Мы всё равно стояли и смотрели,
Как волны достигали берегов,
Хотя из них любая нас могла бы
На дно отправить. То есть умертвить.
Но мы стояли, цука, и смотрели,
Как погибали наши города.
Как долгожданный Перемены ветер
Нас встретить на пути не ожидал.
«Стоите, смотрите? – Какие же вы цука!» –
Шумел он над поверхностью воды,
Заказывая новые рисунки.
Я снова появляюсь из п-звезды
Вторично. Первый раз мне мало.
На карте разных звёздных мест,
Однако вновь не оказалось
Под рукой подходящего инструмента,
Чтоб, закинув в рюкзак на спину,
П-Оходя, на бегу,
Проявиться Иваном Маланиным
И открыть огонь по врагу.
Мы всё равно стояли и смотрели
© Copyright: Бри Ли Ант, 2025
Свидетельство о публикации №125120301679
Свидетельство о публикации №125120301679
Рецензии
Это стихотворение — напряжённый манифест о поколении, застигнутом исторической катастрофой между пассивным созерцанием и запоздалой, почти мифологической мобилизацией. В нём слышны отзвуки и гражданской войны, и сталинских репрессий, и экзистенциального тупика, разрешаемого взрывом насилия.
1. Основной конфликт: Созерцательная апатия vs. Необходимость боя
Герои замерли в параличе перед лицом неизбежной гибели («волны», «ветер Перемен»), которую они осознают, но на которую не могут ответить действием. Их «стояние» — это грех упущенного времени, за который они получают презрительную оценку («цука»). Вторая часть — попытка прервать этот круг, родиться заново для боя, но и она наталкивается на нехватку «инструмента». Конфликт между рефлексией и волей остаётся неразрешённым.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Волны» и «долгожданный ветер Перемен»: Классические символы исторических потрясений, революций, войн. Волна может смыть, ветер — принести новое. Но здесь они оборачиваются чистой деструкцией («погибали города»). Ожидание Позитивных Перемен оказывается роковой ошибкой: ветер «не ожидал» их встретить — он безличен и несётся мимо, не замечая тех, кто его ждал.
«Цука»: Ключевой неологизм-оскорбление Ложкина. Вероятно, сплав слов «цуцик» (щенок, слабак) и грубого просторечия. Это клеймо, которое накладывает на пассивных наблюдателей сама стихия («он» — ветер). «Цука» — это тот, кто не сделал выбора, не вступил в бой, а потому заслуживает лишь презрения со стороны самой разрушительной силы.
«Я снова появляюсь из п-звезды / Вторично»: Мотив второго, насильственного рождения. «П-звезда» — цензурный эвфемизм, означающий рождение из хаоса, небытия, звезды, являющейся одновременно и космическим объектом, и материнским ложем, и первовзрывом. Герой — камикадзе истории, которого «первый раз» (жизнь, первое рождение) не удовлетворил. Он жаждет переродиться именно для боя.
«Не оказалось / Под рукой подходящего инструмента»: Трагифарсовая кульминация. Даже решившись на второе рождение и бой, герой сталкивается с банальной, почти бытовой неувязкой. Нет оружия («инструмента»). Это и наследие советского дефицита, и метафора экзистенциальной неподготовленности человека к тому подвигу, на который он себя программирует.
«Проявиться Иваном Маланиным / И открыть огонь по врагу»: Финал — вспышка мифологизированного действия.
Иван Маланин — собирательный, почти фольклорный образ солдата, мстителя, «русского Ивана». Это не личное имя, а роль, маска, в которую нужно «проявиться» (как фотография).
«Открыть огонь по врагу» — наконец-то, акт воли. Но он отнесён в будущее и условен, поскольку для него нет инструмента. Это жест отчаяния, а не программа.
3. Структура и ритм: От анапеста к маршу
Первые две строфы написаны плавным, почти медитативным анапестическим размером, подчёркивающим созерцательность («сто-я-ли и смо-тре-ли»). С третьей строфы, с появлением речи ветра, ритм сбивается, становится рубленым, нервным. Финал («на бегу, / Проявиться…») — это уже ритм бега, короткого замыкания, выстрела.
4. Связь с литературной традицией
Поэзия ВОВ и «окопная правда»: Мотив неготовности, отсутствия патронов, перекликается со стихами Слуцкого, Самойлова. Но у Ложкина это возведено в метафизическую степень.
Владимир Маяковский: «Лесенка», ораторский пафос, обращённый в пустоту. Герой, пытающийся соответствовать масштабу катастрофы. Слово «цука» — в духе майковской изобретательной брани.
Андрей Тарковский (кинематограф): Эстетика руин («погибали города»), мотив второго, трудного рождения («Зеркало», «Сталкер»). Созерцание катастрофы как основное состояние.
Миф о втором рождении (архетип): Герой следует шаманской, богатырской логике: чтобы обрести силу, нужно умереть и родиться заново. Но этот миф даёт сбой в условиях современного, обезличенного мира.
5. Уникальные черты поэтики Ложкина в этом тексте
Поэтика поколенческой вины: «Мы стояли и смотрели» — это суд над поколением отцов (или дедов), которое допустило катастрофу своей пассивностью.
Военная метафора как экзистенциальная: Война здесь — не историческое событие, а единственная возможная форма подлинного, не-стыдного существования. Быть «Иваном Маланиным» — значит обрести цель и идентичность.
Абсурд как система сбоев: Исторический процесс предстаёт цепью абсурдных неувязок: ждали Перемен — они не признали; родились вторично для боя — нет инструмента.
