Этюд в тональности памяти

Марк стоял у огромного панорамного окна своей студии, смотря на вечерний город, усыпанный огнями. Его новое произведение, «Симфония Города», лежало на рояле в виде аккуратной стопки нот. Критики уже окрестили его «техничным, но бездушным». И они были правы. Музыка не шла. Вернее, она была правильной, выверенной, сложной, но в ней не было самого Марка. Он словно черпал воду из пустого колодца.

«Что со мной? — думал он, в отчаянии проводя рукой по клавишам. — Раньше ноты лились рекой, а теперь... теперь я выжимаю их из себя, как пасту из старого тюбика».

Отложив все дела, он вышел на улицу и бесцельно пошел в сторону старого городского парка. Места его юности. Воздух был наполнен свежестью после недавнего дождя, пахло мокрой листвой и землей. Он шел, уткнувшись взглядом в тротуар, не замечая ни играющих детей, ни влюбленных парочек. Внутри была лишь пустота и раздражение.

И вот тогда он увидел ее.

На дальней аллее, у фонтана, сидела женщина. Широкая белая шляпа скрывала ее лицо, но в повороте головы, в изгибе плеч было что-то до боли знакомое. Сердце Марка дрогнуло и забилось чаще. Это была Лика. Его первая любовь. Та, которую он не видел больше двадцати лет.

Память, словно прорвав плотину, хлынула на него, сметая всю накипь лет.

Вот они, два пятнадцатилетних подростка, бегут под летним ливнем, смеясь и спотыкаясь, укрываясь под его пиджаком. Вот они в школьном актовом зале, он, волнуясь, играет для нее собственный неумелый этюд. Она сидит на сцене, свесив ноги, и смотрит на него с таким восхищением, будто он — Бетховен. «Марк, это так красиво! — говорит она, и ее глаза сияют. — Ты когда-нибудь станешь знаменитым, я знаю». А потом они часами бродили по этому самому парку, разговаривая обо всем на свете. Он рассказывал ей о музыке, которая звучала у него в голове, а она — о стихах, которые писала в толстую тетрадь. В те дни музыка рождалась сама собой, легкая, как дыхание, и искренняя, как первая любовь.

Он сделал шаг вперед, желая подойти, но замер. Что он скажет? Известный музыкант, разочарованный в себе? Нет.
Не стоит ворошить старые воспоминания, чтобы не разрушить их хрупкую гармонию.

Он просто стоял и смотрел, как она встала и пошла по аллее, удаляясь, пока не растворилась в сумерках. Но этого мгновения хватило.

В его голове сначала тихо, а потом всё настойчивее зазвучала мелодия. Та самая, первая, которую он сочинил для нее. Простая, немного наивная, но полная такой щемящей нежности, от которой перехватывало дыхание. Он услышал ее не как эхо прошлого, а как живое, дышащее настоящее. К ней стали подключаться другие голоса — шелест листьев, отдаленный смех, плеск воды в фонтане. Старая тема обретала новое, сложное, глубокое звучание.

Марк развернулся и почти бегом помчался назад, в студию. Он не шел — он летел, обгоняя время.

Он распахнул дверь, подошел к роялю, и его пальцы сами упали на клавиши. Они вспоминали. Они искали. Они играли. Это не были ни классика, ни авангард. Это была музыка его жизни. Она не пыталась быть новаторской, она была правдивой. Звучали и юношеская восторженность, и горечь утрат, и мудрая тишина зрелости.

Когда последний аккорд растворился в тишине, Марк откинулся на спинку стула. В студии было темно, за окном горели огни большого города. Но внутри него теперь горел свой свет.

Он тихо засмеялся, глядя на беспомощно лежавшие на пюпитре ноты «Симфонии Города».

«Как же я мог быть таким слепым? — прошептал он. — Я искал музыку в теориях, в чужих оценках, в сложных гармониях. А она... а она всегда была там».

Он подошел к окну, уже не чувствуя тяжести в душе.

Диалог, который мог бы произойти, если бы он подошел:

Она бы обернулась, и в ее глазах мелькнуло бы удивление, а потом радость.
— Марк? Боже правый, это ты?
— Привет, Лика. Я просто... увидел тебя.
— Я читала о тебе. Ты стал таким знаменитым. Я всегда знала, что так и будет.
Он бы горько усмехнулся.
— Знаешь, вся эта известность... она как тяжелый плащ. Иногда под ним и не разглядеть, кто ты есть на самом деле. Я... я забыл, как сочинять музыку.
Она бы посмотрела на него с той же мягкой улыбкой, что и тогда, в далекой юности.
— Не может быть. Ты просто искал ее не там. Помнишь, ты говорил, что настоящая музыка — это застывшая в нотах эмоция? Иди и поймай свою эмоцию, Марк. Они вокруг.
— Спасибо, — сказал бы он просто. — Кажется, я только что ее нашел.

И он нашел. Он понял, что источник вдохновения — не в стенах консерватории и не в шумах большого города. Он в нас самих — в нашей памяти, в наших чувствах, в наших потерях и обретениях. Главное — не закрывать на это глаза. Главное — уметь увидеть.