Граф из Ада часть 5

Граф из Ада

Часть 5: Венецианский Ноктюрн


Осенний вечер окутал Венецию сырой прохладой. Мужчина старше средних лет, завершив свой привычный короткий моцион по лабиринту улиц и мостов, свернул на площадь Святого Марка. Ему хотелось согреться после прогулки, и он направился к своему любимому прибежищу — знаменитому кафе "Флориан". Мелкий дождь моросил, холодный ветер с моря пронизывал насквозь, но этот человек любил город контрастов. Несмотря на вечное многолюдье, здесь, среди теней прошлого, он находил странный уют и покой. Ренессанс, по его мнению, был лучшим, что когда-либо случалось с человечеством.


Стоило ему переступить порог кафе, как гул голосов на мгновение стих. Некоторые из посетителей почтительно приподнялись, приветствуя его кивком. За свое недолгое пребывание в Венеции он сумел завести знакомства со всей элитой города и далеко за его пределами. Столик, за которым он обычно сидел, в глубине зала с зеркалами и бархатными диванами, всегда был забронирован для него. Учтиво поприветствовав знакомых, он занял свое место. Официанты, вышколенные и любезные, тут же принесли стопку свежих газет и чашку его любимого горячего шоколада со сливками. Он погрузился в чтение, изредка делая пометки в газетах золотым карандашом, наслаждаясь напитком и атмосферой заведения. "Флориан", берущий свое начало с эпохи Вивальди, сохранил дух и великолепие необарокко. Сам Бальзак тепло отзывался об этой кофейне, называя ее сердцем светской жизни Италии. Роскошь интерьера, потемневшая позолота и фрески радовали глаз и по сей день, словно время здесь остановилось.


В свои пятьдесят с небольшим лет этот человек вызывал невольное восхищение. Высокий, с фигурой, которой позавидовали бы многие молодые атлеты, он обладал благородным лицом почти без морщин, с широким лбом, орлиным носом и тонкими, слегка поджатыми губами. Большие карие глаза за стеклами очков в золотой оправе светились умом и спокойной мудростью. Черные волосы с благородной проседью были аккуратно зачесаны на левый бок. Он выглядел как монарх, сошедший с парадного портрета. Сегодня он был свободен от дел и намеренно оставил телефон в отеле, чтобы полностью предаться отдыху после напряженной недели.


Спустя некоторое время один из официантов, преодолев робость, осторожно приблизился к столику и, слегка дрожащим от волнения голосом, деликатно сообщил: — Прошу прощения, синьор граф, вас срочно просят к телефону. Звонок из Лас-Вегаса.


Граф, не отрывая взгляда от статьи о биржевых котировках, медленно поднял руку, останавливая гарсона. — Благодарю. Передайте, что я перезвоню, когда сочту нужным.


Он неторопливо сложил газеты в аккуратную стопку, встал из-за стола и, не допив шоколад, направился к выходу. Почти все присутствующие в зале учтиво приподнялись, прощаясь с ним и желая приятного вечера. Знатный господин ответил им сдержанным кивком, исполненным достоинства.


Когда за ним закрылась дверь, один из любопытных туристов громко спросил: — Кто это был?


Ему тихо ответил местный житель, провожая взглядом удаляющуюся фигуру: — Это граф Де ля Вэ. Говорят, он — новая большая надежда Венеции.


Граф вернулся в свой отель "Палаццо Гритти", величественно возвышающийся прямо над Гранд-каналом. Бывшая резиденция дожей, с ее декадентской роскошью, была местом, где история и запредельное богатство сливались воедино. Эти стены дышали стариной и властью, и граф чувствовал себя здесь как дома.


