Колыбельная

//Я ищу тех, кто видит мир не как чистую доску, а как гниющее, но живое существо.
Кто из вас готов не просто согласиться, а развивать эту мысль?
Я ищу соавтора для этой «Черной Аллегории».
Напишите, если вы тоже чувствуете этот "уют" в распаде.
Я ищу не зрителей, а товарищей.//

Качаются ветви
под тяжестью звездного мёда,
Качается тень от луны
на запястье оврага.
Поет тишина в колыбели
из мха и прохлады,
Где сон рек струится
сквозь пальцы
песчаного мага.

Не голос, а шелест крыльев
в кувшинках затонувших,
Не песня, а капли,
что падают в ритме столетий.
Колышется поле
под дыханием трав уснувших,
И звезды висят
на невидимых нитях росы.

Это пенье
без губ, без начала, без имени,
Ветер гложет скалу,
напевая в щелях камней.
Корни шепчут слова
подземного гимна,
А тени поют сквозь века
неподвижных ветвей.

Колыбель
из тумана, из зноя, из инея,
Где звериный след
растворяется в нежном напеве.
Не ищи певца в листве
или в крике соловьином —
Сама ночь качает мир
в сети из лунного света.

...И в каждом камне
спит неспетая строка,
дрожит на кончике корня —
нота слепая.
Ворота рассвета —
ещё только синь у ручья,
а в трещине времени
зреет ответ без звона.

Ткут паутину мелодии
в росной пыли,
где каждый стебель —
тростинка забытой флейты.
Ветер дремлет
в карманах сухой земли,
выплетая аккорды
из пыльцы и шелков.

Этот напев не для ушей,
а для трепета жил,
для темени холмов,
что помнят шаги мамонтов.
Слушай кожей:
как звездный омут струится,
как безгубый хорал прорастает
сквозь пласты глин.

Колыбель качнётся —
и треснет гранитная скорлупа...
а пока —
лишь роса на ресницах
спящего валуна.

...Ещё не лопнул пузырь росы
на реснице полыни,
ещё не сорвался камень
в гортань подземного хора.
Спит в жилах ручья
забытый мотив глины —
он тоньше крыла мошки,
что выпила луну до дна.

Этот напев —
только треск прожилок
в опавшем листе,
только дрожь паутины
меж спящих берёз.
Ветер листает ноты,
начертанные на волчьей шкуре,
а омут хранит последний звук —
нераспустившийся вопль.

Колыбель качается...
шире... медленней...
Уже прорастают сквозь дно
корни-струны,
уже звезда зацепилась рогом
за край колыбели,
уже глина поёт губами
размытого берега.

Но песня —
всегда меж «почти» и «уже»:
в разрыве коры,
в падении пера,
в том, как лужа впитывает небо,
не успев отразить —
уже струится в жилах мха.
Вот капля падает
с клюва несуществующей птицы,
рисуя ноту на щеке гранита.

Тишина натянута
струной паутины
над пропастью,
а внизу —
шелест крыльев моли,
что приняла луну за колыбель.

Спи,
спи под шёпот корней,
пьющих звёздное молоко,
под скрип планет
на оси бесконечности.
Этот напев —
не для пробуждения.

Он —
дверь на скрижалях тумана,
дрожь в крыльях
спящего сверчка,
отпечаток ладони
на холодной стороне камня.

Слушай:
сама пустота
между звездой
и ее отражением в луже
гудит басовой струной.

Колыбель —
уже не колыбель,
а челнок в тёмных водах
материнского камня...
а песня —
лишь эхо,
бьющееся о берег слуха...

...а берег
растворяется в зове,
который не слышит
никто.

Спящий,
открой веки
навстречу последней росе:
она упадет не с ветки —
из трещины между мирами.

Колыбель —
уже колодец,
где эхо тонет,
не достигнув дна.

Пойманный напев
свернулся улиткой на камне,
и внутри —
тишина,
гулкая,
как пустая раковина моря.

Песня природы —
это не звук,
а форма молчания.
Слушай кожей,
как дышит камень,
как звезда гаснет
на мокром веке,
как само Время
качается
на паутинной нити
над бездной рассвета.

Спи.
Пусть корни пропоют тебе
последний стих —
он прорастет тишиной
сквозь ладонь,
прижатую к земле.
Исчезнет певец.
Исчезнет колыбель.
Останутся только губы росы
на холодном камне утра,
шепчущие ветру:
Ты слышал?..
Ты слышал?..
Сквозь сон...

И колыбель — камень.
И песня — роса.
А в корне — небо.