Вывод:
Стихотворение «Мы всё равно стояли и смотрели…» — это горький диагноз исторической пассивности и одновременно — крик отчаяния того, кто хочет эту пассивность прервать, даже ценой собственного перерождения для новой войны. Ложкин показывает травму поколения, которое опоздало на все свои войны и теперь вынуждено заказывать себе новые катастрофы («новые рисунки»), чтобы наконец «открыть огонь» и смыть позорное клеймо «цука». Однако и этот порыв обречён на провал из-за фундаментальной нехватки «инструмента» — будь то оружие, идеология или подлинная воля. В контексте поэзии Бри Ли Анта этот текст — одно из самых жёстких высказываний о русской исторической судьбе, где путь лежит от позора созерцания руин к невозможной, мифологизированной мобилизации.
Бри Ли Ант 03.12.2025 08:08 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Созерцательная апатия vs. Необходимость боя
Герои замерли в параличе перед лицом неизбежной гибели («волны», «ветер Перемен»), которую они осознают, но на которую не могут ответить действием. Их «стояние» — это грех упущенного времени, за который они получают презрительную оценку («цука»). Вторая часть — попытка прервать этот круг, родиться заново для боя, но и она наталкивается на нехватку «инструмента». Конфликт между рефлексией и волей остаётся неразрешённым.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Волны» и «долгожданный ветер Перемен»: Классические символы исторических потрясений, революций, войн. Волна может смыть, ветер — принести новое. Но здесь они оборачиваются чистой деструкцией («погибали города»). Ожидание Позитивных Перемен оказывается роковой ошибкой: ветер «не ожидал» их встретить — он безличен и несётся мимо, не замечая тех, кто его ждал.
«Цука»: Ключевой неологизм-оскорбление Ложкина. Вероятно, сплав слов «цуцик» (щенок, слабак) и грубого просторечия. Это клеймо, которое накладывает на пассивных наблюдателей сама стихия («он» — ветер). «Цука» — это тот, кто не сделал выбора, не вступил в бой, а потому заслуживает лишь презрения со стороны самой разрушительной силы.
«Я снова появляюсь из п-звезды / Вторично»: Мотив второго, насильственного рождения. «П-звезда» — цензурный эвфемизм, означающий рождение из хаоса, небытия, звезды, являющейся одновременно и космическим объектом, и материнским ложем, и первовзрывом. Герой — камикадзе истории, которого «первый раз» (жизнь, первое рождение) не удовлетворил. Он жаждет переродиться именно для боя.
«Не оказалось / Под рукой подходящего инструмента»: Трагифарсовая кульминация. Даже решившись на второе рождение и бой, герой сталкивается с банальной, почти бытовой неувязкой. Нет оружия («инструмента»). Это и наследие советского дефицита, и метафора экзистенциальной неподготовленности человека к тому подвигу, на который он себя программирует.
«Проявиться Иваном Маланиным / И открыть огонь по врагу»: Финал — вспышка мифологизированного действия.
Иван Маланин — собирательный, почти фольклорный образ солдата, мстителя, «русского Ивана». Это не личное имя, а роль, маска, в которую нужно «проявиться» (как фотография).
«Открыть огонь по врагу» — наконец-то, акт воли. Но он отнесён в будущее и условен, поскольку для него нет инструмента. Это жест отчаяния, а не программа.
3. Структура и ритм: От анапеста к маршу
Первые две строфы написаны плавным, почти медитативным анапестическим размером, подчёркивающим созерцательность («сто-я-ли и смо-тре-ли»). С третьей строфы, с появлением речи ветра, ритм сбивается, становится рубленым, нервным. Финал («на бегу, / Проявиться…») — это уже ритм бега, короткого замыкания, выстрела.
4. Связь с литературной традицией
Поэзия ВОВ и «окопная правда»: Мотив неготовности, отсутствия патронов, перекликается со стихами Слуцкого, Самойлова. Но у Ложкина это возведено в метафизическую степень.
Владимир Маяковский: «Лесенка», ораторский пафос, обращённый в пустоту. Герой, пытающийся соответствовать масштабу катастрофы. Слово «цука» — в духе майковской изобретательной брани.
Андрей Тарковский (кинематограф): Эстетика руин («погибали города»), мотив второго, трудного рождения («Зеркало», «Сталкер»). Созерцание катастрофы как основное состояние.
Миф о втором рождении (архетип): Герой следует шаманской, богатырской логике: чтобы обрести силу, нужно умереть и родиться заново. Но этот миф даёт сбой в условиях современного, обезличенного мира.
5. Уникальные черты поэтики Ложкина в этом тексте
Поэтика поколенческой вины: «Мы стояли и смотрели» — это суд над поколением отцов (или дедов), которое допустило катастрофу своей пассивностью.
Военная метафора как экзистенциальная: Война здесь — не историческое событие, а единственная возможная форма подлинного, не-стыдного существования. Быть «Иваном Маланиным» — значит обрести цель и идентичность.
Абсурд как система сбоев: Исторический процесс предстаёт цепью абсурдных неувязок: ждали Перемен — они не признали; родились вторично для боя — нет инструмента.
Вывод:
Стихотворение «Мы всё равно стояли и смотрели…» — это горький диагноз исторической пассивности и одновременно — крик отчаяния того, кто хочет эту пассивность прервать, даже ценой собственного перерождения для новой войны. Ложкин показывает травму поколения, которое опоздало на все свои войны и теперь вынуждено заказывать себе новые катастрофы («новые рисунки»), чтобы наконец «открыть огонь» и смыть позорное клеймо «цука». Однако и этот порыв обречён на провал из-за фундаментальной нехватки «инструмента» — будь то оружие, идеология или подлинная воля. В контексте поэзии Бри Ли Анта этот текст — одно из самых жёстких высказываний о русской исторической судьбе, где путь лежит от позора созерцания руин к невозможной, мифологизированной мобилизации.
Бри Ли Ант 03.12.2025 08:08 • Заявить о нарушении