***

В болезненных надеждах всегда таилось солнце.
Когда они всё же оправдывались,
её душа светила. Её света могло хватить на всех:
 любого зарядить позитивным настроем,
любого заставить верить в лучшее,
любого вдохновить и начать этот день с чистого листа.
Это мгновение ощущалось как свежайшие глотки кислорода —
Словно никогда не было никаких проблем и разрушений.
Словно ты — чистый, ни в чём невинный младенец,
который в этом мире пребывает только первый день.
И именно в этот момент отход от обязанностей и
предостережений человечества казался чем-то
неземным, чем-то запрещённым.
Но это благоговение, к огромному сожалению,
длилось не так долго — не больше дня.
Дал бы Господь ей выбор: бессмертие или
это ощущение на всю жизнь—
Она бы и не раздумывала над ответом.
Это райское наслаждение… Но когда оно
заканчивается, мир сразу становится суровым
и до безумия мрачным.
Всё кажется скучным, гнилым, вымершим…
Утренний туман показывал густоту сложности нашей жизни.
А безумно красивый ночной месяц,
красоту которого, в основном, можно
изобразить только в воспоминаниях,
придаёт чувство одиночества.
Такой привлекательный… но такой одинокий в пелене темноты.
Но, несмотря на это, продолжает светить
и пробивать свои тоненькие лучики.

А наслаждение это наступало от самого,
казалось бы, простого — от его внимания.
Её сердце пылало, когда он совершал
небольшие проявления в её сторону.
Даже самое незаметное «здравствуй» для неё
являлось самым драгоценным.
Его взгляды украдкой, его импульсивные решения,
его неуверенные улыбки, его напряжённые
кисти рук и вздрагивающие мышцы…
Когда всё это доходило до её зрительного горизонта,
она оживала.
Словно гелиотропы, которые поначалу были без
признаков жизни, но как только увидели солнце —
стали к нему тянуться.
Наверное, если бы их общение было постоянным,
она была бы самым счастливым человеком на всей планете.
Но в настоящий момент…
Её спина была прижата к холодной бетонной
стенке с весьма шершавыми обоями, которые
приносили дискомфорт её коже.
Голова была опущена вниз, волосы выбиты
из заколок, а руки — беспомощно сжимающими колени.
Она постепенно спускалась на пол.
Её всегда яркие, выразительные глаза,
 что день изо дня сверкают игривостью
и ожиданием большего,
сейчас были пустыми. Они, безусловно,
блестели и сейчас — но из-за слёз,
 из-за горьких и нежеланных слёз…
Чёрный карандаш, что идеально подчёркивал
и делал её выражение более хищным, сейчас
выполнял лишь одну функцию: выдавал
 её накопившуюся боль и то, как она выплеснулась.