КБШ 2. 8 Лукреция

<>  2.8.33 «ЛУКРЕЦИЯ» <>

В 1594 году известным нам лондонским печатником Ричардом Филдом была опубликована вторая поэма Шекспира «Изнасилованная Лукреция» (далее просто «Лукреция»).

Признанными первоисточниками для «Лукреции» послужили поэма Овидия «Фасты» (“Fasti”, книга II, стр. 185 - 852) и труды римского историка Ливия.  Книги этих писателей находились в библиотеке лорда Бёрли[490].  Английскую версию истории Шекспир также мог прочесть в книге Уильяма Пэйнтера «Дворец удовольствий».  Вторичным источником для «Лукреции» послужило подробное описание Троянской войны в «Энеиде» Вергилия (2-я песня), переведенной на английский дядей Эдварда де Вера Генри Говардом, графом Сурреем, и в «Илиаде» Гомера.

Поэма была посвящена Генри Роузли, графу Саутгемптону, при чём посвящение было настолько интимно сердечным, что становилось ясно: автором владели пылкие чувства к Саутгемптону:

«Любовь, которую я питаю к вашей светлости, беспредельна...
…
То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже ваше,  как  часть  того целого, которое безраздельно отдано вам».

Я полностью согласна с Эдвардом Фурлонгом[491]: 

«Такими словами обычно выражали свои чувства только близкие родственники или любовники...  Удивительно, что поэт дерзнул напечатать подобное, а граф Саутгемптон отнёсся к подобным откровениям терпимо!»

В тот же период, когда создавались «Лукреция» и «Венера и Адонис», Шекспир посвящал свои пронизанные любовью сонеты Юному Другу, обещая ему бессмертие и свою пожизненную преданность и любовь.  Шекспировское посвящение Саутгемптону в «Лукреции» – одно из наиболее сильных доказательств того, что именно граф Саутгемптон был Юным Другом Шекспира.
 
Мрачный период в жизни Эдварда де Вера тянулся с 1588 года, когда умерла его жена Анна Сесил. Ухаживание за Елизаветой Трентам и женитьба на ней в 1591 году открывают де Веру второе дыхание.  Он хочет наконец-то превратиться из неуправляемого мальчика в заботливого мужа и отца семейства.  Настало время хотя бы сейчас позаботиться о дочках.

Де Вер участвует в семейных попытках выдать свою старшую дочь (и внучку Лорда Бёрли) Елизавету Вер за юного графа Саутгемптона.  Саутгемптон сопротивляется, оттягивает решение.  Оксфорд знакомится с ним всё ближе и ближе.  Он посвящает юноше 17 сонетов, уговаривая его увековечить свою красоту, оставив на земле сына и наследника.  Саутгемптон продолжает сопротивляться, а муза Оксфорда обольщает сердце автора, и он сам влюбляется в героя своих сонетов.  Так Пигмалион влюбляется в созданную им Галатею, так многие поэты сами ловят себя в любовные сети с помощью своих же собственных произведений.

Оксфорд прекращает подталкивать к женитьбе своего Юного Друга – его осеняет другая идея: он обессмертит его своими произведениями.  Рождение наследника не является гарантией продолжения рода, поэзия же даёт подлинное бессмертие.

Ставивший своё «я» превыше всего Оксфорд уже забыл о дочери, предоставив Лорду Бёрли и ей самой подыскивать жениха.  Оксфорд уже не на шутку влюблён в Саутгемптона и посвящает ему одну за другой свои поэмы: «Венеру и Адониса» – в 1593 году, «Лукрецию» – в 1594 году.

Обе поэмы воспринимаются публикой «на ура».  Кембриджский ученый Габриэль  Харви  пишет,  что 

«молодые  увлекаются "Венерой и Адонисом", тогда как более разумные предпочитают "Лукрецию"»,

а другой знаменитый учёный из того же Кембриджа Уильям Ковел в «Полимантее» (1595 год) воздаёт особую хвалу Шекспиру за его «Лукрецию»[492].  Кембридж гордится Шекспиром, а Уильям Ковел, «перечисляя писателей и  поэтов  –  воспитанников этого  университета  (Спенсер,  Марло, Дэниел, Дрейтон)...  – включает сюда и "сладчайшего Потрясающего Копьем".  Выходит,   Ковел   считает   Шекспира   университетским   писателем,   своим однокашником?»[493]   

Существует ряд косвенных доказательств того, что Шекспир был питомцем Кембриджа (например, сленг Кембриджа в произведениях Шекспира), свидетельство же Ковела – прямое доказательство.  Вспомним, что в Кембридже учились и Оксфорд, и Ратленд, и Фрэнсис Бэкон.  Кого из них Ковел имел в виду?  В любом случае признание Ковела не вступает в противоречие с оксфордианской теорией, а, скорее, подтверждает её, ведь граф Оксфорд – питомец Кембриджа.

