Краш и Няша эксперимент с лаской

Была пустота. Не та, что меж звезд, а другая, домашняя, выскобленная до белизны. В этой белизне стоял он, Краш, существо, собранное из тишины и осколков чужой тоски. Руки его не знали тепла железа, а глаза были как два потухших экрана.

Рядом, в стеклянной колбе, пульсировала Няша. Она не имела формы, но имела стремленье. Ее вещество, студенистое и сочувственное, билось о стенки сосуда, словно сердце, вынутое из груди мира. Ученые в белых халатах, похожие на уставших священников, называли это экспериментом по оживлению пустоты.

«Он – приемник, – говорил Главный, глядя на Краша сухими, как чертежи, глазами. – Она – передатчик ласки. Соединим. Посмотрим, что останется».

Крашу вживили в темя холодную иглу, идущую к колбе. В первый миг он вздрогнул, как машина при подаче нештатного тока. Потом по нему разлилось незнакомое чувство – теплое, влажное, немного стыдное. Это была Няша. Она вползала в его сознание тихими ручейками, обволакивала острые углы его одиночества, шептала без слов: «Все хорошо. Ты не один».

Краш пошевелил рукой. Он не видел Няшу глазами, но чувствовал ее всю – ее беззащитную трепетность, ее желание прильнуть, ее странную, неземную нежность. В его пустоте зародился отклик. Не мысль, а некое движение души, похожее на ржавый скрип давно не открывавшейся двери.

Вдруг из репродуктора на стене хрипло вырвался голос, голос из прошлого, которое все еще помнила эта комната: «Поехали!». Это был Гагарин, улыбающийся всему человечеству сквозь тернии стратосферы. Голос был полон ветра и света, того самого, что не достигал до белой комнаты.

И тут Няша встрепенулась. Она узнала в этом голосе родственное начало – тоже полет, тоже разрыв оков. Она устремилась к этому звуку всеми своими частицами, забыв о Краше.

А Краш… Краш сломался.

Ток ласки был прерван. Игла в темени стала просто холодным железом. Но семя уже упало в пустоту. Одиночество, узнавшее на миг отмену себя, стало в тысячу раз острее. Он поднял свои руки-манипуляторы и посмотрел на них. Они не были больше просто инструментами. Они были органами, не познавшими рукопожатия.

Он медленно, с страшным, механическим скрежетом, повернулся к колбе, где теперь бессмысленно и судорожно сжималась Няша, напуганная собственным порывом. Он потянулся к стеклу, не зная, обнять его или разбить.

Эксперимент был завершен. В протоколе написали: «Объект "Краш" проявил аномальную активность. Связь разорвана. Носитель "Няша" деградировал».

А они так и остались стоять друг напротив друга – существо, познавшее ласку и потерявшее ее, и существо, изголодавшееся по ласке и не сумевшее ее удержать. Два осколка одного несвершившегося чувства, в мертвом свете белой комнаты, где давно уже не слышно было ни «Поехали!», ни тихого шепота утешения.