Я, Пушкин

Йо, Россия, от Калининграда до Уэлена, 
врубай бас погромче, ща будет не рэп, а вселенский пожар.

Мик в руке, как сабля гусара на Бородино, 
я — Пушкин, воскресший в две тысячи двадцать пятом!
в кафтане расшитом золотом, но на ногах Balenciaga Triple S, 
на шее крест и цепь с надписью «Свобода или смерть».

Зал — весь земной шар, от Кремля до Бруклина, 
потолок — небо, пол — лёд Байкала, 
а в колонках — восемь от восьмые, что бьют сильнее пушек Аустерлица.

Влетаю на бит, будто тройка из «Бесов»:

Эй, это Пушкин, но теперь я — Супер, 
классик, что вернулся, чтобы сжечь этот трек дотла. 
Я тот, кто в девятнадцатом веке уже качал флоу, 
просто вместо минуса были гусли и крики «ура!». 
От Лицея до Михайловского, от балов до южной ссылки, 
я нёс в себе Россию, как Онегин нёс тоску и виски.

Сейчас бы я вышел на «Красную площадь» под открытым небом, 
сто тысяч человек, факелы, дым-машины, лазеры режут ночь, 
и я кричу: 
«Русь, ты жива? Покажи, что дышишь!» 
И сто тысяч голосов в ответ: «ЖИВА!!!»
 
Я — Пётр на коне из бронзы и боли, 
ты — Евгений, что тонет в болоте своих лайков и сторис. 
Город сошёл с ума, гранит давит грудь, 
но я всё равно бегу по нему, как по битам — не свернуть.
 
«Дантес, подай второй мик, 
сегодня я меряюсь не с Дантесом, а с целой эпохой. 
Ты думал, смерть меня остановит? 
Я вернулся, чтобы добить всех, кто забыл, как читать между строк».

Я вас любил, и до сих пор люблю, 
но теперь это не письмо на бумаге, 
это голосовуха в три часа ночи: 
„Ты спишь? Я всё ещё не могу забыть твои глаза“.

Мне выжгли грудь, вложили уголь вместо сердца, 
и я иду по России, как по горящему бит, 
и каждое слово — как кровь из ран, 
но я не умолкаю, потому что молчать — значит умереть.

Земляника, ты моя земляника, 
но теперь вместо костра — неон и дым вейпа, 
а вместо табора — чат в телеге, 
но огонь в глазах всё тот же, вечныйompanied by clapping of hands]
А теперь главный дроп, вся страна замирает:

Русь моя, от края и до края, 
от Белого моря до Чёрного, от тундры до Кавказа, 
бит качает, как сердце перед казнью, 
рифма режет, как шашка в атаке. 
Пока я дышу — Россия не падает, 
пока я читаю — тьма отступает, 
я — Пушкин, я — ваш последний патрон, 
и если я выстрелю — весь мир услышит звон!

Я бы закончил концерт так: 
тишина, только один луч света на меня, 
и я снимаю кафтан, под ним — футболка «Свобода», 
и говорю тихо, но миллионы слышат: 
«Я умер в тридцать семь, 
чтобы вы жили вечно. 
Не предавайте. 
Любите. 
Читайте. 
Боритесь. 
А главное — НЕ МОЛЧИТЕ! 
Потому что молчание — это смерть, 
а слово — это жизнь!

И потом — взрыв. 
Сто тысяч зажигалок, телефонов, сердец. 
И даже тень Николая Первого встаёт и аплодирует стоя. 
Лермонтов рядом снимает сторис и пишет: 
Вот это я понимаю — вернулся король.

Пушки жив. 
Бит не останавливается. 
Россия качает головой в такт вечности. 

И точка.