Фрэнсис Бэкон – тоже обучался в Кембридже, но зато (слабое место бэконианской теории!) он никогда не бывал в Италии (а подлинный Шекспир был!)  Как раз об Италии сейчас и пойдёт речь, а точнее о знаменитом дворце Палаццо Дукале в Мантуе. 

Мантуя – легендарный итальянский город, и, согласно легенде, Мантуя, как и Рим, была основана беженцами из Трои[494]; пребывание в Мантуе возрождает воспоминания о Троянской войне.  Бессмертный поэт Вергилий родился в окрестностях Мантуи.  В Мантуе жил поэт Бальдессаре Кастильоне.  Вспомним, что под покровительством Эдварда де Вера вышел перевод «Придворного» Кастильоне на английский.  В предисловии (на латыни) к переводу (1571 год) Эдвард де Вер писал о том, что «высочайшие и величайшие похвалы он должен адресовать обоим, и автору, и переводчику», что труд Кастильоне настолько  исчерпывающий, что «к нему невозможно ничего добавить, и в то же время в нём нет ни одного лишнего слова», что созданный им портрет придворного – «наивысший и наиболее превосходный тип человека». 

Кастильоне всячески способствовал тому, чтобы мантуанский герцог Гонзаго поручил художнику и скульптору Джулио Романо создание фресок, украшающих Троянские комнаты Палаццо Дукале.

Огромные фрески на стенах Троянских комнат действительно впечатляют.  Произведения художников вдохновляют поэтов, творения поэтов оживляют воображение композиторов, из музыкальных звуков рождаются скульптуры, а из красок – музыка. 

Несчастная Лукреция, честь которой опорочена Тарквинием (а честь для неё дороже жизни), глубоко переживает своё падение.  По воле автора мысли её вдруг обращаются к падению Трои. 

Вероятно, автор желает подчеркнуть некоторую общность падений.  Но это желание не могло быть единственным стимулом для написания такого крупномасштабного лирического отступления о троянских событиях – длиной в 26 строф. Создаётся впечатление, что поэтические полотна автора – отражение живописных картин, созданных художником, под сильнейшим впечатлением от которых находится автор. 

О подобном впечатлении писали и классик шекспироведения Георг Брандес, и знаменитый английский профессор-литературовед 19-го века сэр Уолтер Рэйли, и современный независимый исследователь Эдвард Фурлонг, и выдающиеся оксфордианцы, включая Джона Хэмилла. 

Вот что Брандес написал по этому поводу[495]:

«Самая замечательная часть темы, по крайней  мере,  с  чисто  технической стороны, это – длинный ряд строф (стихи  1366-1568),  описывающих картину "Разрушение Трои", которую созерцает Лукреция, охваченная отчаянием, притом написанных с такой силой, свежестью и наивностью,  словно  поэт  впервые  увидел картину. "Здесь виднелась рука воина, покоящаяся  на  голове  другого;  там стоял человек, на нос которого падала тень от уха соседа". Толкотня и  давка изображены так правдоподобно  на  этой  картине,  что  "вместо  всей  фигуры Ахиллеса можно было видеть только копье, охваченное его  рукой.  Его  самого можно было созерцать только глазами души. Там виднелась  нога,  рука,  лицо, голова, и все эти части заменяли собою целое"».

Что же это за картины падения Трои, которые произвели на Шекспира такое неизгладимое впечатление?

Это серия цветных фресок на стенах Троянских комнат в Палаццо Дукале, грандиозные полотна, растянувшиеся на сотню футов.  Галерея Троянских комнат вызывает в памяти прибежище Эдварда де Вера в последние годы его жизни – лондонский особняк Королевское Место, который его вторая жена Елизавета Трентам приобрела для них в 1596 году.  В этом жилище де Вера был длинный коридор-галлерея в 160 футов, с балконами[496]. 

Джон Хэмилл, сравнив текст «Лукреции» с фресками в Палаццо Дукале, пришёл к убеждению, что именно эти фрески вдохновили Шекспира, и в своей статье «Десять неугомонных призраков Мантуи» привёл два пассажа из «Лукреции», в которых мысли Лукреции вызывают воспоминание о картинах в Троянской комнате, и сопоставил их с соответствующими картинами[497].  Первое полотно (стенная роспись) – «Парис, похищающий распутную Елену» (см. иллюстрацию №11) – вдохновило, по его мнению, Оксфорда-Шекспира на следующие строки:

«О, где блудница, кто всему виною,
Чтоб ей лицо ногтями растерзать?
Парис, ты похотью разрушил Трою,
Заставил стены древние пылать...»
(«Лукреция», строфа 211, пер. В. Томашевского здесь и далее)

