***

В Гринвиче сбой. Светило восходит.
Мирное небо рдеет сквозь дождь.
Рассветы всхлипывают над листвой
и посохи заоблачные шагают.

Волочатся власяницы и хвосты.
Мелькая кистями, бес уплетает
яства, и сполоснутые песни
стоят в сверкающих пенсне.

Палица грома разбита, в пыли.
Лепестки, колебаясь,
всплывают.
И жидкий остров души на костре,
шурша, дышит дымящимся словом.

Корневища комет распадаются.
Надвое располосованы сутки.
Кат колесует дорогу. Отпали
липы в сумерки, ветер, осень.

Впроголодь жившие костенеют
и в румяном хворосте их остовы
пляшут и лениво передвигаются,
постукивая, треща в перепалке.

Короста облезла с деревьев. Раком
пятятся боги, а люди вплавь
рыдают у дыр, как юные сполохи
на черной равнине выгоревших небес.

Пластмассовой куклой мёрзнет шлюха
у синей витрины, вдоволь в снегу.
Гудящий вечер высвечивает мимо,
вдоль тротуара, вязов, домов.

И падают парашюты в лучистом
крошеве размолотого льда.
Голосуют о небе, звездах на свете,
и умытые розы качаются в окнах.

Так телеса лысого пестрого дня
на нарах небесной тюрьмы, в раю
клетчатого пальто старухи-земли
кутаются в зимний воротник.



    1996