И снова осень показала зубы

И снова осень показала зубы,
оскал листвы, щербатый ряд оград.
Промозглый ветер задувает в трубы,
как будто в них играет «Ленинград»
свою тоску, свой реквием по лету,
по белым шторам, вздутым от тепла.
И перспектива сводится к билету
в один конец до мокрого стекла,
за коим мир, размытый акварелью,
теряет контур, имя, падежи.
И жизнь, всегда пестрившая пастелью,
теперь чернеет, словно этажи
пустого дома, где сквозняк гуляет,
перебирая хлам былых имён,
и только эхо глухо повторяет
обрывки фраз, мелодий и времён.

Что толку в речи, если глух могильник?
В попытке сшить разорванную нить?
Когда ноябрь, как пьяный собутыльник,
тебе бормочет: «надо пережить».
И ты киваешь, поднимая ворот,
вдыхая воздух, пахнущий бедой.
И колкий ветер прошивает город,
что стал твоей единственной средой,
твоим острогом и архипелагом
из мокрых крыш, из статуй без голов.
И мысль бредёт изломанным зигзагом
вдоль бесконечных, в сущности, углов,
где каждый стык, где трещина в граните, —
лишь новый шрам на теле бытия.
А ты стоишь, как будто в лабиринте,
где Минотавр — проекция тебя,
жующий вечность, сплюнувший надежду
на скользкий камень стынущих аллей.
И осень рвёт последнюю одежду
с нагих, как правда, голых тополей.

Но ты — не более чем знаки препинания
в огромном тексте, писанном водой
на сером камне. И твои стенания —
лишь шелест букв, гонимых чередой
пустых столетий. Посмотри на лужи,
в них — отраженье неба без прикрас.
И холод, что сжимает мир снаружи,
есть только форма времени для нас,
его объём, его прямая поза.
И в этом есть своя немая честь:
когда кончается любая проза,
остаться тем, кто ты на деле есть.

И пусть пространство сузилось до взгляда,
до отраженья в капельке дождя,
в том нет ни приговора, ни награды,
а лишь итог, к которому, бродя
сквозь анфилады комнат и столетий,
ты и стремился, в общем-то, прийти.
И в этом мире, сжавшемся до трети,
ты только пыль у времени в горсти.