Джинн-интроверт

Я силился прогнать из антикварного кувшина,
В мажоре гаммами храпящего на все лады,
Слегка разнузданного интроверта Джинна.
В четверг и пятницу он пел "Храни царя!", вражина,
И "Марсельезой" глотку рвал с субботы до среды.

Мои упрёки про вину и адовое наказанье,
С цитатами из Достоевского и ворохом обидных слов,
Сквозь горлышко кувшина бились о его сознанье,
Пытаясь спровоцировать душевное терзанье,
Но Джинн к словесному наезду был готов.

Он не выказывал обид, не требовал юриста,
Не дёргал вОлос из седой фактурной бороды,
Всем видом демонстрируя крутого пацифиста,
Аудиторией неоценённого вокального солиста,
И муки, обществом непризнанной,  звезды.

Я понимал, что бородатый требует внимания,
В попытке залечить психологический надлом,
И руководствуясь благой идеей состраданья,
"Включив" советчика, философа и гуру мирознанья,
Я предложил начать переговоры за столом.

Прервался звук осточертевшей "Марсельезы",
И за столом возник побитый жизнью Джинн.
Поведал, что болят, любовью нанесённые  порезы,
Что дал обет безбрачной вековой аскезы,
И... вновь переместился в обжитой кувшин.

Я не желал в столетнем историческом отрезке
Быть жертвой чьих-то аскетических вершин,
Я не был с Джинном фамильярным, грубым, резким,
Но, вдохновленный воздухом и юмором Одесским,
Поехал к морю... прихватив с собой кувшин.
29.11.25