Развоплощение меня

РАЗВОПЛОЩЕНИЕ  МЕНЯ
конспект снов

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
                Владислав Ходасевич

«Что будет там, за краем смерти? Где, кроме тьмы кромешной, ничего и нет. – Читай до трех. Пусть окна все и фонари погаснут. А после, краем глаза, так осторожненько, – увидишь в зеркале Ответ», – этак пафосно-то завернула. А на самом деле всё гораздо проще.
Всё распадается в синюю пыль.
Синие облачка атомов. Даже не атомов – кварков, наверное. Бозонов Хиггса или чего они там ещё понаоткрывали. В общем, как странно, когда всё  снится  и снится один и тот же сон – про бесконечное метро, и люди там заходят в поезд, а потом – беззвучный взрыв, просто «пшик» такой, лёгкое схлопывание, «не взрывом, но всхлипом», привет Т.С.Элиоту, короче – а-ахх! – и за освещёнными вагонными стёклами вместо человека видишь ультрамариново-фиолетовое облачко разлетающихся бисерных пылинок… Очень красивых пылинок.
Да. Всё распадается в синюю пыль. Такой вот сон.
А потом, проснувшись, ты снова видишь свою спальню, с приятненькими желтоватыми стенами, с буйствующим в углу двухметровым кактусом-эхинацеей, с древним музыкальным центром, увенчанным дисками “The Doors”, – короче, привычную такую, одинокую свою спальню. И лишь краешком глаза, периферийным зрением ловишь в глубине зеркала угасающий след только что рассыпавшегося синего облачка. И кто это был? Он? Ты? Просто – чья-то жизнь?
Ты знаешь, что, конечно, на самом деле люди – и всё остальное – не могут исчезать так вот запросто и бесследно, рассыпаясь на сухие синие крошки… Не могут. Но – «в действительности всё не так, как на самом деле».

Такой вот сон. Кошмар  развоплощенья. И нет ничего в ночи, за что можно удержаться, зацепиться. И ты хватаешься за привычную иллюзорную соломинку ––  гелевую ручку. И, словно из зыбучих песков, она не без труда тебя вытаскивает в явь.