Лакей бесшумно открыл перед ним тяжелую резную дверь королевского люкса "Suite del Doge" с видом на собор Санта-Мария-делла-Салюте. Апартаменты, обставленные антиквариатом музейного уровня, были погружены в глубокое кьяроскуро, словно на полотнах Караваджо. Граф ненавидел электрический свет, предпочитая живое тепло огня. Огромное, жадное пламя в камине было единственным источником света. Оно плясало, отбрасывая дрожащие отблески на стены, обтянутые старинным венецианским штофом глубокого изумрудного цвета, создавая иллюзию движения теней. Свет выхватывал из темноты золоченые рамы картин, грани хрусталя и лица присутствующих. Тяжелая, с глубокой резьбой мебель из темного орехового дерева казалось, сжимала своей массивностью пространство, придавая ему торжественную мрачность.


Лакей почтительно помог графу снять плащ, под которым оказался домашний шелковый халат с геральдической вышивкой в виде стилизованной головы Медузы Горгоны. Де ля Вэ удобно устроился в похожем на трон кресле с высокой спинкой, обитом потертым бархатом, у самого камина, вытянув ноги к теплу. К нему медленно подошел огромный черный дог. Пес лениво зевнул, обнажив внушительные клыки, и тяжело улегся у ног хозяина на старинный персидский ковер.


В анфиладе комнат витал густой воздух, пропитанный сложным ароматом: смолистым запахом горящих поленьев, нотками дорогого пчелиного воска, которым была натерта мебель, и едва уловимым, солоноватым запахом сырости, который всегда проникает в венецианские дворцы с каналов. Стояла полная тишина, нарушаемая лишь мерным потрескиванием дров и тихим сопением заснувшего пса.


Граф долго сидел, погруженный в раздумья, глядя на игру огня. Из тени бесшумно возник лакей и шепотом сообщил, что прибыл синьор Джованни, поэт-путешественник, который по вечерам читал графу стихи. Граф медленно кивнул, разрешая войти, и жестом приказал поставить музыку. Плавно, меланхолично зазвучали первые такты Ноктюрна до-диез минор Шопена.


В комнату вошел молодой человек богемного вида, в слегка старомодной одежде с широким бантом на шее. Почтительно поклонившись графу, поэт сел на свое привычное место — на низкий табурет чуть поодаль от камина, так, чтобы свет падал на книгу, но лицо оставалось в полутени. — Синьор граф, — заговорил трувер взволнованным баритоном. — Этой ночью я написал новые стихи в вашу честь... — Потом, — мягко, но властно прервал его граф, не поворачивая головы. — Сегодня я хочу слушать Гёте. Почитайте мне "Фауста".


Лакей, словно предугадав желание хозяина, бесшумно подал поэту тяжелый том в кожаном переплете. — Не обессудьте, дорогой Джованни, ваши стихи и ваш талант бесподобны, — произнес граф после короткой паузы, словно извиняясь за резкость. — У вас изумительный бархатный тембр, каждое произнесенное вами слово звучит особенно. Вас слушать — одно удовольствие, поверьте мне, знатоку искусства. Ваша интонация и эмоциональная глубина исполнения — это огромный дар, от которого оживают строки. Я ни капли не преувеличиваю, это мое глубокое впечатление.


Он сделал знак рукой, и лакей, до этого стоявший почти невидимый в тени, как предмет мебели, шагнул вперед с золотым подносом. — Не хотите чего-нибудь выпить для вдохновения? — продолжил граф, располагая к себе поэта. — Джованни, у меня есть прекрасное вино для вас, Chateau Margaux 1870 года. Я приказал открыть его специально для этого случая.


Выпив предложенного вина, молодой трувер начал читать. Его голос, глубокий и выразительный, заполнил комнату, переплетаясь с музыкой Шопена и треском огня.


Граф сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь симфонией звуков и смыслов. Он чувствовал, как с каждым словом о сделке с Мефистофелем, произнесенным поэтом, внутри него самого отзывается эхо его собственной судьбы. В руке он держал тяжелый хрустальный бокал, наполненный вином, красным и густым, как кровь. Огонь камина отражался в темной жидкости, словно маленькое, заключенное в стекле адское пламя.