеспечить все вузы топливом, а студентов – питанием. Отстаивать тогда Горную академию стали сами студенты. На общем собрании партийной организации было решено направить студентов в те организации, откуда они пришли в академию.
   – Нельзя допускать, чтобы академию закрыли, – кричал студент Володя Уколов. – Надо ехать на места – в Баку, в Грозный, в Горловку и просить нефтяников и горняков оказать нам помощь. Им ничего не стоит послать несколько вагонов угля или цистерну-две нефти. А нам этого на год хватит. Пошлите меня в Донбасс к Рухимовичу. Я знаю, он не откажет. Это настоящий большевик.

Рухимович в то время работал в Донбассе. Его работу высоко оценил В.И. Ленин. Выступая на IX Всероссийском съезде Советов, В.И. Ленин с большой теплотой сказал тогда, что Рухимович работал «с чрезвычайной преданностью и чрезвычайным успехом».

– Рухимович поможет, – с большой убежденностью сказал Уколов и добился того, что его направили тогда в Донбасс.

И действительно, Рухимович помог. Из Донбасса в адрес Московской горной академии пришло несколько вагонов угля. Это в те годы было таким подспорьем, что вопрос о закрытии академии был снят с обсуждения…

– Может быть, нам и не удалось бы стать инженерами, если бы Рухимович тогда нам не помог, – в каком-то раздумье произнес Тевосян. – Так что с его помощью мы инженерами стали, ну, а теперь при его содействии судостроителями будем.

…У Рухимовича мне довелось побывать всего один раз, но даже это единственное посещение запомнилось.
   Когда я вошел к нему в кабинет, он поднялся с кресла и, протягивая руку, произнес:
– Садитесь, – и сам сел, но не за свой рабочий стол, а в торце длинного стола, за которым происходили заседания коллегии наркомата. – Вашему управлению поручается делать броню. Дело это для нашей страны новое. Хотя мы и производим броневые стали, но это не то, что нам нужно. Необходимо будет поставить серьезные исследования и создать те типы броневой защиты, которые нам необходимы для военных кораблей, танков, строительства оборонных рубежей и, может быть, даже для авиации. Вы знакомы с этим производством?
– Самому изготовлять броневые стали не приходилось. Последние два года я специализировался на ферросплавах, работал на Челябинском ферросплавном заводе.
– Знаю, мне Тевосян о вас рассказывал. Я ведь тоже производством вооружения не занимался, – тихо произнес Рухимович, – но партия поручила, и теперь нужно будет этим делом заниматься. У нас у всех одна основная специальность – мы большевики.
   Рухимович задумался.

– Вы ведь с Тевосяном изучали производство качественных сталей на заводе Круппа? Видели, вероятно, как немцы и броневые стали изготовляют?
– Видел. И не только на заводе Круппа, но и на заводе Рохлинга в Вецларе.
– Ну вот, вам и карты в руки. Это уже много. Другие этой возможности не имели. Трудно будет – обращайтесь ко мне, чем смогу – помогу. Начальник управления и главный инженер главка у вас очень хорошие партийные товарищи. Они вам подробно расскажут, что конкретно вам нужно будет делать. Тевосяна я тоже просил помочь вам на первых порах.

Рухимович опустил голову на скрещенные на столе руки.

– Задачи перед нами стоят большие и нелегкие. Самое трудное заключается в том, что решать их надо очень быстро. В этом сейчас главное.

На меня был направлен спокойный взгляд наркома.

«Какие у него уставшие глаза, – промелькнуло у меня в голове, – и эти сине-зеленые подглазники. Так же, как и Тевосян, работает много и мало спит. Для сна нет времени. Дел много, и все срочные».

– Желаю успеха, – Рухимович поднялся и протянул руку. Рука теплая, и в глазах также теплота.

Вышел я от Рухимовича с хорошим настроением. Ну вот, как будто бы и ничего он мне особенного и не сказал, а разговор запомнился и вызвал радостное чувство.

В то время, когда необходимо было быстро организовать сложное производство самых различных видов современного оружия, в Наркомате оборонной промышленности нужен был руководитель, заслуживающий большого доверия. Таким и был Рухимович, старый революционер, принимавший активное участие в революционном движении с 1904 года и имевший огромный опыт руководящей работы.
   В дни Октябрьской революции он был председателем Харьковского военно-революционного комитета и участвовал в установлении Советской власти в этом крупнейшем промышленном центре. В 1919 году он был членом Совнаркома Украины и членом Реввоенсовета 14-й армии.
   После окончания гражданской войны, когда главными стали хозяйственные задачи, Рухимович был направлен на работу в угольную промышленность. В начале двадцатых годов он руководил одной из основных организаций по добыче угля на Украине – трестом Донуголь, а в начале 1930 года его назначили управляющим Кузбасугля. Затем он был утвержден заместителем наркома тяжелой промышленности СССР. Отсюда он и пришел в новый Наркомат оборонной промышленности.
   Рухимович был хорошо известен партии. На XIII съезде он был избран членом Центрального Комитета партии и с тех пор находился в составе ЦК.
   Но, к сожалению, Рухимович недолго пробыл на посту руководителя оборонной промышленности. Он был заменен М.М. Кагановичем.
   На мой вопрос, чем вызвана эта замена, Тевосян сказал, что ему ничего не известно. Видимо, у Тевосяна не было желания продолжать этот разговор, и он сказал:
– Давай думать не об этом, а о том, что необходимо сделать, чтобы справиться с порученным нам делом.

