Тяжесть бессмертия

Вселенская Коммуна наступила тихо, без грома и молний. Она пришла не как торжество, а как долгий, усталый вздох всеобщего облегчения. Смерть была побеждена. Собрали по атомам, по квантовым теням, по воспоминаниям овалов лиц на потускневших фотографиях. Воскресили всех, кто был, есть и будет. Вечная жизнь стала фактом, как гравитация или скорость света.

Но радости не было. Была тихая, сосредоточенная работа.

На орбите забытой звезды, в теле старого грузового корабля, жил и трудился Кирилл. Его задачей было поддерживать связь между мирами, протянутыми в паутине Коммуны. Он слушал эфир, который был полон голосами воскресших.

Голоса были разные, но все — несчастливые. Один все спрашивал, вернули ли ему его старенький, сломанный еще в XX веке, патефон. Другой молчал, и в молчании его слышался стыд за какую-то давнюю, мелкую подлость, которую теперь не исправить. Третий, ребенок, плакал, зовя маму, хотя мама его тоже была воскрешена и находилась в соседнем секторе Галактики, но не могла подойти — мешала бесконечность.

Вечная жизнь обнажила всю накопленную за миллионы лет смертей усталость материи. Воскресили не только тела и души, но и всю их боль, все недосказанности, все невыплаканные слезы.

Кирилл смотрел на экран, где мигали точки — миллиарды воскресших душ. Коммуна была. Братство было. Смерти не было. А счастья — тоже не было. Оно потерялось где-то в пути, затерялось в промежутках между жизнью и вечностью.

Как-то раз к его кораблю пристыковался скиталец. Так называли тех, кто не мог найти себе места в вечном мироздании и путешествовал без цели. Вошедший был стар, хотя старение тоже было отменено. Его старость была внутренней, от непосильной тяжести бессмертия.

«Ты здесь один?» — спросил скиталец.
«Я везде один, как и все», — ответил Кирилл.
«Они там… там все ждут», — сказал скиталец, садясь на ящик с запасными деталями. «Ждут, что будет дальше. А дальше — ничего. Только мы. И так — всегда».

Они молчали. В тишине корабля был слышен лишь гул генераторов, питавших энергией бессмертие миллиардов.

«Мы убили смерть, — прошептал Кирилл, глядя в черное стекло иллюминатора. — Но мы не знали, что она была не врагом. Она была… избавлением. Той дверью, за которой можно отдохнуть».

«Теперь этой двери нет, — кивнул скиталец. — И мы все стоим в бесконечном коридоре».

Кирилл подошел к главному коммутатору. Он мог бы связаться с любым из воскресших. С матерью, умершей от голода в блокаду. С отцом, пропавшим без вести на войне. Но что он скажет им? Что они обречены вечно жить с своей незаживающей болью? Что победа над смертью оказалась вечным жизненным трудом без надежды на отпуск?

Вместо этого он направил антенны в глубь космоса, туда, где рождались новые звезды. Туда, где еще оставалась хоть капля небытия, тайны, настоящей, а не победной смерти.

Победа была одержана. Вечность наступила. Но самыми счастливыми в Коммуне, возможно, были те, кого не нашли, чьи атомы рассеялись навеки и кто удостоился последней, великой милости — настоящего, неотмененного покоя.