Белое море

Пенится море. 
На берегу безлюдном только старуха
                (внучка зовёт баб-Людой)
смотрит на воду, будто считает волны...
Кличет не рыбку - рыбку она не помнит.
 
Ту, что с косой, ждёт не дождётся баба, -
мол, зажилась я, стала больной и слабой.
Много из близких небу отдали души,
хатку-избушку время нещадно рушит.
        Давеча были кое-какие силы,
        даже к могилке деду цветы носила…
Нынче баб-Люда только кряхтит да стонет, -
ей не до деда - деда она не помнит.
 
Часто во сне видит себя у дома -
нового, светлого -
               с белой печной трубою.
Там, под окошком, кошка гоняет муху;
тихо, отрадно, ветры нежнее пуха…
(грезит старуха)
 
Вот перед ней хоромы -
с видом на море мраморные балконы,
а она - сидит на резной скамейке
            «В дорогой собольей душегрейке,
             Парчовая на маковке кичка,
             Жемчуги огрузили шею...»
И кричит какому-то дуралею, то что место его на конюшне.
Душно. Как от него ей душно!
 
«Вот неделя, другая проходит…»
Что ей до моря? Море она не помнит.
 
Ойкает, айкает – ей бы подняться с койки!
А иногда привстанет и без умолку
жалится внучке – златоволосой Ритке,
что от лекарств не легче, а лишь убытки.
Да упрекает сиделку – Любовь Ивановну,
                мол, отравить меня хочешь, гадина!
Пальцем костлявым тычет в плечо ей рьяно:
«А ну-ка, сама отпей с моего стакану!»
  *    *    *
Этой ночью, смешавшись с туманом, побелело синее море.