   В ту пору братья Кагановичи были в чести. Л.М. Катанович считался крупным организатором и хорошим оратором. Он занимал большие правительственные посты. Одно время был наркомом тяжелой промышленности, затем наркомом путей сообщения, руководил строительством Московского метрополитена. М.М. Каганович был назначен наркомом оборонной промышленности, а Ю.М. Каганович – заместителем наркома внешней торговли.
   С Михаилом Кагановичем мне довелось проработать почти два года. Это был грубый, шумливый человек. Я никогда не видел его с закрытым ртом – он всегда говорил и всегда поучал, любил шутить, но шутки его были часто неуместны, неостроумны и оскорбительны для тех, кого они затрагивали.
   В то время и родилась острая и едкая шутка. Нарком у себя в кабинете рассказывает сидящим за столом анекдоты. Все смеются за исключением одного. К нему наклоняется сидящий рядом и говорит: «Ты что не смеешься?» – «А чего мне смеяться. Я не в вашем наркомате работаю».
   М.М. Каганович плохо разбирался в технике дела и наркоматом по существу руководили его талантливые заместители И.Т. Тевосян, Б.С. Ванников и М.В. Хруничев. Они направляли работу всех главных управлений, заводов, много внимания уделяли огромному строительству. Каганович большую часть времени представительствовал на разного рода совещаниях. Когда он приезжал в наркомат, то собирал заседания, на которых, обычно, кого-нибудь распекал или осмеивал..."

   Джон Кларк посмотрел на доктора географических наук Рудольфа Лазаревича Самойловича и добавил: У меня нет сомнений в том, что эффективный менеджер Михаил Моисеевич Каганович высмеивал только троцкиствующих, тех кто ненавидел нашу родину, пытался вредить ей и сомневался в гениальности тов. Сталина. 15 октября 1937 года Рухимович был снят с должности, арестован на следующий день. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён 28 июля 1938 года к смертной казни и расстрелян на следующий день.

   Теперь не то чтобы можно было, а нужно было со всем пролетарским энтузиазмом, на  радость нам, писать фантастическую биографию великого вождя! - самодовольно говорил Кларк. - Выпекать её с любовью, как выпекал "Хлеб" Алексей Толстой.
  "В статье К. Е. Ворошилова “Сталин и Красная армия”, написанной и впервые опубликованой в 1929 г. к 50-летию со дня рождения И.В. Сталина, можно прочитать следующее: "Свою военную работу товарищ Сталин начал с царицынского фронта, и довольно случайно. В начале июня 1918 г. товарищ Сталин с отрядом красноармейцев и двумя автоброневиками направляется в Царицын в качестве руководителя всем продовольственным делом юга России. В Царицыне он застает невероятный хаос не только в советских, профессиональных и партийных организациях, но еще большую путаницу и неразбериху в органах военного командования. Товарищ Сталин на каждом шагу наталкивается на препятствия общего характера, мешающие ему выполнить его прямую задачу. Эти препятствия обусловливались прежде всего быстро растущей казачьей контрреволюцией, которая получала в это время обильную поддержку от немецких оккупантов, занявших Украину. Казачьи контрреволюционные банды вскоре захватывают ряд близлежащих от Царицына пунктов и тем самым не только срывают возможность планомерной заготовки хлеба для голодающих Москвы и Ленинграда, но и для Царицына создают чрезвычайную опасность.
    Не лучше обстоит в это время дело и в других местах. В Москве происходит лево;эсеровское восстание, на востоке изменяет Муравьев, на Урале развивается и крепнет чехословацкая контрреволюция, на крайнем юге – к Баку подбираются англичане. Все горит в огненном кольце. Революция переживает величайшие испытания. Телеграмма за телеграммой летит по проводам к товарищу Сталину в Царицын от Ленина и обратно. Ленин предупреждает об опасностях, ободряет, требует решительных мер. Положение Царицына приобретает громадное значение. При восстании на Дону и при потере Царицына мы рискуем потерять весь производящий богатый хлебный Северный Кавказ. И товарищ Сталин это отчетливо понимает. Как опытный революционер, он скоро приходит к убеждению; что его работа будет иметь какой;нибудь смысл только при условии, если он сможет влиять на военное командование, роль которого в данных условиях становится решающей..."

