Памяти Владимира Микушевича

Мы сидели у него на кухне,
Пила красное вино, общались,
Говорили о средиземноморской культуре,
Курциусе, тайнах виноделья, Арго
и русской философии, впрочем, говорил в основном
Он один, я слушал взахлеб, будто вкушал нектар
Из садов Гесперид, беотийских крестьянских изб,
Шумерских почв каменистых,
С желтой водою залитых
Полей египетской хтони...

Я не мог понять, как внутри этого человека
Не иссякал источник мысли,
Диалог с вечностью, с Гомером, Данте, автором Парсифаля,
Мандельштамом, Рильке и даже
Марксом.

И при этом он был чутким, внимательным,
расспрашивал о моей семье, передавал поклоны
супруге и дочке, просил присылать стихи,
сам в ответных письмам
присылал свои новые...

Однажды я пожаловался ему, что у меня до сих пор
Лишь одна давняя книги стихов,
что меня не публикуют, критики не читают,
И он мне ответил: "Дорогой
Александр Юрьевич, у Вас
Есть такой читатель как я".

А потом повел в большую комнату,
открыл один из отделов большой книжной стенки,
Достал громадную, похожую
На амбарную книгу, тетрадь,
В ней заполненные его рукой
Содержались верлибры.
" Я первый в Советском Союзе
Снова начал писать верлибры
В начале 50-х, там, внутри
Много таких тетрадей, и они
Не опубликованы все".
Я всплеснул руками: "Как же
Такое богатство, такая мощь -
И никто не публикует!"
"Если мои стихи
Появятся в толстых журналах, -
Убежденно ответил он, -
Планка будет другой,
Вот они и боятся".

Как будто Зевс с Олимпа
Мне вдруг протянул
Свою мощную царскую длань,
Как будто, я, как чеховский персонаж, увидел
Грациозную легкую лань,
Ветр подул и как будто в пещере
Алладина, лежали эти
Сокровища духа и мысли - дети
Богов и людей,
Как будто в этой тьме не сгорал костер,
Предназначенный вечной вере,
человеческий отклик на Слово.

Я молчал, пораженный явленьем
непрестанной работы о высшем,
И простой человечьей заботы
о деталях привычного быта
в их единстве, их братстве, в
союзе
Муз и ангелов, слов и предметов,
И теперь, вспоминая об этом,
Как призвали меня всеблагие,
Вижу мир, слышу, пир, где с Сократом
и Платоном, как будто родные,
Соловьев, Чаадаев и Ницше,
Деррида и Гватарри, а в нише
Мартин Хайдеггер, Гельдерлин, Гете
и Новалис, и Гофман в полете
с Михаилом Булгаковым, с Кантом
и Флоренским, как будто атланты
держат свод мирового безумья,
И из черного ящика чую:
«Я писал, я любил, я не умер,
Я живу, размышляю, кочую
В мире эйдосов, светлом, небесном
Над ещё не раскрывшейся бездной,
И слова мои, полные смысла,
Словно Бога десница нависла
Над вселенной, парят над родною
Над Россией, сквозною, живою».