Буги-вуги

            Каждое лето родители отправляли  Рину в пионерский лагерь, но совсем не против ее желания, а как раз наоборот. Дочка сама туда рвалась. Этой бурной тяге к пионерии даже мама удивлялась, хорошо зная свою дочь, которая почти ни разу не вытерпела полную лагерную смену. В начальных классах Рина там плохо ела, худела, скучала, плакала и просилась домой. Но сейчас ей уже исполнилось 13 лет, она переходила в седьмой класс и была совсем большая. Предыдущим летом ее пребывание в лагере прошло как раз очень хорошо, она с удовольствием провела там весь месяц до самого закрытия. Зимой она познакомилась с восьмиклассницей из их школы, которая даже в “Артеке” побывала и с восторгом об этом рассказывала. Рине такое счастье не светило, потому что сама она отличницей не была, а в “Артек” только отличники попадали.  Поэтому приходилось ехать в обыкновенный лагерь, куда родителям на фабрике путевку выделяли. 
             Рина, как завороженная, смотрела по телевизору концерт, посвященный международному дню детей. Как же здорово и с каким подъемом дети пели, танцевали, читали стихи, как светились у них глаза. Вот оно настоящее счастливое детство! Почему-то в обычной жизни такого счастья не наблюдалось, а как хотелось бы все-таки принадлежать к этим особенным детям, быть причастной их радостному единству и воодушевлению.
   В первый же день Рина подружилась со Снежаной, оказавшейся в лагере впервые и выглядевшей чуть растерянно. Рина охотно ей все объясняла и делилась опытом. Их определили во второй отряд,  в палате они заняли две рядом стоящие койки. Рина даже проявила активность - вызвалась подготовить с девочками танец для первого концерта к открытию лагеря. Она вообще-то занималась балетом во Дворце Пионеров с семи лет и кое-что умела. Танцев она предложила целых два, но остановились на одном - “Буги-вуги” - простая песенка, простые движения под собственное пение и аккомпанемент аккордеона. Снежана почему-то сразу от участия в танце отказалась. Репетировать помогала вожатая первого отряда Люция. Она была очень классная: решительно отобрала лучших, следила, чтобы девочки двигались синхронно, распределила всех по росту, разрешила танцевать не в пионерской форме, а в спортивной. Люция потом перевела Снежану и Рину к себе в отряд, так как в лагерь прибыли еще дети, и мест не хватало, а в палате первого отряда можно было поставить еще две койки, правда, не рядом.
                В день открытия  номер “Буги-вуги” прошел на ура, потому что в зале все подтанцовывали и подпевали. На Рину сошло легкое звездное сияние, как ей казалось.  Вечером устроили танцы, играла музыка, кишела толпа.  Рина стояла в простенке между сценой и кафедрой, а перед ней на страже Снежана. Какой-то светловолосый коротко стриженный мальчик с серьезным, но неуверенным лицом подошел пригласить Рину, но Снежана преградила ему путь, вытянув наперерез руку и положив ее на край сцены. Рина оказалась как бы в плену в этом закутке и недоумевала, зачем подружка чинит ей препятствие. Мальчик не решался сам оттолкнуть руку стражницы и что-то сказать, да и Рине не больно нужно было. Но тут с другой стороны подошел вихрастый паренек и с улыбкой спросил у Рины:
        - Ты танцуешь?
       Рина улыбнулась и выбралась из-за спины своей охранницы. Не удалось Снежане запереть ее со всех сторон. Сначала они танцевали быстрый танец в круге с другими ребятами, а когда заиграл медленный танец, стали переминаться в паре, и мальчик по имени Виталик спросил у нее снова:
      - Ты танцуешь?
      - Ну да.
      - А я пою, - весело ответил он. Рона насторожилась. - Я, правда, пою, ты разве не слышала?
      - Нет, - ответила она, но чуть подумав, вспомнила, что прямо перед их выходом на сцену пел какой-то парень под гитару. -  А, так это ты пел? А мы сами-то были за кулисами и ничего не слышали.
       - А хочешь, я сейчас сбегаю за гитарой и спою тебе.
   Он подвел ее к боковому выходу, сказал обождать и выскочил в дверь. Рина немного потопталась возле двери, но как только она собралась в нее выйти, тут как тут выросла фигура Снежаны и преградила ей путь.