   К тому же мы ещё не забыли, что писал расстрелянный Абрам Каменский (1885—1938): "... из Москвы приехал тов. Сталин. Имея задание направлять из районов Царицына и Кавказа хлеб для Севера, он понял, что не только о хлебе для Севера, но и об удержании Царицына при том положении, в каком он находился в то время, не могло быть и речи, и вскоре т. Сталин встал во главе военного руководства знаменитой царицинской обороны, что предопределило вопрос об удержании Царицына во что бы то ни стало. Я не могу подробно останавливаться на исторических исследованиях, но не могу не высказать мысли, в которой я глубоко убеждён, и, что впоследствии, наверное, историками будет подтверждено, что подход в то время наших украинский частей к Царицыну сыграл крупную историческую роль в нашей гражданской войне. Совершенно случайно, благодаря тому, что неожиданно немцами было занято Чертково, мы вынуждены были направиться к Царицыну. Так же неожиданно мы ввязались в бой с казаками, которые не хотели нас пропустить. Не взорви они мостов, мы, несомненно, проехали бы, не вмешиваясь в их дела, ибо только своими нападениями казаки невольно сплотили наши части, которые были весьма дезорганизованы и которые в громадном большинстве, если бы свободно были пропущены к Царицыну, разбрелись бы.
В то время, как мы выдерживали натиск казаков, чехо-словацки наступали на Волгу. Если бы нас не оказалось в Царицыне Краснов, несомненно, занял бы его и мог соединиться с чехо-словаками. Возможно, всё это было бы тоже подавлено, как были подавлены и чехо-словаки, но трудностей и осложнений для Республики было бы несравненно больше... "
   Довольно? И случайно! Только настоящий фантаст не может мириться с революционными случайностями, поэтому он не случайно надеялся, что его "попытка обработки точного исторического материала художественными средствами... кому-нибудь пригодится". Поэтому Алексей Толстой в разгуле своей ФантазИИ писал: "... Владимир Ильич щелкнул выключателем, гася лампочку на рабочем столе (электричество надо было экономить). Потер усталые глаза. За незанавешенным раскрытым окном еще синел тихий вечер. Засыпая, возились галки на кремлевской башне…

— Я только что получил сведения, правда, еще не проверенные, — сказал Сталин. — В Царицыне, Саратове и Астрахани советы отменили хлебную монополию и твердые цены…
— Головотяпы! — Владимир Ильич потянулся за карандашом, но не взял его. — Слушайте, — ведь это же — чорт знает что такое.
— Не думаю, чтобы — просто головотяпство… На Нижнем Поволжье с хлебозаготовками настоящая вакханалия… Еще хуже на Северном Кавказе и в Ставропольской губернии. Не сегодня — завтра Краснов перережет дорогу на Тихорецкую, мы потеряем и Кавказ и Ставрополь… Так дальше никуда не годится…

Галок на башне что-то встревожило, — они поднялись и снова сели.

— Конкретно — что вы предлагаете, товарищ Сталин?

Сталин потер спичку о коробку, — головка, зашипев, отскочила, он чиркнул вторую, — огонек осветил его сощуренные, будто усмешкой, блестевшие глаза с приподнятыми нижними веками.

— Мы недооцениваем значение Царицына. На сегодняшний день Царицын — основной форпост революции, — сказал он, как всегда, будто всматриваясь в каждое слово. — Магистраль: Тихорецкая — Царицын — Поворино — Москва — единственная оставшаяся у нас питающая артерия. Потерять Царицын — значит дать соединиться донской контрреволюции с казацкими верхами Астраханского и Уральского войска. Потеря Царицына немедленно создает единый фронт контрреволюции от Дона до чехословаков. Мы теряем Каспий, мы оставляем в беспомощном состоянии советские войска Северного Кавказа.

Владимир Ильич включил лампочку. Белый свет лег на бумаги и книги, на большие, с рыжеватыми волосками, его руки, торопливо искавшие какой-то листочек. Сталин говорил вполголоса:

— Все наше внимание должно быть сейчас устремлено на Царицын. Оборонять его можно, — там тридцать пять, сорок тысяч рабочих и в округе — богатейшие запасы хлеба. За Царицын нужно драться.

Владимир Ильич нашел, что ему было нужно, быстро облокотился, положив ладонь на лоб, пробежал глазами исписанный листочек.

   — «Крестовый поход» за хлебом нужно возглавить, — сказал он. — Ошибка, что этого не было сделано раньше. Прекрасно! Прекрасно! — Он откинулся в кресле, и лицо его стало оживленным, лукавым. — Определяется центр борьбы — Царицын. Прекрасно! И вот тут мы и победим…

Сталин усмехнулся под усами. Со сдержанным восхищением он глядел на этого человека — величайшего оптимиста истории, провидящего в самые тяжелые минуты трудностей то новое, рождаемое этими трудностями, что можно было взять как оружие — для борьбы и победы…

Тридцать первого мая в московской «Правде» был опубликован мандат:

«Член Совета народных комиссаров, народный комиссар Иосиф Виссарионович Сталин, назначается Советом народных комиссаров общим руководителем продовольственного дела на юге России, облеченным чрезвычайными правами.

Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары обязываются исполнять распоряжения товарища Сталина.

Председатель Совета народных комиссаров
В. Ульянов (Ленин)».

  А ещё ниже: А. Толстой (Граф) - Усмехнулся Кларк.