Цветаева. Пушкин был мой первый поэт...

Мой Пушкин — это Пушкин моего детства...
Ц в е т а е в а

В литературной жизни эмиграции произошло большое событие: в парижском журнале «Современные записки» (1937. № 64) был напечатан очерк Марины Цветаевой «Мой Пушкин».

В начале 1920-х годов Марина Цветаева в эмиграции: Берлин, Прага, Париж. «Поэтесса из Парижа!» — смеялась Цветаева над собою. В эмиграции Цветаева пишет все меньше стихотворений и отдает предпочтение прозаическим произведениям большой формы — поэмам и трагедиям.

Историк литературы и писатель Владимир Вейдле вспоминает:
«Проза Цветаевой стала появляться в печати заметно для меня лишь незадолго до того, как я — в январе 34-го года — с ее автором лично познакомился.<...> Ей было сорок два года <...> Женственна она была. Женственности ее нельзя было забыть ни на минуту. Но в том, вероятно, разгадка несходства ее — ни с кем — и заключалась, что женственность, или даже грубее — женскость, не просто вступила у нее с поэтическим даром в союз (как у Ахматовой) и не отреклась от себя, ему уступив (как у Гиппиус), а всем своим могучим порывом в него влилась и неразрывно с ним слилась. Отсюда, должно быть, и резкое различие ее ранних (девических) стихов от зрелых — пульса, импульса, ритма их, прежде всего: то, что в тех журчит, в этих клокочет; а также, смею думать, фантастичность иных ее влюбленностей <...>
Трудно ей жилось и в Париже, и в русском Париже. Любили ее здесь или хотя бы достаточно уважали немногие» .

2-го января 1937 года Цветаева сообщает в письме к «чешскому другу» — журналистке, писательнице — Анне Тесковой:
«Я, как встала после гриппа, так сразу засела за переписку своей прозы — Мой Пушкин. Мой Пушкин — это Пушкин моего детства: тайных чтений головой в шкафу, гимназической хрестоматии моего брата, к<отор>ой я сразу завладела, и т. д. Получается очень живая вещь. Не знаю — возьмут ли Совр<еменные> Записки, но во всяком случае буду эту вещь читать вслух на отдельном вечере»

В тот же день она пишет В.Н. Буниной:
«Милая Вера, мне необходимо устроить свой вечер – прозу: чтение о Пушкине, называется «Мой Пушкин» (с ударением на мой). Я его как раз кончаю.
Я совсем обнищала: Совр<еменные> Записки (НЕГОДНЫЕ) не дали мне на Рождество даже 100 фр<анков> аванса – под моего Пушкина, под предлогом, что им нужно достать 5 тысяч (чего проще: 5.100!).
Словом, вечер мне необходим».

Чтение «Моего Пушкина» все же состоялось вместе с её «Стихами к Пушкину» 2-го марта 1937 года.

11-го марта в письме к В.Н. Буниной Цветаева делится впечатлениями о вечере и благодарит за помощь в распространении билетов:
«Вера милая, огромное спасибо за вечер, за досланные 20 фр<анков>, за неустанность Вашей дружбы.
Есть люди, из моих друзей, которые не продали ни одного билета, и по-моему это – не друзья. Я не от жадности говорю, а от глубочайшего непонимания такого толкования дружбы, меня такое внешнее равнодушие внутренне рознит, п. ч. я дружбы без дела – не понимаю.
Но, в общем, вечер прошел отлично, чистых, пока, около 700 фр<анков> и еще за несколько билетов набежит. Я уже уплатила за два Муриных школьных месяца, и с большой гордостью кормлю своих на вечеровые деньги, и домашними средствами начала обшивать себя и Мура.
Еще раз – огромное спасибо!
О вечере отличный отзыв в Сегодня, и будет отзыв в Иллюстрированной России, а Посл<едние> Нов<ости> – отказались, и Бог с ними! Получаю множество восторженных, но и странных писем, в одном из них есть ссылка на Ивана Алексеевича – непременно покажу при встрече. Но Вы скоро едете? Если не слишком устанете – позовите.
Никто не понял, почему Мой Пушкин, все, даже самые сочувствующие, поняли как присвоение, а я хотела только: у всякого – свой, это – мой. Т. е. в полной скромности».

«Очерк "Мой Пушкин" — не литературоведческая работа. Это скорее психологический этюд, попытка воскресить и воспроизвести детское восприятие пушкинского творчества, которое - при всей наивности этого восприятия - оказывалось первой, на всю жизнь неизгладимой школой не только поэтических впечатлений, но и нравственных понятий» .

