Ес ку цавот танем-заберу твою болью арм

«Цавот танем»

Есть слово, в котором дрожит древний свет,
словно тёплая ладонь,
положенная на сердце другого.

«ЕС КУ ЦАВОТ ТАНЕМ» —
Я ЗАБЕРУ ТВОЮ БОЛЬ.

Сказать так — значит пройти сквозь себя,
стать ближе, чем позволяет страх,
открыть грудь ветру,
который может ранить.

Но человек часто выбирает другое.
Он стирает память,
как пыль с зеркала,
в надежде, что отражение исчезнет.
Он прячет вопросы в тёмный ящик,
где они шепчут ночами,
и отказывается отвечать —
даже себе самому.

Так рождается одиночество.

Человек уходит внутрь себя,
в мягкую полутьму своих грёз,
где слова становятся ширмой,
стихи — убежищем,
а голос — эхом,
которое ничего не говорит миру.

Он бродит по этому миру,
как по бесконечной комнате,
где стены состоят из собственных мыслей.
И оттуда вещает —
красиво, звонко,
но пусто.
Потому что это — не его сущность,
а маска,
скрывающая нежелание жить в настоящем.

И вот он перестаёт понимать людей.
Идущие рядом кажутся ему тенями,
их слова — шумом,
их боль — неудобством,
их радость — чем-то далеким,
чего он не касается.

Так проще.
Так тише.
Так безопасней.

Проще зачеркнуть,
удалить,
свернуть страницу,
словно жизнь — черновик,
который можно переписать.

Но память держит нас крепче времени.
Она возвращает всё,
от чего мы бегали:
приблизит рукой,
стукнет в сердце,
потребует —
ответь.

И наступает час,
когда человек впервые замечает:
мимо него проходили живые люди —
со своим смехом,
своими падениями,
своей обидой,
своим сиянием.
А он —
проходил мимо,
походя,
не касаясь,
не видя.

И только тогда он слышит —
словно издалека,
словно сквозь толщи забытого:

«ЦАВОТ ТАНЕМ…
дай мне хоть чуть-чуть твоей боли».

И, может быть, в этот миг,
который приходит поздно,
но не напрасно,
он впервые понимает:

взять чужую боль — значит
открыть своё сердце.
А открыть —
значит ожить.

К нашему великому сожалению…
А может быть —
к нашему спасению.

А. Захарян