Кузнечик и муравей

В той земле, что лежала под солнцем и дождем, жизнь была тихой и глубокой, как корни у старой полыни. Земля дышала медленно, в такт с облаками, и каждое дыхание ее рождало из себя стебель, камень или жука.

Между двумя глинистыми комьями жил кузнечик. Он был зеленый и хрупкий, как осколок летнего неба. Его жизнь состояла из тишины и прыжков. Он сидел на плоском камне, и его большие, простые глаза видели мир без понимания – только как свет, тепло и протяженность. Он не знал своего имени и не чувствовал одиночества; он был просто частицей земли, на время отделившейся и получившей способность двигаться.

Рядом, у подножия сухой травинки, трудился муравей. Он был темный, словно вырезанный из кусочка ночи, и нес на своей спине груз – крошечное зерно, тяжелее его самого. Муравей знал дорогу. Он знал ее не умом, а всем своим существом, каждой ножкой, чувствующей неровности почвы. Его жизнь была не подвигом, а долгом, таким же неотвратимым, как восход солнца. Он тянул свою ношу к невидимому для кузнечика муравейнику – живому, шевелящемуся комку общей жизни, где каждая частица принадлежала целому.

Кузнечик следил за муравейником с тихим удивлением. Ему была непонятна эта вечная тревога, это движение без радости. Он жил иначе. Он жил в самом себе. Он слышал, как растет трава, как шуршит под землей червь, как от зноя трескается глина. Это была его работа – слушать мир.

Однажды кузнечик прыгнул и сел на колосок. Колосок был еще зеленый, не налившийся, но уже тянущийся к небу с той же немой тоской, что и все живое. Он качался под легким весом кузнечика, и это качание было их общим, единственным разговором. Кузнечик чувствовал, как внутри колоска течет сок – тайная, слабая жизнь, похожая на его собственную.

Муравей, проползая мимо, на мгновение остановился. Его сложные глаза, состоящие из множества маленьких глазков, увидели кузнечика не как существо, а как препятствие, как часть пейзажа. Он не видел тихой радости колоска, не чувствовал ветра. Он видел только путь и ношу. И пополз дальше, в свою глубокую, коллективную судьбу.

А кузнечик сидел на колоске, и ему было и жалко муравья, и странно перед ним. Он думал своей простой, растительной думой: вот они оба – он и муравей – дети одной земли. Один несет на себе тяжесть зерна, чтобы продлить жизнь. Другой просто живет, и его жизнь – это тоже зерно, но иного рода, невидимое, которое сеется в тишине и прорастает ничем не выраженной радостью.

Он спрыгнул с колоска и снова замер на камне. Солнце клонилось к закату, отбрасывая длинные тени. Муравей исчез в своем подземном царстве. Колосок одиноко шелестел на ветру. Земля, принявшая и кузнечика, и муравья, и колосок, лежала в вечерней прохладе безмолвная и равнодушная. Она знала, что все они – и трудяга, и бездельник, и растение – равно нужны ей для какого-то неведомого, великого равновесия. Все они были ее детьми, и все возвратятся в ее темную, теплую утробу, чтобы когда-нибудь стать частью нового стебля, нового камня или нового хрупкого, зеленого кузнечика.