       - Этой дверью пользоваться нельзя, - с каменным видом произнесла она.
Рина опешила. Другие дети тоже пытались воспользоваться дверью, но Снежана сурово всем командовала идти через главный выход. Дети послушно разворачивались, но Рина не уходила.
        - А ты кого здесь ждешь?- прищурившись, спросила Снежана и сама же ответила, - Он не придет!
   У Рины сердце упало, но она молчала. Снежана продолжила вправлять ей мозги:
        - Ты что не знаешь, что у него роман с Дашей. Он с ней давно.
     Рину будто ушатом холодной воды окатило. Понуро она поплелась к главному выходу. Решила обойти вокруг клуба в надежде, что Виталик все-таки вернется к ней с гитарой. Было уже темно. Проходя по аллее, она слышала, как чуть дальше за деревьями смеялась какая-то компания. Ей показалось, что среди них звучал и голос Виталика, и голоса каких-то девочек и мальчиков. Рине стало нестерпимо одиноко и стыдно, она думала, что они все специально собрались, чтобы посмеяться над ней.  Свернув с аллеи, она  быстро побежала в корпус. Было уже около одиннадцати. Из-за танцев первому и второму отряду разрешалось идти спать на час позже.
              На следующий день Рина старалась вести себя как ни в чем ни бывало. Не собиралась она мешать чужой любви. Только непонятно, зачем все-таки этот Виталик ее разыграл. В голове от этой шарады образовывалась какая-то леденящая звонкая пустота, сердце замерзало. Хотя  девочки первого отряда были всего на год-на два  старше Рины, они ей казались взрослыми. Особенно Лайма - миловидная, рыжая, улыбчивая, всегда в коротких юбочках и обтягивающих кофточках. Вот про нее Рина точно знала, что у нее есть парень, а может и не один. А Даша, круглолицая, полноватая и внешне совсем не интересная, удивила. В свои пятнадцать лет она уже выглядела, как  домашняя хозяйка. Никто из девочек первого отряда не участвовал в  Буги-вуги, они же не какой-то детский сад. Но все они ревновали свою вожатую, когда та репетировала со вторым отрядом. Со Снежаной, понятное дело, у Рины дружба кончилась, но зато она подружилась с дочкой врачихи, 15-летней умной, насмешливой и начитанной Аней. Та всегда шутила, острила, высмеивала лагерные порядки. Удивлялась, как Рина могла выносить эту казенную, военизированную атмосферу с речёвками, линейками и зарницами. Сама бы она ни за что по доброй воле не поехала в такое заведение. Она здесь просто за компанию с мамой на свежем воздухе находится и плевать хотела  на этих придурков лагерных. А Рине давно пора снять с глаз розовые очки, - говорила она.
                Действительно, в лагере устраивалась игра “Зарница”. Дети должны были ориентироваться на местности по компасу, по азимуту, или по веткам деревьев, чтобы не попасться в лапы “врагу.” Ничего этого Рина не умела и быстро была “убита” - с ее майки какой-то мальчик  сорвал зелёную нашивку, что означало - боец убит. Остаток игры она  прекрасно провела, сидя на поваленном дереве рядом с другими “убитыми” и “ранеными”.
                А  через пару дней они всем отрядом ходили в пеший поход с ночевкой. Наутро Рина вылезла из палатки полюбоваться с обрыва  на красивый пейзаж. Над рекой стелился утренний туман, а над ним  темным облаком, подсвеченным сверху лучами восходящего солнца,  нависал лес. Но вдруг из тумана выплыла лодка, а в ней - Даша и Виталик. Они подплыли к берегу, выбрались из лодки, поднялись по крутому склону и продефилировали мимо Рины. Даша с самодовольным видом, что смогла утереть нос сопернице, а Виталик, отводя взгляд в сторону. Он теперь старался не встречаться с Риной глазами, как будто ее не существовало. И так это задевало, так больно ранило, что просто убивало.
