Третье письмо

24 ноября 2025

И снова здравствуй, друг мой.

Мне порой интересно, какие эмоции колышутся в тебе, когда ты читаешь то, что я тебе пишу (если читаешь). Смущает ли тебя то, чем я делюсь? Напрягает? Вызывает досаду и утомленность? Или, напротив, твои эмоции созвучны моим? Мне бы очень хотелось в это верить. Верить в то, что ты ощущаешь нечто более теплое, глубокое и нежное, когда читаешь эти строки.

И, тем не менее, я опять прихожу к ощущению тотального непонимания, как именно мне вообще себя вести сейчас. Ты говорил о том, что свой шаг я уже сделала и могу замедлиться. Это действительно так, я согласна с тобой полностью. Я не хочу, чтобы ты полагал, что я пытаюсь как-то излишне упорно поспособствовать этими письмами твоему ощутимому присутствию в моем пространстве. Я не хочу быть назойливым мотыльком, из раза в раз садящимся на твое плечо, когда ты работаешь, и стремящимся заполнить собой – таким маленьким – твою комнату. Единственная весомая для меня причина продолжать писать заключается в том, что я все никак не выговорюсь. Столько всего просится быть озвученным, выплеснутым, выпущенным наружу… Мне бы так хотелось все это проговорить не в пустоту, не понимая, слушаешь ли ты вообще и – хочешь ли, – а тебе на ухо, обвивая тебя руками. У меня нет такой возможности, поэтому использую ту, что есть. Просто представь, что я уютно устраиваюсь у тебя на груди и тихо делюсь с тобой тем, что вибрирует в каждой клетке моего тела, подобно мелодии кельтской арфы.

Конечно, я бы слукавила, сказав, что не ожидаю от тебя какой-либо реакции на мои чувства. Но я осознаю, что ее может не быть. Однако вне зависимости от того, проявится она или нет, я продолжу выражать то, что звучит внутри меня, пока у меня есть такая потребность и пока это еще звучит, трепещет, бьется и вьется. Мне кажется таким бессмысленным и пошло-притворным кощунством скрывать от тебя правду. Мне всегда думалось, что любовь сама по себе предполагает откровенность. Да и какой мне смысл изощряться в экивоках после всего того, что было, и того, что я уже рассыпала перед тобой?

Но вернемся к замедлению. Мне всегда хотелось понять, почему замедлился ты – тогда. Весь этот год меня преследовала тянущая где-то в предсердии мысль, что я сделала что-то не так. И до сих пор не пойму, что именно оказалось роковым. Из раза в раз вглядываюсь в перечитанные догола строки и думаю – в какой момент я допустила ошибку? И допустила ли? Может, ты ожидал, что мое молчание было – и остается – попыткой противостояния тебе? Но я никогда не желала тебе доказывать нечто из позиции личных эго-принципов или упрямства, я уже писала. Тем более я была далека от мысли как-либо играть твоими эмоциями в отношении меня (если они у тебя были, а мне казалось, что все же – тогда – были, хотя бы какие-то). Знаешь, я полагаю, в твоей жизни присутствовало достаточно женщин играющих – играющих не ради просто флирта и удовольствия, предвкушения или сладости от загадок, а из целей весьма конкретных или корыстных. Что до меня, я никогда так не умела. Да, я могу играть (и ты это знаешь) – во имя игры как таковой и танца противоположностей, во имя искусства, во имя взаимного удовольствия, легкости и восторга, но я не умею играть чувствами другого. И своими тоже. И никогда не желала уметь. Нет, я не порываюсь сейчас себя отделить от других в твоей жизни, я лишь обосновываю свои собственные выборы и поступки. Просто для кого-то взаимодействие исключительно рациональное, лишенное красок эмоций, трепетности и искренности, находится в границах нормы, и, если это устраивает обе стороны, подобное вполне имеет право на существование. Но мне всегда казалось, что существует нечто гораздо глубже подобного подхода. Что-то более сокровенное, заставляющее обоих ощущать внутреннюю гармонию, единство и наполненность, открывающее новые смыслы.

Ты всегда говорил прямо и косвенно, что единственный и нерушимый смысл жизни – это сам человек, то самое непререкаемое «Я», которое зиждется в основе существования личности. Хорошо, дорогой мой, я соглашусь. Мой тихий вопрос заключается только в следующем: если мое личное «Я» расцветает и разворачивается в полном объеме в со-звучности или в контексте обстоятельств присутствия еще кого-то – что делать в таком случае? Да, я прекрасно могу существовать одна. Мне не скучно и не одиноко до тех пор, пока в мире есть столько всего, чем я могу познавать собственную личность – музыка, книги, искусство, творчество, новые впечатления и так далее. Мне не нужны люди, дабы поддерживать автономность моего «Я». Но что делать, если в полной мере это «Я» раскрывается, когда любит кого-то? Да, я не шагну с карниза, если меня не любят в ответ – мне слишком дорогая сама концепция жизни, свое осознавание и погружение в нее. Но будет ли в данном случае жизнь без любви полной в том же объеме, как жизнь с любовью? Это так, риторический вопрос. Естественно, на него нет и не может быть однозначного ответа. И да, ты бы мог мне сказать, что любить можно – себя, мир, работу, удовольствия и сотню других вещей, и был бы прав, но… в этом очаровании – предметами и бытием – не раскрывается вся полнота человеческой глубины, в отличие от очарования себе подобным. Впрочем, это так, на мой скромный – женский – и далеко не рациональный взгляд. 

