Мать-земля и каменный человек

Жил на краю села, в бывшей сторожке при зерноскладе, человек по имени Захар. Был он когда-то мелиоратором, воду искал для засушливой степи, но сердце его окаменело от горя – сын его малолетний, Мишатка, умер в голодный год, и жена за ним в землю ушла, не стерпя пустоты в избе.

С тех пор Захар перестал говорить с людьми. Он ушел в сторожку и стал говорить с вещами. С печкой, которая, бывало, дышала теплым дыханием, а теперь молчала, потому что топить было нечем. С жестяным чайником, в котором когда-то кипела жизнь, а ныне он стоял пустой, как высохшее сердце. И с землей он говорил.

Он выходил за околицу, садился на корточки и трогал ладонью потрескавшуюся, соленую от слез землю.
«Ты чего лежишь, мать-земля? – шептал он беззвучными, израненными губами. – Ты родила их, а сама не сберегла. Зачем тебе моё горе? Ты и так тяжелая».

Земля молчала, принимая в себя и солнце, и дождь, и пыль с ветром. А Захар сидел, пока ноги не деревенели, и чувствовал, как каменеет у него внутри. Он думал, что душа – это как родник: если его не искать и не беречь, он уходит глубоко под землю, а сверху нарастает твердая, бесплодная кора.

Однажды весной пришло в село начальство, сказали: будет строиться большая дорога, магистраль, и пойдет она как раз через ту пахотную низину, где у Захара был когда-то огородишко и где две маленькие без именные могилки поросли полынью.

Люди обрадовались – дорога сулила работу, движение, иную жизнь. А Захар вышел на сход, молча слушал, и каменное лицо его не выражало ничего.
«Ты чего, Захар, все молчишь? – спросил его председатель. – Дорога – это прогресс. Век воли не видать, как говорится».

Захар посмотрел на него своими угасшими глазами, похожими на два высохших колодца.
«Она живая там лежит, – тихо сказал он. – Её резать нельзя».

Все смутились. Поняли, о ком он.
«Да что ты, человек, – вздохнул председатель. – Мы же перенесем всё по-хорошему, по-христиански. В новое место, на холм. Там и вид лучше».

«Она к этому месту привыкла, – ответил Захар. – Она с землёй срослась. Вы её троньте – она вторую боль почувствует».

Никто его не понял. Решили, что тронулся умом от горя.

А наутро пригнали технику – могучие желтые тракторы с ножами-бульдозерами. И когда первый из них, урча железным брюхом, двинулся к низине, на его пути встал Захар. Стоял он не как герой, а как старый, замшелый камень, который всегда тут лежал.

«Уйди, Захар! Задавит!» – кричали ему.

Но он не уходил. Он смотрел, как стальное лезвие приближается к живой плоти земли, к тому месту, где под тонким слоем глины и корней спали его мальчик и его жена. Он чувствовал, как последнее, что оставалось в нем живого, кричало от ужаса.

Тракторист, молодой парень, остановил машину, высунулся из кабины: «Дядя Захар, с дороги! Приказ!»

Захар медленно поднял свою окаменевшую руку и положил её на землю, как кладут руку на лоб больному ребенку.
«Потерпи, мать, – прошептал он. – Сейчас будет больно».

И тогда случилось то, чего никто не ожидал. Из-под гусеницы трактора, из-под ножа, сочиться начала вода. Сначала мутная, а потом все чище и чище. Она не била фонтаном, а тихо вытекала, как слеза из глаза, заполняя след от гусеницы, омывая пыльные корни полыни.

Тракторист заглушил мотор. Наступила тишина. Все смотрели на маленький, только что родившийся родник. Он был слабый, но вода в нем была чистая, живая.

Захар стоял на коленях, глядя на воду, которая пробилась сквозь камень его горя и безмолвия. Он не плакал. Он просто смотрел.

Председатель подошел, почесал затылок.
«Вот те на… Родник. Значит, правда, живая… Никакой дороге тут теперь не бывать. Вода размоет».

Люди молча разошлись. Трактор уехал. Захар остался один у нового родника. Он опустил ладонь в холодную воду и почувствовал, как камень у него внутри дал маленькую трещину. И сквозь неё пробился слабый, забытый росток – не то жалости, не то надежды.

Он сидел так до вечера, глядя, как вода поит сухую землю, и шептал:
«Вот и заговорила… Спасибо, что ответила, мать…»

А родник тихо журчал, утешая каменного человека, который снова учился чувствовать.