Город, поющий на языке раковин

Ветер с моря приносил соль и гудки ушедших кораблей. Солнце опускалось за крыши Амбрея — города, сложенного не из камня, а из тысяч раковин, сросшихся в причудливые арки и башни. Их внутренние завитки, словно застывшие морские волны, переливались розовым и перламутровым светом, отражая последние лучи. Когда стемнело, стены начинали светиться — тихо, мерцая.

Я не помнил, как оказался здесь. Последнее, что помнилось: волна, сбившая меня с палубы «Морского льва», соленая пена в горле, а потом — тишина, разорванная только шумом прибоя. Проснулся на берегу, где песок переливался так же, как раковины города. В кармане — только ржавый перочинный нож да в бутылке обрывок письма от Элизы: «Жди меня у маяка, когда сойдет туман…» Маяка в Амбрее нет, подумал я тогда. Ошибся.

Город молчал. Двери домов были заперты на засовы из сплетенных кораллов, окна завешены тонкой паутиной. Лишь на центральной площади, у фонтана в форме гигантской раковины, сидела девочка. Ее кожа отливала жемчугом, волосы, будто водоросли в приливной воде, колыхались без ветра. В руках она держала связку высушенных медуз.

— Ты пришел за историей, — сказала она, не глядя на меня.

Я опустился на каменную скамью.

— Я ищу маяк. И Элизу.

Девочка рассмеялась. Звук разлился по площади, заставив раковины на домах зазвенеть в унисон.

— Элиза давно здесь. Ее история теперь часть Амбрея. Как и твоя будет. Хочешь увидеть?

Она встала, и я последовал за ней через узкие улочки, где стены переговаривались между собой. Иногда мне чудилось, что в перламутровых изгибах мелькают лица — знакомые и чужие одновременно. «Это те, кто подарил свои воспоминания городу», — пояснила девочка. «Чем больше отдаешь, тем слаще поет Амбрей».

Библиотека находилась в бывшем храме бога, чье имя давно забылось. Вместо колонн — исполинские кораллы, вместо полок — сплетения морских звезд, цепляющихся за стены своими иглами. Книги здесь не читали. Их слушали.

— Вот, — девочка протянула мне свиток из кожицы каракатицы. — Твоя история. Начни с конца.

Я коснулся рельефных чернильных пятен — и внезапно оказался в своей памяти: Элиза стоит на причале, ее платье похоже на взбитую пену. Она машет, но я не вижу корабля. Только серый туман, сгущающийся у ее ног. «Почему ты не вернулся?» — спрашивает она. Я не помню ответа. Потому что его не было.

— Хватит! — вырвался я из видения. Свиток рассыпался в прах. — Что это?

— Истинная цена Амбрея. Мы забираем то, что делает вас вами. Воспоминания, боль, надежды… Город берет их, и от этого поет. — Девочка указала вверх. Где-то над нами, сквозь перламутровый свод, слышался мерцающий звук, похожий на хор невидимых скрипок. — Маяк, который ты ищешь, стоит на краю города. Но его свет убивает песню. Без нее Амбрей обратится в прах.

Я сжал кулаки. В кармане зашуршал обрывок письма.

— Элиза хотела меня здесь увидеть. Значит, она знала…

— Она пришла первой. Отдала все, что у нее было, чтобы ты тоже приплыл. Город требует пару для вечного танца. Две души, сплетенные в одну песню.

Внезапно на улицах за окном зашевелились тени. Не люди — фигуры из раковин и морского стекла, их пустые глазницы светились тусклым голубым. «Пришли за новой историей», — прошептала девочка.

Я рванул к выходу. Улицы извивались, как живые. Тени настигали меня скользящими шагами, их голоса сливались в одну фразу: «Пой, пой, мы дадим тебе вечность». В конце узкого переулка маяк вздымался над обрывом, его башня была сплетена из человеческих костей, покрытых мхом-люминесцентом. Дверь скрипела на петлях из позвонков.

Внутри винтовая лестница уходила вверх, к линзе, где вместо лампы горело синее пламя. Рядом с механизмом, сплетенным из нервов и жил, сидела Элиза. Ее лицо теперь было частью стены — глаза превратились в жемчужины, губы срослись в молчаливую улыбку.

— Ты опоздал, — послышалось мне. — Город уже выбрал нас.

Я схватил нож. Тени заполнили лестницу. Их руки, как сухие водоросли, тянулись ко мне.

— Прости, — сказал я Элизе и ударил лезвием по синему пламени.

Свет вспыхнул. Кости башни застонали. Тени рассыпались в прах с тихим звоном, будто разбитые колокольчики. Элиза посмотрела на меня в последний раз — в ее жемчужных глазах отразились тысячи закатов Амбрея.

Город начал петь. Но это была не мелодия, а крик. Стены трескались, высвобождая из своих недр воспоминания: смех детей, шепот влюбленных, стоны умирающих… Все это смешалось в вихрь, уносящийся в небо. Башня маяка рассыпалась, и я падал сквозь ее обломки, касаясь пальцами холодных волн.

Проснулся на том же берегу. Песок в моих волосах был обычным песком. В кармане — маленькая раковина. Приложив ее к уху, я услышал не шум моря, а голос Элизы: «Ты всегда был частью песни».

С тех пор я ношу эту раковину на шее. Иногда ночью она поет. А когда пою я — мне снятся перламутровые улицы, где две тени танцуют в вечном закате. Город живет. Просто научился прятаться глубже. В тех, кто слышит музыку в шуме прибоя. В тех, кто помнит вкус соленых слез, выплаканных за любовь, что сильнее смерти.