Почему я сейчас об этом вспоминаю – скорее, не чтобы разобраться в себе (для моих чувств к тебе лично мне самой не нужны обоснования), а чтобы задать встречный вопрос – насколько в твоей автономности достаточно одиночества из наслаждения собственной личностью и насколько – одиночества-выбора, скорее продиктованного нежеланием рисковать собственной уязвимостью? Это тоже риторический вопрос. И мне не нужен на него прямой ответ, потому что это настолько твое – сокровенно-личное, подобное обнаженным нервам, – что, поделись ты этим со мной напрямую и без твоих привычных полутонов, я бы сочла подобный поступок за акт драгоценного и потому невероятного доверия. Но я знаю, что твоя собственная пытливая и мудрая глубина захочет тебе самому на него ответить. Поэтому оставляю его в твоих мыслях, если после прочтения этого письма тебе захочется проанализировать что-то помимо моей жажды ментального – психологического – душевного – физического обнажения перед тобой. 

Однако, к чему я возвращаюсь вновь – ко все той же причине замедления. Возможно, дело было не в моем конкретном фатальном действии, а как раз-таки в твоем нежелании обнажаться  в ответ. Ты же не мог не заметить, что я начинаю выплескиваться из берегов своими эмоциями, и решил сделать паузу, переросшую в неостывающую фермату. И я ошиблась именно в том, что не смогла удержать в себе свои эмоции. Мне не стыдно за это – мне вообще не стыдно ни за что в нашем с тобой взаимодействии. Я была собой, несмотря на то, что ты, очевидно, упорно стремился разглядеть во мне нечто второе, пятое, десятое. Однако, ты имел на это полное право. Мне просто горько, что мое желание поделиться с тобой этими эмоциями вызвало в тебе такую реакцию холода, хотя я знаю, что я со своей стороны старалась по возможности не отвлекать тебя вообще, чем, вероятно, поспособствовала этому. Возможно, потребуй я, вспыли, дотянувшись до тебя обжигающими вопросами, ты бы поступил иначе. А так я оставила тебе только ту самую неувядающую розу (хотелось бы надеяться, что она по-прежнему не в страницах книги, а на твоем столе) и отступила в тень. Прости, что я не хочу требовать. Да, я могу кричать, когда больно до невыносимости, и злиться, и ненавидеть, если коснулись чего-то мне дорогого, или подняли на это руку, или осквернили это. Но я искренне верю, что ты не будешь меня доводить до подобных пределов – да и зачем тебе? Я просто желаю выражать то, что чувствую, а ты, как человек мудрый и умеющий, как ты сам сказал, считывать и прямой посыл, и намеки между строк (хотя какое тут «между»?), можешь решать, хотел бы ты коснуться моих чувств не только в письмах, или же нет. Это опять же, твой выбор. Свой я сделала еще почти год назад, весь этот год я его взращивала в себе вместе с чувствами, а сейчас просто передала тебе, как мячик, чтобы ты решал, что с ним делать.

Мне бы так хотелось забрать в наступающий год не только свои обнаженные чувства, но и следствия из них более приятные, нежели моя личная боль и пустота. К примеру, твое возобновленное присутствие рядом – не в чужих силуэтах в полумраке – а твое, хотя бы то, каким оно было прежде, в нашем уютном пространстве, либо там, где я буду точно знать, что это – ты, а не водить в полутьме кончиками пальцев, как Иоланта, и задаваться вопросом, сошла ли я с ума окончательно, или еще нет. Просто, согласись, ощущение пустоты и – в противовес ему – понимание возможной взаимности эмоций или, хотя бы, более ощутимого фундамента, нежели зависание в воздухе – это такие разные «следствия» чувств. А в том, что я их заберу в год следующий независимо от твоих решений, полагаю, ты уже убедился.

Я знаю, любое взаимодействие может развиваться постепенно, и я совсем не склонна торопиться, если ты опасаешься подобной перспективы, наблюдая за тем, сколько во мне этих самых эмоций. Не переживай, друг мой, я уже говорила, что не хочу повторять своих прежних ошибок и вытягивать из человека то, к чему он не готов (тем более, что попытка принудить тебя к чему-то – история заведомо провальная). А эти письма, как я упоминала прежде, просто мой единственный способ поговорить с тобой открыто, не опасаясь, что ты изящно закрутишь меня в вальсе, и я снова потеряю мысль, которую так желаю донести до тебя. Ты же мастер в том, чтобы вести диалог туда, куда надо именно тебе, да? Признаюсь, меня всегда это очень будоражило – возможно, потому что я так любила и люблю подчиняться именно тебе, подчиняться не из страха, одиночества или обреченности, – а потому что хочу этого; потому что это то самое желание, которое ты пробудил, и которое не перестает во мне звучать, желая быть удовлетворенным, с самого начала нашего знакомства.

Где твоя рука, родной мой?
Дай мне снова ее коснуться и не отпускать.