Живое дерево

В середине пустого поля стоял одинокий человек. Он пришел сюда давно, еще утром, а теперь солнце садилось за краем земли, и тень его была длинная и худая, будто второе, темное тело, уходящее в сырую глину.

Человека этого звали Семен, и был он сторожем при брошенном складе. Склад давно разобрали на кирпичи, но Семен остался. Ему некуда было идти, и он сторожил пустое место, чтобы оно не разбежалось, не ушло в землю от тоски.

Рядом с бывшими воротами росло дерево – старое, корявое, с одной живой веткой, что тянулась к небу, как просящая рука. Дерево это было молчаливым товарищем Семена. Они понимали друг друга без слов, оба оставленные здесь для неизвестного дела.

Однажды Семен заметил, что живая ветка на дереве поникла. Листья на ней съежились, стали похожи на детские кулачки, замерзающие в осеннюю ночь. Семен подошел близко, дотронулся до шершавой коры.

– Ты чего? – спросил он тихо. – Заболел, что ли?

Дерево молчало. Семен приложил ухо к стволу. Ему послышался тихий, прерывистый ход – не то сок в глубине древесины, не то сама земля стонет, питая его корни. Но ход был слабый, угасающий.

И Семен понял: дереву не хватает тепла. Не солнечного, того, что снаружи, а тепла внутреннего, того, что бывает в жилом доме от печки и от дыхания спящих детей.

Он принес из своей сторожки старую, дырявую телогрейку. Осторожно, будто укутывая ребенка, обвязал ее вокруг основания ствола, там, где корни уходили в холодную землю.

– Вот, – сказал он. – Погрейся немного. Зима скоро.

Но дереву, видно, было мало одного телогрейкина тепла. Оно продолжало тихо умирать, отказываясь от жизни, как отказывается от нее усталый старик.

Тогда Семен сел на корточки спиной к дереву, прижался к нему своей худой спиной. Он сидел так час, потом другой. Ночь опустилась на поле, зажглись редкие звезды, холодные и далекие. Семен не спал. Он грел дерево своим телом, отдавая ему скудное тепло своего сердца, свою немую, верную жалость.

Он думал о том, что все на свете – и люди, и звери, и деревья – связаны одной бедой и одной надеждой. И что если одно существо замерзает, то и другому становится холоднее, даже если у того есть телогрейка и сторожка.

Под утро он задремал. А когда проснулся от первых птичьих голосов, то почувствовал, что спина его не упирается в жесткую кору. Он обернулся.

Та живая ветка, что была поникшей, теперь мягко лежала на его плече, будто рука товарища. А на конце ее, у самого уха Семена, набухала маленькая, липкая почка. Она была еще закрыта, но в ней уже билась невидимая жизнь – та самая, которую Семен сберег своей долгой ночной вахтой.

Он осторожно встал, чтобы не потревожить ветку. Посмотрел на просыпающееся поле, на серое, каменеющее небо. Потом потрогал почку грубым пальцем.

– Ничего, – прошептал он дереву и самому себе. – Проживем еще немного. Пока греть есть кого.

И пошел в свою сторожку, чтобы затопить печь и вскипятить чай. Делать простые, житейские дела, которые одни только и могут отогнать тоску от одинокой, но все еще живой души.