Письмо 2

Здравствуй, птенчик. Пишу я от двадцать седьмого ноября. Давно я не разговаривала с тобой своим глупым литературным слогом, который может быть уже и не нужен в этих каменных руинах человеческого двоемыслия.
Я очень люблю смотреть в окно. Знаю, говорила об этом сотни раз, но повторюсь ещё: знаешь, мне вспоминается, как мы с тобой вместе смотрели в окно, и мимо проходили прохожие; нами была придумана маленькая статистика, которая до сих пор живёт где;то в воспоминаниях.
Знаешь, птенчик, я пишу эти строки от большой любви. Каждое слово — это моя к тебе любовь. Читая это, ты скажешь, что всё письмо пропитано приторной банальностью и громкими словами. Но знаешь, пусть будет и так. Пусть я буду говорить своими сахарными словами.
Я хочу оказаться где;нибудь в далёком Париже, созерцая свет тысячи лампочек Эйфелевой башни в твоих зимних и далёких голубых глазах, которые сродни сиянию луны, расспустившимся поутру василькам или морозному зимнему утру. Я хочу, чтобы ты была рядом. А знаешь, птенчик, пусть идёт к чёрту и Париж со своей Эйфелевой башней и все достопримечательности мира. Мне будет достаточно и крупицы твоего взгляда, который я поймаю мимоходом. Мне будет достаточно и этого.
Я тебя  люблю. Мне кажется, у нас с тобой своя, особенная связь, которая для меня очень ценна, и, как я сегодня тебе говорила, ты — мой лучик солнца в длинной северной ночи.
У нас, у Белого моря, в дикой и девственной тундре ценят свободу, приходящую и уходящую с ветром, мудрость поколений и любовь, что живёт в противоречивом сердце, которое уже давно твоё; и если будет нужно, ты можешь его забрать. А пока я заканчиваю писать.
Твоя Дарья.