                В родительский день к Рине приезжала мама, привезла клубнику в сахаре, еще что-то. Дочка выглядела не очень весело, но ни на что не жаловалась, домой не просилась, решила дотерпеть до конца, до самого закрытия смены. Утром следующего дня во время линейки Виталика в отряде не было, но Рина не придала этому никакого значения. У его родителей, кажется, была горящая путевка на море, и они его забрали с собой. Во время тихого часа Рина, как и большинство девочек не спала, читала книжку, потом достала из тумбочки клубнику,  доела ее.  Вдруг послышались всхлипы и жалобные рыдания. Оказалось, это плакала Даша. Сердобольная и великодушная  Рина подошла к кровати плачущей, стала расспрашивать, что случилось,  чем помочь. Даша не отвечала, только еще горше ревела, уткнувшись в подушку. А ее соседка по кровати Лайма объяснила, что она плачет, потому что у нее украли клубнику из тумбочки. Ну и причина, подумала про себя Рина, неужели из-за такого пустяка стоит так рыдать. Но у девиц это, видимо, считалось веской причиной для слез, а вор заслуживал самого строгого наказания.
         - Не стоит так расстраиваться, - постаралась сказать что-то утешительное Рина и вернулась на свое место.
    Пора было подниматься, идти на полдник, и тут Даша выкрикнула рассвирепевшим голосом:
          - А не ты ли сама и украла?
Рина обернулась, не понимая, кому она кричит. Оказалось, что она самой Рине и кричит, ее же и обвиняет в краже своей драгоценной клубники. Ну вообще, совсем девушка рехнулась. Тут даже тихая Рина не смолчала:
          -  Да какого черта мне сдалась твоя клубника?
          -  А почему у тебя руки пахнут клубникой? - истерично крикнула Даша.
          -  А потому что я свою только что съела. Вот банка, - и она показала пустую банку из тумбочки.
          -  А докажи, что это твоя банка! - орала с мерзкой гримасой на лице Даша.
          Разозленная Рина выскочила из палаты и побежала к вожатой, все ей рассказала и умоляла позвонить  родителям, чтобы они срочно ее забрали, находиться с этими гадинами просто невыносимо.
           -  Ну зачем горячиться? - пыталась урезонить ее Люция.- Вот знаешь, мне девчонки в детстве вообще темную устроили, и ничего, как-то живу.
           -  Вы что хотите, чтобы и мне темную устроили?
           -  Нет, что ты. Но ты все-таки очень уж чувствительное и ранимое существо. Кожа вся насквозь так и просвечивается. Нельзя так. Посиди тут, а я пойду с ними разберусь.
           Люция вернулась минут через двадцать совершенно взбешенная. Она решительно повела Рину к коммутатору, чтобы напрямую позвонить ее родителям.  Сама с ними договорилась, что они встретят дочку в городе, помогла ей собрать вещи и дала в провожатые свою напарницу. Рина не очень понимала, что за разговор случился у вожатой с подопечными и почему ее так срочно эвакуируют, но от мысли, что она едет домой, испытывала огромное облегчение.
              Дома все пришли к заключению, что ну вот такой Рина человек, обязательно у нее какие-то неприятности, оскорбленные чувства, всегда ей плохо.  Не рассказывала она никому никаких подробностей, потому что и сама не понимала до конца сути произошедшего, и считала, как  все домашние, что сама во всем и  виновата. Ну такой она человек, слишком ранимый, уязвимый, тонкокожий - надо меняться. В августе они всей семьей поехали к морю. Рина и думать забыла о лагере, наслаждаясь морем, пляжем, прогулками в парке, чувствуя себя защищенной и счастливой.
              Возвращение в школу после каникул с каждым годом становилось все болезненнее. Несмотря на то, что Рина полностью забыла про неприятности в лагере,  перемены в ней происходили подспудно. Она все больше стала замыкаться, полюбила уединение, из-за лени бросила занятия балетом, раскисала из-за троек по алгебре. Весь ее организм, как бы опасаясь неудач и неприятных происшествий, погружался в себя, укрывался защитными слоями, впадал в апатию, сворачивался в кокон. Она поправилась и больше не выглядела легкой подвижной девочкой. Лицо у нее располнело и, по выражению ее двоюродной сестры, стало похоже на круглую луну. Родители тоже смотрели на нее с укором, пытаясь остановить дочкино увлечение булочками. У Рины стал портиться характер, на замечания она реагировала со злостью, могла нагрубить родителям, вредничала, раздражалась, отлынивала от любой домашней работы и отвергала попытки ее воспитывать.  Возможно, это была такая форма депрессии у нее, кто знает. Или чье-то злое колдовство, сглаз? Или просто наступил период полового созревания со всеми его мучительными издержками роста?  Мальчики перестали на нее обращать внимание, она их тоже игнорировала, да и с девочками сходилась плохо. Рина полюбила одинокие прогулки, вела дневник и стала много читать. Это компенсировало отсутствие общения со сверстниками и дарило радость вопреки  тусклой и гнусной реальности. Училась она спустя рукава и успевала только по предметам, которые ей нравились: литературе, английскому, истории.
