Артерии канализации

Автобус и нимфы канализации 

1. 
Автобус в пробке — гигантская консерва, 
где вонь смешалась с криками реклам. 
Ты говоришь: «Этот Пэнос — как амброзия 
стального бога, пролитая на камни». 
Я смеюсь. В рюкзаке пусто, как в черепе 
у поэта, продавшего рифмы за свет фар. 
Твой взгляд — разбитый термометр: 
ртуть ползёт по голенищу, жжёт кожу, 
а мы зовём это любовью. Или голодом. 

2. 
Женщины поют. Их языки — мокрые крысы 
в трубах метро. Одна целует витрину, 
где манекены сплетаются в позах из Камасутры 
для слепых. Ты шепчешь: «Их секс пахнет 
как тушь, пролитая на школьное сочиненье». 
Я смотрю на твои губы — два раздавленных сливы, 
и думаю: рай — это просто чернильная клякса 
между «люблю» и «ненавижу». Мы оба 
пишем её на обоях гвоздём от распятья. 

3. 
Твой палец рисует на запотевшем стекле 
силуэты тех, кто занимался любовью 
в подъездах, пока лифт пел арию ржавым тросом. 
Ты говоришь: «Они — как горошины в стручке: 
толкаются в темноте, мечтая стать супом». 
Я снимаю с тебя блузку — ткань расползается 
в пальцах, как страница, съеденная кислотой. 
На груди твоей карта станций канализации: 
«Здесь мы теряли детей», — ты смеёшься. И плачешь. 

4. 
В углу мальчик читает Маркса, прикрыв книгу 
журналом с голой Венерой. Его рука дрожит 
между строк, как стрелка счётчика Гейгера 
над захоронением пепла. Ты берёшь его ладонь, 
кладёшь на своё горло: «Слышишь? Там танцуют 
нимфы, облитые нефтью». Он стонет. 
Автобус вздрагивает. Кондукторша крестится, 
вытирая пот платком из волос самоубийц. 
Мы целуемся, смешивая слёзы с бензином. 

5. 
Твои колготки — паутина на руинах церкви, 
где в исповедальне пахнет смертью и ладаном. 
Ты говоришь: что следует делать мне.
Я снимаю их медленно, как бандит снимает 
патрон с осечкой. Твои бёдра — два штрайкбола 
в боулинге распада. Мы падаем между сидений, 
а старуха в платке стучит костылём: 
«Здесь не место для вашего сорта пшеницы!» 
Но мы уже зерна в жерновах апокалипсиса. 

6. 
На полу — презерватив, надутый как жёлтый 
воздушный шар над Освенцимом. Ты говоришь: 
«Это лицо нации ». Я молчу. 
В кармане крошки гороха прорастают сквозь нитки, 
и корни впиваются в бедро, как инъекция правды. 
Кондуктор продаёт билеты в один конец: 
«Следующая остановка — братская могила!» 
Ты надеваешь мою кожу как плащ, а я твою — 
как перчатку для вскрытия вен. Мы — пародия на Сида и Нэнси. 

7. 
Твои зубы оставляют следы на моём паспорте, 
где вместо фото — рентген плода в пробирке. 
Ты шепчешь: «Это мы с тобой до рождения». 
Автобус превращается в капсулу времени: 
на сиденьях — пятна зачатий, абортов, 
воскресений. В динамике хрипит Шопен, 
перемешанный с инструкцией по сборке 
атомной бомбы. Мы целуемся, а на языке 
осколки вина из бутылки, разбитой на свадьбе. 

8. 
Твои волосы пахнут гниющими персиками 
из супермаркета, где мы крали аспирин 
и презервативы с ароматом клубники. 
Ты говоришь: «Секс — это просто способ 
не слышать, как скрипят наши кости». 
За окном дети лепят снеговика из пепла 
и кричат: «Он вечный!» Водитель плачет, 
нюхая газету с портретом Че Гевары 
на фоне прачечной. Мы уже не дышим — 

9. 
мы растворяемся, как аспирин в стакане 
с кровью. Твой крик — сирена воздушной 
тревоги над городом, где лифты падают, 
целуя землю. В моём рюкзаке теперь 
только пустые флаконы от духов 
и письмо, которое ты никогда не писала: 
«Люби меня, как гнилой зуб любит нерв». 
Автобус въезжает в туннель. Твои глаза 
светятся, как экраны умерших телефонов. 

10. 
Наша любовь — это аварийный выход, 
который ведёт в котельную. Ты говоришь: 
«Здесь спят крысы-альбиносы с глазами 
как сломанные дисплеи». Я целую твой пупок — 
в нём лужа дождя с частицами свинца. 
Кондукторша считает деньги, облизывая 
пальцы в чёрных перчатках. Её язык — 
жаба в колодце. Мы раздеваемся догола, 
но одежда давно сгорела в топке. 

11. 
Твои рёбра — арфа для слепого музыканта, 
играющего реквием по канализационным нимфам. 
Я вкладываю в тебя горошину — «Это сердце 
нашего ребёнка», — ты смеёшься. Оно прорастает 
сквозь кожу, обвивает трахею, цветёт 
чёрными розами в лёгких. Автобус тонет 
в озере из отработанного масла. Пассажиры 
становятся статуями с эрекцией из соли. 
Мы последние — два пятна на рентгеновском снимке. 

12. 
На очистных сооружениях нас встречает 
старик с сеткой для ловли самоубийц. 
Ты говоришь: «Это мой первый муж». 
Он кивает, достаёт из кармана гнилую 
грушу: «Ешьте. Это плоть истинная». 
Мы едим. В животах закипает квас, 
а горох в моём рюкзаке прорастает 
сквозь швы, как сквозь швы мирозданья. 
Автобус уезжает. Мы остаёмся. Вонь становится воздухом. 

...и где-то поёт радио: «Этот мир никогда не поймёт нас» —
но мы уже не здесь, мы в пятне на сиденье,
в грамматике мух, в анатомии пыли.