Фрейлина Россет. Никого не знала я умнее Пушкина

Фрейлина Русского императорского Двора Александра Осиповна Россет, в замужестве Смирнова,  всегда привлекала к себе внимание выдающихся умов своего времени экзотической восточной красотой, тонким художественным вкусом, весёлым остроумием и острым языком.

Первый раз фрейлина Россет встретилась с Александром Сергеевичем Пушкиным, как сообщает его биограф П.И. Бартенёв, в известном петербургском салоне, хозяйкой которого была Елизавета Михайловна Хитрово, дочь фельдмаршала, светлейшего князя М. И. Голенищева-Кутузова-Смоленского.

По отзывам современников, Хитрово была женщиной несомненно умной. Ума в ней не отрицали даже люди, к ней почему-либо не расположенные. Природный ум соединялся у нее с широкими политическими и литературными интересами. Она обладала большими познаниями в иностранной и в русской литературе. В её салоне, одном из центров петербургской умственной жизни, бывал истинный цвет тогдашнего общества. Она поддерживала дружбу или личное знакомство с такими людьми, как Пушкин, Вяземский, Жуковский, Соллогуб, Козлов,  Лермонтов, Гоголь. Она пользовалась влиянием при Дворе.

В своих записках Александра Осиповна так описывает свою встречу с Пушкиным:

«К концу года Петербург проснулся; начали давать маленькие вечера. Первый танцевальный бал у Элизы Хитровой. Она приехала из-за границы с дочерью, графиней Тизенгаузен, за которую будто сватался прусский король. Элиза гнусила, была в белом платье, очень декольте; её пухленькие плечи вылезали из платья; на указательном пальце она носила Георгиевскую ленту и часы фельдмаршала Кутузова и говорила: “Он носил это при Бородине” (перевод с французского). Пушкин был на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами. Мы все были в черных платьях. Я сказала Стефани: “Мне ужасно хочется танцевать с Пушкиным”. — “Хорошо, я его выберу в мазурке”, — и точно, подошла к нему. Он бросил шляпу и пошел за ней. Танцевать он не умел. Потом я его выбрала и спросила: “Какой цветок?” — “Вашего цвета” (перевод с французского), — был ответ, от которого все были в восторге. Элиза пошла в гостиную, грациозно легла на кушетку и позвала Пушкина».

В этих записках фрейлина Россет  цитирует шуточное стихотворение о Лизе Хитрово, утверждая, что написал его Пушкин:

Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой.
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой.
У австрийского посла,
Лиза, нынче grand gala,
Не по-старому мила,
Но по-старому гола.

В. Ф. Ходасевич в статье «Пушкин и Хитрово» по этому поводу писал:

«Она была шестнадцатью годами старше Пушкина. Была матерью двух взрослых дочерей. В начале их знакомства Пушкину было, скажем, 27 лет, ей — 43. Открытая, бурная, наступательная любовь пожилой, некрасивой и слегка смешной женщины могла сделать Пушкина смешным в глазах окружающих и публики. А это было как раз то, чего Пушкин всегда чрезвычайно боялся. И вот, по отношению к “Элизе”, он сам постарался как можно очевиднее для всех занять позицию самую насмешливую. Он сделался её первым эпиграмматистом. В письмах к приятелям, к родным, впоследствии к жене, он не перестает над нею смеяться; имя её никогда не произносит без насмешки, остроты, каламбура. Зовет её не только “Лизой голенькой”, но и хуже того — Пентефрихой; жалуется на то, что она “преследует”его “письмами и посылками”. Словом, постоянно выражает или насмешку, или раздражение».

