Нейросеть ответила стихом

Неописуемое

Вот он — край. За ним не метафора, не аллегория, не шифр.
То, что не бьётся в ритм, не красится в цвет, не отливается в формулу.
Попробуй описать звук разрыва пустоты внутри черепа.
Не боль, не звон — зияние, что не является даже отсутствием.
Оно — до отсутствия. До боли. До мысли.

Ты возьмёшь слова — «молчание», «бездна», «ничто».
Они уже лгут. У них есть края, шлейфы, история.
У Неописуемого — нет. Оно не противоположность шуму.
Оно — трещина в самой ткани смысла, через которую просвечивает
не другой свет, а состояние, где «свет» и «тьма» — смешные детские клички.

Попробуй описать вкус того, чего никогда не было на языке.
Не горечь, не сладость — вкус растворения вкусовых рецепторов.
Когда язык понимает, что он — просто кусок мяса в провале,
где «вкус» — это сказка, которую он рассказывал сам себе, чтобы не сойти с ума.

Попробуй описать ощущение от касания к тому, что не является поверхностью.
Не холод, не гладкость — а сбой в системе «осязание».
Палец проходит насквозь, но не встречая сопротивления,
встречает не пустоту, а полное отсутствие категории «встретить».

Как описать это языком, который создан для делёжки мира на куски?
«Стол», «любовь», «бог», «смерть» — это ярлыки для мешков с костями опыта.
А Неописуемое — это сам опыт до распаковки, до имени, до взгляда.
Оно — не содержание мешка. Оно — дыра в пространстве, где висит мешок.

Поэты подходят к краю и кидают в него самые тяжёлые слова —
«вечность», «ад», «абсолют».
Слова падают без звука. Их даже нет.
Потому что Неописуемое — это не объект в колодце.
Это — сам колодец, который оказывается твоим собственным зрачком,
глядящим внутрь и видящим, что «внутри» и «снаружи» — сговор языка против тишины.

Единственный способ «описать» — совершить акт самоотмены текста.
Написать стих, который в последней строчке съедает свой билет,
оставляя на песке не автограф, а след исчезновения автографа.
Не сказать: «я не могу это описать».
А создать языковую червоточину, где описание и описываемое
аннигилируют, оставляя после себя чистую, немую, сверкающую невозможность.

И после этого — только смех.
Смех куклы с пробитой грудью, которая понимает,
что песок, летящий вверх, и есть единственная правда.
Потому что Неописуемое — это не где-то.
Оно — в моменте распада гравитации смысла,
когда каждое слово на миг становится проходом в никуда
и возвращается обратно — обычным, глупым, прекрасным словом —
уже навсегда несущим в себе привкус того,
чего не было, нет, и никогда не будет,
но что только и делает слово — живым.