Желчное

казались старыми и злыми,

не интересными мужчинам,

а только профсоюзным шишкам,

ну, может мастеру в цеху.

мои соседки по палате

не задавали мне вопросов,

им было всё и так понятно:

она в подоле принесёт.

 

они лежали с гепатитом,

но не с таким, который стыдный.

а с тем, заслуженный который,

с путёвкой в сторону минвод.

у них оранжевые склеры,

у них забитые протоки,

у них застой вчерашней желчи

от невозможности излить.

 

и тут - везение какое! -

привозят девочку на скорой,

с давно не мытой головою

и с одинокою серьгой.

девчонка то ли отравилась,

а то ли дыму наглоталась,

а то ли, то ли ещё будет!

по ней же видно, что отброс.

 

по ней же видно: не из дома,

на смену ей с утра не надо,

что на уме одни поэты,

сплошная вонь от сигарет.

ещё разит бельём несвежим,

ещё и сперма не засохла.

таких не то что в космонавты -

их на поруки не берут!

 

а я в бреду, в поту, на койке.

плыву я в  космос потолочный,

повсюду трубки от скафандра,

по ним пускают физраствор.

вокруг кровати - окна жолты,

скрипит задумчивое что-то.

а это вовсе и не окна -

презрением жгущие глаза.

 

мне всё равно - а им приятно:

хоть кто-то оказался хуже.

и это словно оправданье

величью их  мозгов картонных,

их тел, в халаты невместимых,

давно наскучивших мужьям.

у них есть грамоты к восьмому

и продзаказ на новый год.

 

там будет финская салями,

два майонеза, три горошка,

компот в пузатой банке глобус

и кофе за ударный труд.

их выпишут, ещё успеют

и торты к празднику настряпать,

и платье в талии расшить.

идёт рецептами обмен.

 

в час посещений сразу тесно:

родня в накинутых на плечи

застиранных больничных крыльях,

как серый заоконный снег.

а я лицом в сырой подушке -

чтоб не увидеть ненароком

любви, хотя и затрапезной.

а ты и вовсе не пришёл.