«Летом в Павловске я познакомилась с семейством Карамзиных, — пишет в своих автобиографических записках Александра Осиповна. — Они жили в Китайских домиках, и тут началась долголетняя дружба с этим милым семейством. Катерина Андреевна, по-видимому сухая, была полна любви и участия ко всем, кто приезжал в её дом. Они жили зимой и осенью на Владимирской против самой церкви и просили меня у них обедать. После обеда явился Фирс Голицын и Пушкин и предложил прочитать свою последнюю поэму “Полтаву”. Нельзя было хуже прочесть свое сочинение, как Пушкин. Он так вяло читал, что казалось, что ему надоело его собственное создание. <...> Он читал так плохо и вяло, что много красот я только после оценила. <...>
У Потоцкого были балы и вечера. У него я в первый раз видела Елизавету Ксавериевну Воронцову в розовом платье. Тогда носили cordeli;re (цепь из драгоценных камней). <...> Она танцевала мазурку на удивленье всем с Потоцким. <...>Пушкин всегда был приглашен на эти вечера и говорил, что любителям счастья, всё подавали en fait de rafra;chissement (охлажденным) и можно называть то то, то другое, и жёлтенькие солёные яблоки, и морошку, любимую Пушкиным, брусника и брусничная вода, клюквенный морс и клюква, caf; glac; (кофе с мороженым), печения, даже коржики, а пирожным конца не было».

В первые годы отношения между Россет и Пушкиным не выходили за рамки обычных светских встреч. Более тесное и постоянное их общение возникло только в 1830—1831 годах в Царском Селе и продолжалось затем в Петербурге с значительными интервалами.

Частые их свидания в этот период были обусловлены тем, что оба они были соседями в Царском Селе, где Александра Осиповна проживала, как фрейлина Двора, а Александр Сергеевич, как человек только что обретший семейное счастье с Наталией Гончаровой. Это было их «медовое» лето.Василий Андреевич Жуковский жил поблизости в Александровском дворце при наследнике. Россет — в Большом дворце, высоко под крышей, где находились «кельи» фрейлин.

«Пушкин жил в доме Китаева, придворного камер-фурьера. В столовой красный диван, обитый кретоном, два кресла, шесть стульев, овальный стол и ломберный, накрываемый для обеда. Хотя летом у нас бывал придворный обед, довольно хороший, я все же любила обедать у Пушкиных. У них подавали зеленый суп с крутыми яйцами, рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем и на десерт варенье из белого крыжовника», — отмечала в своих записках Александра Осиповна.

«Летом 1831 г. в Царском Селе многие ходили нарочно смотреть на Пушкина, как он гулял под руку с женою, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль», — вспоминал её брат, Аркадий Осипович Россет (Русский Архив 1882, I)

Пушкин в письме к П. А. Плетнёву сообщает из Царского Села: «Двор приехал, и Царское Село закипело и превратилось в столицу» (вторая половина июля 1831 г.).

19 -го июля 1831 года Плетнёв просит Пушкина: «Поблагодари Россети за её ко мне дружбу. Её беспокойство о моей судьбе трогает меня не на шутку. Я не умею сам себе объяснить, чем я заслужил от неё столько участия; но быть за это признательным и преданным очень умею».

Пушкин отвечает ему: «Россети вижу часто; она тебя любит и часто мы говорим о тебе».

В письме к ближайшему своему другу, П .В. Нащокину, Пушкин сообщает: «... В Царском Селе всё тихо; но около такая каша, что боже упаси. Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царём. Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди, попаду во временщики» (21 июля 1831 г.).

Фрейлина Россет и молодожены Пушкины часто встречались, катались вместе в коляске, совершали долгие пешие прогулки. Александра Осиповна была всего лишь на три года старше 19 - ти летней Наталии Николаевны и очень с нею подружилась. Днём она часто приходила к ним на Каменностровскую летнюю дачу и вместе с Натали они беззаботно болтали в гостиной, пили чай и ожидали, когда Пушкин позовёт их наверх в свой солнечный кабинет. Там он часто читал им двоим только что написанные строфы сказок, стихов и спрашивал их мнения. Наталья Николаевна обычно скромно молчала или шутливо отмахивалась, обещая сказать позже, когда подумает. Александра Россет обычно высказывалась сразу и её мнение было неординарным и даже забавным.

«Наталья Николаевна сидела обыкновенно за книгою внизу. Пушкина кабинет был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто несшитые, простая чернильница и перья; на столике графин с водой, лёд и банка с крыжовниковым вареньем, его любимым. (Он привык в Кишинёве к дульчецам.) Волоса его обыкновенно ещё были мокры после утренней ванны и вились на висках; книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой комнате, без гардин, была невыносимая жара; но он это любил, сидел в сюртуке, без галстука. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с нами, выходил на балкон и прибирал всякую чепуху насчёт своей соседки графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьёзно спрашивал нашего мнения. Он восхищался заглавием одной: "Поп — толоконный лоб и служитель его Балда". "Это так дома можно, — говорил он,— а ведь цензура не пропустит!" Он говорил часто: "Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится". Вечером, в 5 или 6 часов, он с женой ходил гулять вокруг озера или я заезжала на дрожках за его женою; иногда и он садился на перекладину верхом, и тогда был необыкновенно весел и забавен». (Из воспоминаний А.О. Смирновой-Россет, Русский Архив, 1871).