Снилось уже несколько раз. Я в нём –– уже не совсем я, частично –– не-я и вообще –– не то чтобы человек, не личность из плоти и крови. Я понемногу, не сразу (и вот это –– самое страшное) теряю частицы себя. Как если бы «Я» («моё», «самость», «эго», распоследняя глубинная внутренняя суть) было подобно тонкому древесному стволу, от коего аккуратно отщепляют лучинки –– по всей длине, по всей душе, и остаётся коего всё меньше, меньше...
И ещё там была какая-то «Сущность» (как ни странно, женского рода) – с другой планеты (из иного измерения, альтернативной вселенной, нужное подчеркнуть). Сущность тоже бестелесная (как и я в среднесрочной перспективе), но личность свою при этом непостижимым образом сохраняющая. И она вот в этаком вот обличье, почти до конца развоплотившись, могла странствовать по Космосу, путешествовать по разным мирам. При этом превращаясь во что-то вроде неосязаемой струны, незримой и невесомой, точнее, не совсем даже струны: ближайшей аналогией является, как ни забавно, гороховый стручок с немногочисленными горошинами внутри. Струна-стручок –– это такой вроде как «носитель», а «горошины» (совсем немного: две или три, может, пять) суть «зёрна личности», хранилище и вместилище воспринимающего мир Её, Сущности этой, уникального сознания.
При всей своей «продвинутости», обладала Сущность на редкость вздорным характером, но была не чужда сострадания: снисходительно поучала меня, полного «чайника» (точнее, –– то, что от меня оставалось), как именно следует правильно развоплощаться. Примерно так же Джейн Фонда наставляла бы неуклюжего ученичка по части Великих Начал Аэробики:
–– Вот так, –– вещала Она, –– понемножку, аккуратно, не спеша, сбрасываем не только телесную, но и личностную оболочку. Ведь все мы устроены одинаково, вне зависимости от нашего внешнего облика и химического состава, а именно: подобно тому плоду, который у вас зовется луковицей. Слои, слои, слои, окружающие финальную пустоту.  Сбрось, отщепи, отшелуши несколько слоёв –– и обретёшь свободу передвижения. Ну да, понятно, тебя самой, твоей драгоценной «личности» станет немного меньше, но тут главное –– соблюсти меру. А переместившись в желаемый пункт, можно вновь «нарастить» недостающую оболочку и «восстать во плоти» –– разумеется, при наличии благоприятных для твоей формы жизни условий. Или даже (но это только для продвинутых пользователей) возможным становится «восстать» не в собственном «изначальном» теле, а в теле обитателя интересующей тебя планеты (астероида, туманности, звезды, вообще любой точки пространства, ибо отнюдь не только планеты населены осознающими себя сущностями). Это понятно? Я спрашиваю: это –– понятно?!
– Мне понятно, – покорно отвечала я, ничегошеньки не понимая.
– Кому это – «мне»? – взвивалась она. – Где ты тут видишь «себя»?  Сколько можно повторять…
Так вещала она, так визжала она, верещала она, эта неизвестно откуда свалившаяся на мою (мою?) голову Стервозная Сущность. А я чувствовала, что мне, именно мне, эту самую «меру потери» соблюсти крайне трудно и что, единожды начавшись, процесс «шелушения луковицы» может перейти в необратимую стадию и закончиться –– чем? Правильно: полным исчезновением меня, меня самой, во всей моей драгоценной уникальности и сугубой неповторимости.
Наверное, –– думалось на зыбкой грани сна и яви, причем на грань сию я (я?) прибыла в давящем грудную клетку (Клетку? Ну да, пожалуй…)  ужасе, –– наверное, именно так чувствуешь себя после смерти, то есть после утраты физического тела. Раз-воплощаешься, ис-тон-чаешь-ся, рас-то-чаешь (уже не чаешь) частицы себя в Великом Ничто, в за-предельном пространстве. Как если бы улитка, ползя и оставляя за собой сребристый влажный след на мшистом камне, всё уменьшалась бы в размерах… Как если бы ты превратился в грифель, и с каждой точкой, с каждой линией…
И наступает момент (о, во сне, в этом странном отчётливом сне я прочувствовала его слишком… явственно),  –– момент, когда ты уже не можешь сделать то, что мог осуществить, не задумываясь, будучи во плоти. Не можешь шевельнуть рукой, ибо её –– нет. Нет тела. Есть лишь стремительно истекающий из какой-то твоей нематериальной «сердцевины» поток частиц, в коих –– твой разум и твои чувства, и ещё в них –– твой страх. И поток этот имеет тенденцию к иссяканию. «Я чувствую, что я дерево и что меня срубили», ––  кто это сказал?
Ужасно: не иметь плоти, быть лишённой телесной оболочки, помогающей столь многообразно взаимодействовать с окружающим миром! Как прекрасны, оказывается, любые наши физические движения –– и отправления, да-да! Как же не ценим мы своего «материального» счастья, да ещё и страдаем по пустякам, не ведая, что это чудо из чудес: удариться рукой, брыкать отсиженной ногой, испытывать голод, чувствовать (да! да! вот именно: чувствовать!) несчастную любовь…
Физическое развоплощение да ещё и утрата части своего изначального, имманентного (имманентного ли?) «я» –– не слишком ли много для одного сна? Проснувшись и лёжа во тьме, я (ну, в общем, я) благословляла судьбу за то, что всё ещё могу воспринимать этот дивный старый мир всеми органами чувств и при этом остаюсь именно собой, а не истончаюсь-иссякаю-исчезаю, превращаясь сначала в струну-стручок  с тремя не горошинами даже, а так, маковыми росинками, а потом… вообще соскальзывая в ничто, рассыпаясь в «пригоршню праха». Синенького такого. Красивенького.
О как прекрасна наша земная юдоль скорбей, во всем её безобразном многообразии! И как противно умирать, то есть переходить на другой, «бестелесный», план бытия, который так и называется, без затей, «небытие»… «Не бытие», а –– что?.. Что, собственно? «Кануть в небытие»… А вот представьте-ка несовершенный вид глагола «кануть»! Представили? Ах, не получается? Головка закружилась? Ну вот, это оно самое и есть.
…И ещё я четко осознала (вынесла, захватила с собой из сна), что если у человека слабо развито личностное начало и нет навыка в разного рода духовных практиках, медитациях и т. д., то в зоне умиранья («присмерти», т.е. в присутствии смерти) он рискует навсегда расточиться, безвозвратно утратить остатки себя, и в этом случае его, как в том романсе, «не бу-у-у-у-дет ника-а-а-агда», и клочья его личности развеются, будут унесены вихрями враждебными, веющими и воющими повсеместно во «тьме внешней». И даже без никакого «скрежета зубовного», ибо чему же тут уже и скрежетать-то!

…И лишь краешком глаза, периферийным зрением ловишь в глубине зеркала угасающий след только что рассыпавшегося синего облачка. И кто это был? Он? Ты? Просто – чья-то жизнь?