Ржавый крик

Дмитрий сидел в углу. Смирительная рубашка грубо впивалась в грудь через тонкую больничную робу. Он не двигался. Только глаза — два потухших уголька, слишком широко открытые, вглядывались в одну точку на стене, где не было ничего. Слюна медленной каплей повисла на его подбородке, но он, казалось, не чувствовал этого.

Дверь открылась без стука. Вошёл мужчина. Белоснежная рубашка с идеальными стрелками на рукавах. Летние шорты кричаще-яркого цвета. И улыбка. Слишком ровная, слишком постоянная, будто её вырезали и приклеили.

Он присел на корточки рядом с Дмитрием. Движения были плавными, но с какой-то механической чёткостью, как у манекена.
—Привет, Дима. Не хочешь рассказать, что случилось? — голос был бархатным, успокаивающим, но в нём не было тепла.

Дмитрий не ответил. Сначала он просто начал монотонно качать головой. Потом тихое бормотание, похожее на жужжание насекомого. Слёзы потекли по его грязным щекам, смешиваясь с соплями, пачкая рубашку. Он лёг на бок, свернувшись в тугой, беспомощный клубок, и его тело затряслось в беззвучных рыданиях.

Мужчина не шелохнулся. Его серо-зелёные глаза, цвет морской тины, изучали Дмитрия с холодным любопытством.
—Тихо, тихо, — прошептал он, и его улыбка не дрогнула ни на миллиметр. — Всё хорошо. Ты в безопасности.

От этих слов Дмитрий вздрогнул сильнее. Он поднял залитое слезами лицо.
—Хорошо... — его голос был хриплым шёпотом, вырванным из самой глотки. — Там... у меня дома... Он снова зашёлся в плаче, давясь им. — Мама... мама лежала на полу... А над ней... папа стоял... но это был не папа... Его глаза... другие... — Дмитрий поднял взгляд на посетителя, и в его безумии вспыхнула жуткая, кристально ясная догадка. — Прямо... прямо как у вас... И эта улыбка... Такая же...

Осознание ударило в него, как ток. Он дико закричал, забился в угол, с силой бьётся головой о стену, пытаясь отползти, слиться с штукатуркой.

И тут его кожа начала менять цвет. Не синеть от удушья, а покрываться пятнами ржавого, коричнево-оранжевого налёта. Текстура стала шершавой, пористый металл проступил на тыльной стороне ладоней, на щеках. Из его рта вырвался не крик, а скрежет, лязг старых шестерёнок. Воздух наполнился едким, удушающим запахом окисленного металла, старой крови и чего-то невыразимо чужого.

Тьма нахлынула стремительно, поглощая последнее, что оставалось от Дмитрия — не человека, а крик, вмурованный в ржавеющую плоть.