             Казалось бы, лучшие в человеческой жизни годы отрочества и юношества проходили у Рины как-то блекло, даже мрачно, в драматической борьбе с собой и разочарованиях. И почему это она стала такой закомплексованной? Ведь были в классе и другие толстушки, которым их полнота нисколько не мешала быть уверенными в себе, радоваться жизни и нравиться мальчикам. Видимо Рина никак не могла смириться с переменой своей внешности, уничтожившей в ней  милую, тонкую, легкую, любившую танцевать девочку.
               После школы она поступила на русскую филологию местного университета. Учиться было, наконец-то, легко и увлекательно и, наконец-то, Рина среди однокурсниц обрела существ более или менее подобных себе. Некоторые девочки, как и она, были начитанные, с высокими духовными запросами. Обычно молчаливая, здесь Рина заговорила и ее внимательно и доброжелательно слушали. На танцах в универе она даже познакомилась с одним молодым человеком, но их влюбленность улетучилась месяца через три. Что-то в основе отношений с противоположным полом было для Рины неприятным, отталкивающим, постыдным. Пугала она парней, да и сама их боялась.  Как истинный романтик, Рина мечтала о чистой любви, о чем-то несбыточном, чудесном, о родственной душе, способной ее понять. А вокруг все были сплошь примитивные прагматики, одноклеточные амебы и ограниченные  пошляки. В общем, очень многое ее удручало в окружающих людях, но больше всего она не нравилась сама себе. Ее романтичность не сочеталась с полной фигурой и круглым овалом лица, делала ее комичной. Она мучительно не любила фотографироваться и, в особенности, видеть себя на фото. Лишний вес не давал почувствовать свободу,   все в ее внешнем облике контрастировало с тем идеалом способной к полету девушки, о котором она грезила, но который навсегда утратила. “В теле - как в трюме, в себе - как в тюрьме” - повторяла она строчки любимой Цветаевой, так точно выразившей ее самочувствие и ненавидела тюрьму собственного некрасивого тела. Она пыталась голодать, но это ни на что не влияло, полнота не уходила. Наверно, дело было не в еде.
                На   втором курсе в их группе появилась новенькая. Всем она казалась немного странной, не от мира сего. И Рине тоже так казалось. Что-то было хипповое в ее небрежной манере одеваться, длинных свободно падающих светлых волосах, летящей спотыкающейся походке, детском голосе и сбивчивой взволнованной речи. Казалось, она упала с облака и больно ушиблась. Звали ее Верой. У нее был очень красивый выразительный разрез глубоких темно-синих глаз, но во всей ее повадке не было уверенности в себе, она дичилась общества, стеснялась себя, могла посреди устного ответа вдруг растеряться и выбежать из аудитории.  Это недовольство собой, осознание собственных недостатков возможно и роднило их. Они обе угадывали друг в друге невыразимую печаль, тоску по гармонии, какое-то тайное одушевляющее страдание. Девочки не то что подружились, а будто припали друг к другу, как измученные жаждой припадают к источнику воды. Солировала Вера, и на Рину как из рога изобилия полились восторженные похвалы, незаслуженные комплименты, клятвы в обязательном будущем счастье и непременном приходе настоящей любви. К тому времени и Рина, и Вера делали попытки писать. Ведь творчество, как известно,  дитя тоски и разочарований. Рина писала плохие, неуклюжие стихи, но Вера уверяла ее в обратном, восклицая: “Ты гений!” Причем делала это на виду у других девчонок, выкатывавших от недоумения глаза и считавших, что это чрезмерно и смешно. Но никакой грубой лестью Вера не занималась.  Она действительно считала, что человека нужно хвалить, видеть в нем лучшее, дарить ему целебную иллюзию, повышать самооценку. Она поступала по заветам из песни Окуджавы “Давайте восклицать, друг другом восхищаться”.  Рина не была согласна с таким подходом и не очень верила высокопарным словам подруги, однако чувствовала, как внутри ее кокона от счастья крылышки расправляются и слегка трепещут.  Сама она не умела так щедро изъявлять свои чувства, устроена была по-другому. Она больше ценила честный анализ, правдивую критику, долгий откровенный разговор, но невольно покорялась гипнотическому воздействию подруги, тихо балдела от волшебства ее слов. Однако, все равно снова и снова впадала в грусть и отчаяние, сравнивая себя с другими действительно изящными и достойными любви девушками. Вера тут же останавливала ее сомнения, цитируя Мандельштама: “Не сравнивай: живущий несравним.” Вера как будто программировала Рину на что-то вдохновенное, возвышенное, заражала своей энергетикой и даже запечатлела ее в своих стихах.