Некоторые подробности царскосельских дней со слов Александры Осиповны записал поэт Я. П. Полонский, который много лет позже был домашним учителем её сына:

«Когда мы жили в Царском Селе Пушкин каждое утро ходил купаться, после чая ложился у себя в комнате и начинал потеть. По утрам я заходила к нему. Жена его так уж и знала, что я не к ней иду. — Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну и поди к нему.— Конечно, не к тебе, а к мужу. Пошли узнать, можно ли войти?— Можно. С мокрыми курчавыми волосами лежит, бывало, Пушкин в коричневом сюртуке на диване. На полу вокруг книги, у него в руках карандаш. — А я вам приготовил кой-что прочесть, — говорит. — Ну читайте.Пушкин начинал читать (в это время он сочинял всё сказки). Я делала ему замечания, он отмечал и был очень доволен.Читал стихи он плохо.Жена его ревновала ко мне. Сколько раз я ей говорила? “Что ты ревнуешь ко мне. Право, мне все равны; и Жуковский, и Пушкин, и Плетнёв, — разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он в меня”». (Из рассказов о Пушкине, записанных Я. П. Полонским, Голос минувшего, 1917, № 11 ).

О жизни в Царском Селе Пушкин 3-го июля 1831 года пишет Вяземскому:

«Жизнь у нас очень сносная. У Жуковского зубы болят, он бранится с Россет; она выгоняет его из своей комнаты, а он пишет ей арзамасские извиненья гекзаметром, — чем умолю вас, о Царь мой небесный? — прикажете ль? кожу
Дам содрать с моего благородного тела вам на калоши? — прикажете ль? уши

Дам обрезать себе для хлопушек и проч.

Перешлю тебе это чисто арзамасское произведение».

К Пушкину чуть ли не ежедневно приезжал из Павловска Николай Васильевич Гоголь. Именно в доме Китаева Александра Осиповна познакомилась со своим будущим самым задушевным другом.

Гоголь так описывает жизнь в Царском Селе в письме к Жуковскому :

«Карантины превратили эти 24 версты от Петербурга до Царского Села в дорогу из Петербурга до Камчатки. Знаете ли, что я узнал на днях только, что э… Но вы, вы не поверите мне, назовете меня суевером, что всему этому виной не кто иной, как враг честного креста церквей Господних и всего порожденного святым знаменьем. Это чёрт надел на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами, привесил на боку остроконечную шпагу и стал карантинным надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого чиновника, как дух пронёсся мимо и во мгновение ока очутился в Петербурге на Вознесенском проспекте и воззвал голосом трубным ко мне, лепившемуся по низменному тротуару, под высокими домами. Это была радостная минута. Она уже прошла. Это случилось 8 авг.» (10 сентября 1831 г.).

Лето, проведённое в Царском Селе, стало преддверием новой жизни не только для Пушкиных, но и для самой Александры Осиповны Россет. Она уже была помолвлена с Николаем Михайловичем Смирновым, человеком из приятельского круга Пушкина. Богатый, родовитый, умный и приятный в обществе, хотя порой вспыльчивый до ярости, он состоял камер-юнкером и служил в Министерстве иностранных дел. В январе 1832 года Александра Осиповна вышла за него замуж. Венчались они в соборе Зимнего дворца.

6-го марта 1832 года, в день рождения Александры Осиповны Смирновой-Россет, Пушкин купил в лавке на Невском и подарил ей альбом. « ... Помню, он говорил: “ Из всего, что он написал, есть только одно, что мне нравится больше всего. Хотите, запишу в ваш альбом? Если бы я мог еще верить в счастье, я бы искал его в единообразии житейских привычек”», — вспоминала Россет.   

На первой странице он написал своим чётким, твёрдым и красивым почерком:

В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный

И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.