Второй пассаж из «Лукреции» связан с настенной фреской «Синон, указующий на деревянного коня и убеждающий троянцев, что конь безопасен и принесёт им удачу» (см. иллюстрацию №12):

«Столь кроткий образ мастер создал нам,
Изобразив предателя Синона!
Ему доверясь, пал старик Приам,
Его слова лавиной раскаленной
Сожгли дворцы и башни Илиона...»
           («Лукреция», строфа 218)

Мне представляется убедительной гипотеза о том, что «Лукреция» была написана Шекспиром для развлечения круга друзей и знакомых Саутгемптона, путём высмеивания лидера вражеской группировки (кружка «Рыцари Ночи») сэра Уолтера Рэйли, низвергнутого фаворита королевы Елизаветы, который снова начинал входить в силу. Подробнее об этом будет сказано в главе «Изнасилованная Лукреция и Благочестивая Авиза», во втором томе. 

Это, так сказать, была обязательная программа автора.  Но произвольная программа (в данном случае, это лирические  отступления автора) почти всегда превосходит обязательную.  Высмеять Тарквина-Рэйли и напомнить королеве Елизавете о том, что Рэйли то ли соблазнил, то ли изнасиловал Бесс Трокмортон, взбесив таким поступком королеву, – это было социальным заказом группы.  А вот о поразивших его полотнах «Падения Трои» Эдварду де Веру неудержимо хотелось написать самому. 

Также ему хотелось описать мучения подверженного соблазну недозволенных желаний Тарквина.  Чувственному и страстному де Веру вожделения Тарквина были понятны и близки.  Полубезумие страсти, любовный амок[498].  Де Вер и сам потерял многое из-за любовного романа с Анной Вавасор, которую, судя по всему, не так уж сильно любил, но страстно желал.  Анна Вавасор родила от него сына, но де Вер не женился на ней.  Между оскорблёнными родственниками Анны Вавасор и де Вером началась кровопролитная вендетта, в которую втянулись и друзья, и слуги с обеих сторон.  Лукреция осыпает проклятиями Тарквина.  Возможно, что подобными проклятиями в самый острый и критический момент их отношений осыпала де Вера Анна Вавасор. Во всяком случае, у де Вера в этой области был личный опыт, незабываемый опыт. 

Когда же Лукреция оплакивает свою потерянную честь, это уж точно печально-любимый мотив Шекспира-Оксфорда.  В своих сонетах Шекспир неоднократно с горечью размышляет о вульгарном скандале, который поставил клеймо над его бровью, о том, что его опозоренное имя умрёт вместе с ним.  А Эдвард де Вер пишет стихотворение «Потеря доброго имени»:

«О, имя доброе моё – потеря из потерь!»

В поэме «Лукреция» чувствуется почерк Эдварда де Вера.  Строфы 122-141 «Лукреции» буквально «выросли» из ранних стихотворений Эдварда де Вера.

Лукреция проклинает Тарквиния (и здесь у автора уже зрелое и совершенное перо):

«Пусть волосы он рвет, тоской терзаясь,
Пусть сам себя проклятьями клеймит
И, помощь от тебя обресть отчаясь,
Пусть жизнь раба презренного влачит,
Пусть с завистью на нищих он глядит,
             Пусть, наконец, злодею в наказанье
             Откажет даже нищий в подаянье».
                («Лукреция», строфа 141)

Эдвард де Вер проклинает отвергнувшую его возлюбленную (перо начинающего автора, но того же самого человека):

«И пусть она познает тяжесть рока,
И пусть желает и напрасно ждёт,
Пусть днём и ночью чахнет одиноко.
Пусть стонет, но никто на помощь не придёт.
              Пусть все вокруг презреньем платят ей
              За мой недуг, за боль души моей».
                («Любовь и Антогонизм», пер. И. Кант)

Как сказал Томас Лоуни: 

«Если они [оба приведенных отрывка] не вышли из-под пера одного и того же человека, то никогда ещё на земле не было двух поэтов, чьи менталитеты и поэтическое мастерство имели бы такое поразительное сходство»[499].

***

Примечания.
490. Jolly, “’Shakespeare’ and Burghley’s Library,” стр. 12.
491. Furlong, глава 12 “Venus And Adonis.”
492. Аникст, глава 4.
493. Гилилов, стр. 142.
494. Farina, стр. 224.
495. Брандес, глава XI.
496. Furlong, глава 12 “Venus And Adonis,” note 2.
497. Hamill, стр. 14.
498. Так потрясающе описанный Стефаном Цвейгом в его повести «Амок».
499. Looney, том 1, стр. 155.

*********************************************************
<> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <> <>   
*********************************************************