Беневша 30

                30 глава.

Мурад остался один. Сумерки сгущались быстро. Где-то далеко
завыл шакал. Он чувствовал себя предателем. Предателем доверия
этого усталого, добродушного человека, который только что
спросил у него, как дела. Предателем памяти дяди Касума.
Но страх перед Гульназ, перед ее непредсказуемостью, перед тем,
что она может наговорить Рагиму, был сильнее.
«Дружи со мной…» - эхом отозвалось в ушах.
 Войдя в дом, Рагим поднялся на айван – открытую террасу под
навесом, где в летние вечера семья отдыхала. Гульназ сидела там,
на разложенных подушках, и смотрела в сторону реки, скрытую
теперь темнотой. Вид у нее был спокойный, даже умиротворенный.
Она вязала что-то, и спицы тихо постукивали.
 - Гульназ, - начал Рагим, садясь рядом и снимая сапоги.
Голос его был ровным, но в нем появилась новая нота – усталая
настороженность. – Ты где была сегодня после обеда?
 Она подняла на него глаза – большие, невинные.
 - Дома, Рагим. Все время дома. А что случилось? Почему
спрашиваешь? – Отточенная невинность звучала в его голосе.
 - Говорят… видели тебя. На той стороне речки. – Рагим не
смотрел на нее, разминая усталые плечи.
 - Что ты там делала?
 Гульназ отложила вязание. Ее лицо выразило искренне,
почти детское недоумение.
 - Да не была я нигде, Рагим! Целый день дома сидела. Может кто-то
перепутал? Или нарочно наговаривает? – Она пододвинулась к нему
ближе, положила руку на его колено. Голос ее стал ласковым,
убедительным. – Спроси у Мурада! Он же видел. Я ему даже помогала.
Скот загоняли, я подсказывала, как козу упрямую уговорить.
 Мурад, подтверди. – Она обернулась, как будто Мурад стоял тут же,
хотя он был внизу, во дворе.
 Она говорила громко, явно для Мурада: - Не слушай ты, Рагим,
всяких сплетников! Они тебе завидуют, червивые! Завидуют, что у тебя
такая красивая и хозяйственная жена! Вот и плетут гады, чтобы нас
поссорить! Ты же знаешь, какие они завистники здесь, в ауле!
 Рагим вздохнул. Этот вздох был полон усталости от жизни, от
подозрений, от вечной необходимости что-то доказывать. Он посмотрел
на жену, и в его глазах мелькнула слабая искорка того доверия,
которая она так ловко эксплуатировала. Он хотел верить.
Ему так было легче.
 - Ты права, Гульназ, - сказал он тихо, поглаживая бороду. – Что
завидуют – это факт. Давно заметил. Наверное, действительно хотят
смуту посеять. Ладно. Не буду больше спрашивать. Верю тебе.
Принеси-ка мне чаю, горло пересохло.
 - Хорошо, Рагим, - отозвалась Гульназ, и в голосе ее зазвенела
победа. Она легко вскочила и скрылась внутри дома.
 Через несколько минут она вернулась с подносом, на котором дымились
две пиалы с крепким чаем и лежали лепешки с медом. Поставила перед
Рагимом. Потом, будто спохватившись, сказала с подчеркнутой заботливостью:
 - А знаешь, Рагим? Может, Мурада позовем? Бедняга целый день без
отдыха, как вол пашет. Устал ведь.
 Рагим, уже потягивая горячий чай, кивнул:
 - Конечно, Гульназ. Зови парня.  Пусть отдохнет.
 Гульназ подошла к краю айвана, оперлась о колонну. Ее голос, громкий
и звонкий, прорезал вечернюю тишину:
 - Мурад! Мурад! Иди сюда!
 Мурад, стоявший за сараем, вздрогнул. Притворяться, что не слышал,
было невозможно.   
 - Что, тетя Гульназ? – отозвался он, делая шаг во двор.
 - Иди чай пить! – позвала она весело. – Хватит работать, отдыхай!
 Поднимаясь по невысокой лестнице на айван, он чувствовал на себе
ее взгляд. Когда он поравнялся с ней, она на мгновенье задержала
его легким прикосновением к руке. Ее глаза, в свете вынесенной
на айван лампы, встретились с его глазами. В них не было ни невинности,
ни веселья. Было холодное, жесткое напоминание. Предупреждение.
И обещание. Без слов. Тот же смысл, что и в ее шепоте в сенях:
«Дружи со мной, и все будет хорошо».
 Мурад опустил глаза и прошел к низкому столику, где Рагим, устало
улыбаясь, подвинул ему подушку:
 - Садись, Мурад, отдохни. Ты заслужил.
 Он сел, принимая из рук Гульназ горячую пиалу. Чай был крепким
и горьким. Как этот выбор, который он только что сделал. Как эта
ложь, которая теперь навсегда легла между ним и его совестью,
между ним и доверием Рагима. Айван, залитый теплым светом лампы,
уютный, с видом на усыпанное звездами небо, вдруг показался ему
клеткой. И Гульназ, разливающая чай с милой улыбкой хозяйки, была
его тюремщиком. Он чувствовал себя скованным и жалким. Только работа,
тяжелая, изматывающая работа, могла теперь заглушить этот гнетущий
стыд и страх перед тем, что будет дальше. Тишина вечера, нарушаемая
лишь поскрипыванием качели у соседей, казалась зловещей.
Игра только началась.