Стремящийся паровоз

На запасном пути, у края огромного, еще не обустроенного мира, стоял паровоз. Он был стар и видал виды; его некогда черные бока покрылись бурыми язвами ржавчины, а в опустошенной топке гулял ветер, нашептывая о прошлых поездках. Но имя у него было великое – «Стремящийся Вперед».

Рядом с паровозом в землянке жил мальчик Саша. Родителей его не стало в вихре великих событий, и он прилепился к железному исполину, как к последнему родному существу. Саша верил, что паровоз не сломан, а лишь спит, копит силы для рывка в светлое будущее, которое, как все говорили, лежало там, за горизонтом, где кончались рельсы.

Каждое утро Саша приходил к паровозу, залезал в его будку, брался за штурвал, холодный от ночной росы, и смотрел вперед, туда, где рельсы, чуть погнутые и ржавые, терялись в полынной степи.
«Ничего, – шептал он паровозу. – Мы еще поедем. Мы обязательно поедем.»

Он говорил это, чтобы утешить и его, и тихую, щемящую пустоту у себя в груди. Он выметал из топки песок и мышиные гнезда, словно готовя ее для новой, чистой пищи – не угля, а самого света грядущего.

Однажды в депо пришел новый начальник, молодой, с горящими, как у ангела, глазами. Он осмотрел «Стремящегося Вперед» и покачал головой.
«Этот не пойдет. Он отжил свой век. Ему бы на свалку истории.»

Саша, услышав это, вцепился в поручни будки, словно в жизнь самого паровоза.
«Нет! – крикнул он, и голос его сорвался. – Он не отжил! Он стремящийся! Он только ждет… ждет команды!»

Начальник посмотрел на мальчика, на его лихорадочные глаза, на исхудалое тельце, и суровость его смягчилась.
«Ждет чего? Рельсы тут кончаются. Впереди – голая земля. Куда он поедет?»

«В будущее, – без тени сомнения сказал Саша. – Рельсы… мы их положим. Прямо по земле. Он поедет, а мы будем класть их вперед, под самые колеса.»

Эта безумная мысль, высказанная с детской верой, поразила начальника. Он видел вокруг себя разруху, голод, усталость, но не видел веры. А здесь она была – в сердце мальчика и в окаменевшем сердце паровоза.

«Хорошо, – сказал он тихо. – Будем класть.»

Наутро собрали народ. Не по приказу, а по зову странной надежды. Кто-то принес старые шпалы, кто-то – рельсы, снятые с запасных путей. Работа закипела. Саша бегал по отряду рабочих, как маленький командир, указывая, куда класть следующее звено. А «Стремящегося Вперед» топили кто чем мог – старыми досками, сухой полынью, жаром своих сердец.

И вот раздался первый, хриплый гудок. Он был похож на стон разбуженного великана. Пар, тонкий и жидкий, вырвался из трубы. Колеса дрогнули, провернулись на месте, съехали с заросших ржавчиной рельс прошлого и медленно, с невероятным скрипом, тронулись на новые, только что положенные.

Паровоз ехал медленно, как бы нехотя, преодолевая тяжесть прошедших лет и неверия. Люди бежали впереди, укладывая путь. Они клали рельсы прямо на целину, на кочки, на еще не остывшую от слез и пота землю. И паровоз ехал по ним, точно по тонкому мосту, переброшенному из вчерашнего дня в завтрашний.

Саша стоял в будке, не управляя, а лишь глядя вперед широко открытыми глазами. Он видел, как будущее рождается прямо под колесами его друга – не готовое и блестящее, а трудное, корявое, но свое.

«Держись, – шептал он, гладя шершавую рукоять регулятора. – Мы уже едем. Мы уже в пути.»

«Стремящийся Вперед» шел, пыхтя и отдуваясь, унося в свое великое, никому не ведомое будущее тепло сожженных поленьев и веру одного маленького, обессилевшего от счастья человека. А рельсы ложились все дальше и дальше, в самую глубь ожидающей их страны.