Луцилий - выговорить красное

Луцилий приветствует Сенеку!

Ты просишь не благодарить тебя, не превозносить тебя, не обронзовлять тебя и - тут наберу воздуху поболе и с трудом выдохну - не "онеронивать" тебя???!!!

"Не по Сенеке шапка". Красиво ты отписал, но ведь не мог 16-летний юноша Луций Домиций Агенобарб, ещё далеко не Нерон Клавдий Цезарь Август Германик - не мог же неопытный мальчик на ходу вскочить на столь могучего коня, как Рим, да ещё и удержать колесницу на краю пропасти. Де-факто управителем Империи лет 7 был именно ты, Сенека. Хоть и не одевал corona laurea, скромный лавровый венок, который на театральной сцене обычно заменяют на блестящие золотые венцы. Чтоб красиво, вопреки правде жизни, да...

Хотя - по правде жизни вся природа покрывается золотом к осени, так и иные люди украшают себя к старости, но не стоики-философы, не так ли, Сенека? Однако и не было ещё золота в моей постановке "тыкво-апофеоза" (прости уж, но как-то невольно проживая в пьесе твою жизнь начал считать её чуть ли не своей), а уж сегодня, в первый день Децембера, предчувствуя предзимье, золото виноградной лозы потемнело до цвета засыхающей крови, как красиво сказал мне наш театральный поэт Просперус.

И пьеса наша из комедии методом тыка стала преображаться в нечто красно-черное, как будто нечто трагическое прорывается к нам сквозь постыдное намеренное затемнение разума, как будто надо что-то сказать не в прикрытие истинных чувств, но в их открытие.

Нам надо выговорить осень.
Так искрам надо от огня
И отрывать себя, и вовсе
Не уходить.
Так волк ягнят
И стережёт с улыбкой тихой,
И режет для своих детей.
И что здесь от природных вихрей,
А что от праведных людей -
Поди-ка выясни.
Зов крови,
Он более, чем Божья Власть.
Цвет красный - это знак здоровья.
Смерть кормит жизнь, страх поит страсть...
Сопоставления опасны.
Не соскользнуть бы в древний дзен.
Да, каждый даос жизнь жил дасы,
Но есть быстрее путь.
Не всем...
Нам надо выговорить осень.

Как видишь, в этом монологе наш Просперус и возвращает зрителя к истокам Детей Волчицы, которые вполне могли усмирять мать-старушку искрами огня, что подвластно уже человеку, уже превыше волка. В финале у него звонкое слово дзен, это он увлёкся Китаем, вот же посадил человека на должность сборщика налогов на товары Шёлкового Пути, он и тут для себя выгоду организовал, хитрые китайцы ему стихи везут вместо взятки! И ведь проверяющие не видят ничего, для них эти сокровища восточной мудрости ничего не стоят, бумажки цвета осеннего листа.

НО ГЛАВНАЯ СТРОКА - Цвет красный - это знак здоровья! Даже не спрашиваю, как она тебе, ибо это он списал из твоего письма XI, и я с удовольствием повторю вслед за тобой этот эпизод встречи твоей с моим начинающим автором:
(1)
Со мною беседовал твой друг, юноша с хорошими задатками; какова его душа, каков ум, каковы успехи - все стало мне ясно, чуть он заговорил. Каким он показал себя с первой пробы, таким и останется: ведь он говорил без подготовки, застигнутый врасплох. И даже собравшись с мыслями, он едва мог преодолеть застенчивость (а это хороший признак в молодом человеке), - до того он залился краской'. Я подозреваю, что это останется при нем и тогда, когда он, окрепнув и избавившись от всех пороков, достигнет мудрости. Никакая мудрость не устраняет природных изъянов тела или души: что заложено в нас рождением, то можно смягчить, но не победить искусством.
(2)
Некоторых, даже очень стойких людей при виде толпы народа бросает в пот, как будто они устали или страдают от зноя: у некоторых, когда им предстоит выступать с речью, дрожат колени, у других стучат зубы, заплетается язык, губы слипаются. Тут не поможет ни выучка, ни привычка, тут природа являет свою силу, через этот изъян напоминая о себе самым здоровым и крепким.
(3)
К числу таких изъянов, я знаю, принадлежит и краска, вдруг заливающая лицо даже самым степенным людям. Чаще всего это бывает у юношей, - у них и жар сильнее, и кожа на лице тоньше; но не избавлены от такого изъяна и пожилые, и старые. Некоторых больше всего и надо опасаться, когда они покраснеют: тут-то их и покидает всякий стыд.
(4)
Сулла был особенно жесток тогда, когда к лицу его приливала кровь. Никто так легко не менялся в лице, как Помпеи, который непременно краснел на людях, особенно во время сходок. Я помню, как Фабиан, когда его привели в сенат свидетелем, покраснел, и этот румянец стыда чудо как его красил.
(5)
Причина этому - не слабость духа, а новизна, которая хоть и не пугает, но волнует неопытных и к тому же легко краснеющих из-за природной предрасположенности тела. Ведь если у одних кровь спокойная, то у других она горячая и подвижная и тотчас бросается в лицо.
(6)
От этого, повторяю, не избавит никакая мудрость: иначе, если б она могла искоренять любые изъяны, ей была бы подвластна сама природа. Что заложено в нас рожденьем и строением тела, останется, как бы долго и упорно ни совершенствовался наш дух. И помешать этим вещам так же невозможно, как и вызвать их насильно.
(7)
Актеры на подмостках, когда подражают страстям, когда хотят изобразить страх или трепет либо представить грусть, подражают лишь некоторым признакам смущения: опускают голову, говорят тихим голосом, смотрят в землю с понурым видом, а вот покраснеть не могут, потому что румянец нельзя ни подавить, ни заставить появиться. Тут мудрость ничего не сулит, ничем не поможет: такие вещи никому не подвластны - без приказа приходят, без приказа исчезают.

Красной строкой нашей пьесы да станут эти золотые слова твои, о Сенека! Никому мы здесь не подвластны, это же наша сцена, наша единственная пьеса жизни. И даже тыква моя попыталась покраснеть, но с глупой улыбкой укатилась в угол. Даже твой бюст порозовел от приближения к нему рук актера-мима - он ещё не имеет права выговаривать жаркие речения души твоей - только учится держать огонь в руках.
Vale.