«”Мой Пушкин" — это воспоминание автора о своём детстве, повесть о девочке, которую водили гулять по Страстному бульвару к памятнику Пушкина, а ещё на стене одной из комнат её родного дома в Трёхпрудном висела картина "Дуэль Пушкина"…»

«Первое, что я узнала о Пушкине, это – что его убили. Потом я узнала, что Пушкин – поэт, а Дантес – француз. Дантес возненавидел Пушкина, потому что сам не мог писать стихи, и вызвал его на дуэль, то есть выманил на снег и там убил его из пистолета в живот. Так я трёх лет твердо узнала, что у поэта есть живот, и, - вспоминаю всех поэтов, с которыми когда-либо встречалась, - об этом животе поэта, который так часто не - сыт и в который Пушкин был убит, пеклась не меньше, чем о его душе…
Пушкин был мой первый поэт, и моего первого поэта - убили» .

В юношеском стихотворении «Встреча с Пушкиным»,, написанным в Крыму в 1913 году, Цветаева по-девчоночьи беседует с Пушкиным:

Слева — крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна — окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…
Смуглую руку у лба… —
Точно стеклянная, на повороте
Продребезжала арба… —

Запах — из детства — какого-то дыма
Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.

Т. А. Астапова — одноклассница М. Цветаевой в гимназии М. Г. Брюхоненко, вспоминает:
«Вот уроки русской литературы. Казалось бы, сам предмет должен быть близок Цветаевой, но преподает Ю. А. Веселовский без особого подъема, несколько рутинно, и Цветаева по-прежнему читает что-то свое и не слышит, о чем не спеша, ровным голосом рассказывает Юрий Алексеевич.
Однажды Ю. А. Веселовский принес в класс статью Писарева о Пушкине, и одна из учениц читала вслух «издевательскую» критику на письмо Татьяны. То и дело раздавались взрывы смеха. Большое оживление в классе заставило Цветаеву приподнять голову и прислушаться. Некоторое время она слушала молча, без тени улыбки в раскрывшихся глазах было удивление. «Что это?» — наконец спросила она. «Это Писарев, Писарев», — с разных сторон зашептали ее ближайшие соседки. «Боже мой!» — Цветаева возмущенно и пренебрежительно пожала плечами и снова погрузилась в чтение» ( Татьяна Астапова. В нашем классе...).

«Памятник Пушкина, — пишет Цветаева, — был не памятник Пушкина (родительный падеж), а просто Памятник-Пушкина, в одно слово, с одинаково непонятными и порознь не существующими понятиями памятника и Пушкина. То, что вечно, под дождем и под снегом, – о, как я вижу эти нагруженные снегом плечи, всеми российскими снегами нагруженные и осиленные африканские плечи! – плечами в зарю или в метель, прихожу я или ухожу, убегаю или добегаю, стоит с вечной шляпой в руке, называется “Памятник-Пушкина”.<...>

Памятник Пушкина был и моя первая пространственная мера: от Никитских ворот до памятника Пушкина - верста, та самая вечная пушкинская верста, верста "Бесов", верста "Зимней дороги", верста всей пушкинской жизни и наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая.<...>

Памятник Пушкина был первым моим видением неприкосновенности и непреложности.

– На Патриаршие Пруды или..?
– К Памятник-Пушкину!
На Патриарших Прудах – патриархов не было».

В эмиграции Цветаева создает также цикл из шести стихотворений – «Стихи к Пушкину». В этих стихах она рисует образ поэта, связывая его с живым и страстным человеком.

В письме к Анне Тесковой от 26-го января 1937 года Цветаева так характеризует свои стихи:
«У меня три Пушкина: Стихи к Пушкину, которые совершенно не представляю себе чтобы кто-нибудь осмелился читать, кроме меня. Страшно-резкие, страшно-вольные, ничего общего с канонизированным Пушкиным не имеющие, и всё имеющие — обратное канону. Опасные стихи. Отнесла их, для очистки совести, в редакцию Совр<еменных> Записок, но не сомневаюсь, что не возьмут — не могут взять. Они внутренно — революционны — так, как никогда не снилось тем, в России».

«Стихи к Пушкину» (Бич жандармов, бог студентов…”, “Петр и Пушкин”, “Станок” и Преодоленье…”) были напечатаны в 1937 году в том же парижском журнале «Современные записки»:

Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен —
Пушкин — в роли монумента?
Гостя каменного — он,

Скалозубый, нагловзорый
Пушкин — в роли Командора?

***

И бо;льшего было бы мало,
— Бог дал, человек не обузь!
—Когда б не привез Ганнибала-
Арапа на белую Русь.

Сего афричёнка в науку
Взяв, всем россиянам носы
Утер и наставил, — от внука-то
негрского — свет на Руси!

***

Вся его наука —Мощь.
Светло — гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.

Пра;деду — товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка —
Как своей рукой.

***

Преодоленье
Косности русской —
Пушкинский гений?
Пушкинский мускул

На кашалотьей
Туше судьбы —
Мускул полета,
Бега,
Борьбы.