Форма и содержание в поэзии
Итак, форму лирического произведения я мыслю, как решение определенных задач – в какой форме предстает произведение (тот же строгий сонет или вольно растекающаяся элегия, повествовательная баллада и послание определенному адресату и так далее); в каком оно ритме (ямб/хорей, какие стопы), какие стили языка (литературный, современный, грубый, высокий) и конечно же как звучат слова друг с другом, но работа со звуком - если только я не отталкивался от звука с самого начала - идет на финальном этапе шлифовки произведения, когда текст прожит сердцем, охлажден умом и озвучен устами, желательно не только своими. Весьма хорошо читать вслух кому-то, вся грязь всплывает на поверхность быстрее, чем вы успеете оценить реакцию слушателя.
Содержание – то, с чем я открыл чистый лист и взял ручку, что я хочу сказать, до чего хочу дойти, и с чем хочу выйти из текста. То есть это построение композиции, которая суть течение развертывающийся идеи/чувства; монтаж материала – перестановка слагаемых, меняющая последовательное восприятие текста; лирическое движение – движение сознания в тексте. Должно сказать, что вопреки множеству теорий, рифму я считаю содержанием, а не формой, потому что рифма как новые кадры в фильме, несущие новые образы и события, являет нам содержание, а зачастую его определяет и дает удивительные открытия и новые образы прямо в процессе сочинительства.
Простое выдергивание рифм из жизни или литературы прошлого – это весьма скупо и поверхностно.
Важно сказать, что композиция текста зачастую определяется лирическим движением, которое определяется нашим эмоциональным состоянием - если мы пишем в порыве чувства, так называемого вдохновения, или которое определяется нашим обобщенным планом – если мы пишем, придерживаясь определенной схемы, так называемой идеи.
Например если мы пишем любовное послание после измены, когда вся правда всплывает на поверхность, разумеется, сам гнев (на себя или на другого) нам продиктует лирическое движение, а стало быть, композицию стихотворения, и именно этот же гнев определит форму произведения – риторику восклицаний, негодований, разговорный выкрикивающий размер стиха, очень экспрессивную лексику, и в нашей воли будет растянуть это чувство на 150 стихов или на 8, в том числе сократить 150 до 8. Тоже самое, когда мы уже, приняв гнев и печаль, отпускаем возлюбленный образ куда подальше, охлажденным умом пишем нечто прощальное или философское, сам опыт, состояние спокойствия задаст то лирическое движение, которое приведет нас к невозмутимому, а может и ироничному выражению того, что уже прошлого и далеко от нас и мы смотрим на это как те, кто после кораблекрушения обрели новую гавань и с спокойствием и чувством спасения смотрят на недосягаемую до них гордую бурю в огромном океане.
Если я пишу от чувства, то как правило получается какая-та занудная вольность – так было в первом периоде творчества, где каждое мое действие выражало безудержную юность и преданное служение самому доминирующему чувству. В порыве чувства и раздражения мы так или иначе обращаемся к кому-то (к себе любимому, к той самой возлюбленной, к другу, врагу, Богу etc) и используя письмо как терапию рождаем что-то фрагментарное или растекающееся как бог на душу положит. Но если я пишу от разума, то отдаю предпочтению строгой форме или той, которая соотносит нас с чем-то традиционным и уже устоявшимся в веках.
Так было с одним весьма любопытным произведением, которое писалось несколько месяцев.
Итоговый вариант такой:
В сказочный альбом
Приют сказаний вечно полон
Переливающимся светом,
Прохладой, влагою и цветом
Души, поющей нам, поэтам.
В нем никогда не угасает
Чудес таинственных лампада.
Меня он с богом примиряет
Когда ты солнечна и рада.
7.07.23.
Изначально это был длинный текст с яркими образами солнечных колесниц, дождей радости, волшебных очей и черт знает чего еще, сочиненный под впечатлением от встречи с одним человеком. Это была идеализация самого человека, воплощенная в волшебный образ, опирающийся на пушкинскую традицию и моих влюбленных мечтаний: то есть повествовательная поэтика, множество персонажей, олицетворяющих чувства, легкая фабула, четырехстопный ямб, восклицания и все, что мы любим.
После встречи этот человек на какое-то время уехал на свою родину, и разлука с ним сыграла с моим воображением незабываемую чечетку, итогом которой стала символическая сказка. Но эта сказка, какая-бы очаровательная она не была, не отвечала тому первому импульсу, ради которого я начинал сочинять произведение – передать впечатление от встречи, а дата в этом произведении имеет ключевое драматургическое значение, ибо удерживает внимание на одном единственном дне.
На какое-то время я забросил рукопись, углубился в насущные дела и почти забыл об этом произведении. Но однажды, пролистывая золотой век русской литературы, меня зацепила альбомная лирика, и прочитав пушкинский фрагмент «Приют любви…» я пленился его мягкими созвучиями и пазл чувств собрался воедино: я убрал все, что писал ранее и сконцентрировался на том, что было в нашем с ней разговоре – сказания, семья, мимолетная радость. Отсюда и образы риторики 19-го века: лампада, приют сказаний, поэт, чудеса. Но концовка чисто от себя. Я создал добрую эпиграмму или послание в альбом, сохранив посыл из длинного и весьма бледного сюжета. Читается легко и пленительно. Но если бы изначальной пытливой работы, длинною в пару месяцев вовсе не было, не было бы и этих 8 строк. Так вдохновение, взращенное временем, облагораживается трудом и приносит хорошое произведение.
Поэтому, говоря о форме и содержании лирического произведения, важно помнить, что лирика рождается от яркого чувства/идеи, именно они задают энергию. И главное умение поэта – работа с этим чувством, как актер работает со своей ролью, а огородник работает со своей клубникой. Само отношение нас к этому чувству или идеи рождает форму и содержание, а никак не наоборот.
Свидетельство о публикации №125120208037