Жизнь

Ночь. Качели скрипят уныло.
Тихий плач раздается в просветах луны.
Будто белёсой пеленою накрыло:
Наяву появились страшные, отнюдь не волшебные, сны.

Во тьме мысли плодятся разные,
Хочется думать, размышлять,
Да и я люблю вспоминать былые —
Требует память себя разбирать:

«Та наивность ребячливой радости,
Больше не встретится мне никогда.
И, кажется странным в таком юном взрасте,
Размышлять о, казалось, недавно ушедших годах.

Становится страшно.
Тот страх — не боязнь темноты,
Не боязнь глубины, высоты,
А напротив, сего мира прекрасного.

И не знаешь, что сделать, чтоб всё было как раньше.
Такой весёлой, потешной была ты для меня,
Одно лишь я знаю, не станешь ты краше,
Ты — Жизнь, играешь в бренность сего бытия.»

В ту ночь и Жизнь ответила робко:
«…Ведь было гнусно не всегда.
Всё было красочно, так ярко,
Пока один лихой бродяга

Не начал меня изводить.
Глупец надумал план, подобный круговерти:
Меня на окровавленной арене бить.
План удался. Теперь он в лапах смерти.

Попал он в мёд: тягучий, сладкий, вкусный.
Сначала думал: «Победил!»,
Потом та жидкость стала буйней,
Страшнее, яростней, — уже не плавал в ней — нет сил.

Тогда она родилась — ночь, потёмы враждущей дитя.
Теперь не в радость мир, не я тому вина.» —
Она закончила.
Столь быстро, как и начала.

Смотрю, а ночь проходит.
Качели скрипят уже не так уныло.
Тех, кто сейчас сладко спит в кроватке,
Пока еще той пеленою не накрыло.