Девочка моя, мой рыжий бес.
Твоя фигурка 
Клоуна полета
Слезами на моей ладони
И независимость небес,
Живая боль и легкость
Смеются надо мной.

             У Веры был роман с человеком намного старше ее, очень изысканным, интеллектуальным и одиноким, жившим в другом городе. Рина просто свято молилась на их роман, как на произведение искусства, как на икону. Она считала, что история их любви достойна пера Чехова или Бунина, а может и режиссуры Феллини. Под влиянием повести Вежинова “Барьер” Рина стала видеть в Вере способную летать Доротею и в шутку спрашивала: “Где же ты прячешь свои крылышки?” А по сути  она сама была под защитой большого ангельского крыла Веры. Их общение превратилось в праздник, непреходящую эйфорию, радостную экзальтацию, которая действовала на обеих, как наркотик. Им казалось, что они внутри прекрасной сказки, а весь остальной мир погряз в своих скучных правилах, унизительной обыденности, рутине, социальных  играх, хитростях, подлостях и жестокостях. И что им было делать “с этой безмерностью в мире мер” вслед за своей любимой Цветаевой? О, с каким высокомерием они презирали всех других, не таких как они, приземленных мещанок и мещан. Им, возвышенным аристократкам духа, не было дела до всех этих окружающих пигмеев! Иногда подруги попадали в смешные ситуации. Как-то раз в блинной их обругала наглая кассирша. Девчонки ей тоже нахамили. Уже, чуть успокоившись, за столом Вера выдала сакраментальную фразу:"Весь день с людьми, да с людьми - и сам озвереешь". И их разобрал  неудержимый смех, просто лошадиное ржание. Их частенько разбирал такой вот хулиганский смех, когда жизнь сталкивала с людской тупостью, и фраза эта не раз приплывала как средство борьбы с неизбежным.
               Однажды они забрели в православную церковь, посмотрели роскошную литургию, послушали одухотворенное пение хора. В храме служил молодой чернобородый священник. Рина была влюблена в него издалека, платонически просто из потребности быть влюбленной в кого-то недоступного и непостижимого. После окончания  службы подружки сели на скамейку в саду возле храма. Тот самый священник, уже снявший праздничную рясу, в  черном подряснике,  присел к ним побеседовать.  Он понимал, что молодые девочки -  продукты безбожного советского воспитания и страшно далеки от религии, и решил порасспросить, что их привело в храм. Рина стала умничать, говорить какой-то  бред о том, что доказательства существования Бога не существует, но душа-то у человека есть и просит непонятно чего. Вера скромно молчала. Священник только слушал, ничего  не опровергал, и в конце недолгого разговора сказал, что Рона безнадежный скептик, а вот ее подруга, напротив,  даром веры обладает.
                К концу университета  Рина похудела, преобразилась, стала стройной, даже чуточку похожей на себя в подростковом возрасте,  когда ее невзлюбили в пионерском лагере. Она опять самозабвенно танцевала разные буги-вуги, а точнее свободные танцы на дружеских вечеринках. Бабочка, так долго прятавшаяся в коконе, наконец, расправила крылышки и выпорхнула в мир навстречу дарам и ударам судьбы. Однажды она даже загремела в больницу и после нее похудела еще больше. Рина не очень понимала, благодаря кому у нее все-таки прорезались крылышки, и оставалась инфантильным подростком. У Веры уже была семья, дети. А Рине всегда так не хватало Веры.