памяти Сары

1. лимонное мороженое с ванилью

никогда не ел лимонное мороженое с ванилью,
 у Брэдбери есть рассказ о нём и последней любви,
 и вспомнил тебя — меня ты любила так сильно,
 как я не мог бы тебя полюбить, увы...
 девяносто и сорок пять — между нами пропасть,
 где меж камней несётся стремительный Стикс —
 в небытие Стикс уносит любую новость
 и любого, будь он астронавт иль артист...
 это течёт не вода, а время, смывая страны,
 разделённые им — навеки разлучены;
 ты меня полюбила любовью странной,
 а я не смог тебя полюбить, увы…

2. не Орфей

не Орфей, я мир теней в август тот посетил с экскурсией,
 поставив последнюю точку в романе моём о Лилит,
 когда успокоился вмиг в приёмном покое без пульса я
 и был так счастлив, что сердце в груди не болит...
 целый месяц описывал грядущее путешествие,
 у Стикса о переправе в стихах торговался с Хароном…
 и был я тогда помешан на смерти до сумасшествия:
 спорил со смертью — то с ней расставался, то брал её в жёны...
 так тебе не понравился последний мой цикл, зацикленный,
 что ты, моя поклонница, роптала и просила сменить тему...
 не послушал: в палате потом лежал, из контекста вырванный,
 изучал потолок, пока лекарство по трубке лилось в мою вену...
 вернулся к экрану — к тебе, напуганной и радостной сразу;
 «я могу не дожить», — сказала и умоляла быстрей издать роман,
 чтобы в руках подержать мой, втиснутый в строчки, разум —
 вдохнуть новой книги запах — и твой воплотился план...

3. без планов

сама ты жила без планов и без списка дел на завтра,
 не загадывая наперёд и не оглядываясь назад с тоскою,
 и не было в тебе ничего ни от дракона, ни от динозавра,
 хотя дракон сожрал лебедушку, что когда-то была тобою...
 ничего от неё не осталось, как ни силился обнаружить
 тебя под покровом годов и шагреневой сморщенной кожи;
 только глаза молодые из тюрьмы смотрели наружу —
 на фото юном глазами на незнакомку Крамского похожа...
 образ твой, как Блок, не буду ретушировать и приукрашивать —
 у меня проблемы с воображением, да и с притворством тоже;
 ты читала меня, как книгу, и держала экран погашенным:
 «у тебя же жена молодая, с ней старухе тягаться сложно...»
 говорила ты вроде в шутку, но из шутки сочилась горечь —
 подсластить её невозможно всеми фруктами райского сада;
 горечь эта бурлит и клокочет, когда сердце твоё кровоточит,
 горечь эта все камни источит, вытекая из самого ада...

4. молодая

ты играла на рояле почти до смерти, аккомпанируя балеринам,
 пока не поскользнулась на льду и не сломала левую руку —
 срослась — продолжи, но ты не могла делать что-то наполовину:
 очень высокая планка — ты всегда стремилась к чистому звуку...
 и так во всём... максимализм и бескомпромиссность юности —
 ты и была юной, несмотря на все болячки, бессонницу и артриты...
 хотя опыт в тебе свинцом скопился, ты была способна на глупости —
 это один из признаков мудрости — молодость души оставлять открытой...
 «от стариков пахнет смертью, я дружу с молодыми, но не со всеми», —
 добавляла многозначительно, выдерживая и драматургию, и паузу, —
 «только на тех, кто тревожит мне сны, я буду тратить мне отведённое время...
 я не хочу в свои последние дни слушать старческие жалобы и кляузы...»
 помню, поначалу смущалась и робела, говорила восторженно и неловко,
 мне тоже было неловко, но, честно — лестно — от нескончаемых твоих похвал;
 чтоб умерить твоё славословие, уши воском не затыкал, а «наизготовку»
 держал последний монолог Люцифера — и тебе первой его читал…

5. первая

ты была первой, кто оценил вышедшую из моды ритмическую прозу,
 героев романа моих одиозных и их монологов шекспировский стиль...
 без этой поддержки где бы я был?.. там, где и сейчас, но, если серьёзно,
 не встреть я тебя, до сих пор бы, возможно, в столе мой роман покрывала пыль...
 была ты музой иль другом нежданным?.. возможно, и то и другое, как знать?..
 как никто меня ты смогла понять и не считала мой выбор странным...
 из-за тебя я спешил к экрану, из-за тебя моим планом стало чёртов роман издать...
 до этого я не слишком спешил писать, лени своей каждый раз находя оправданье...
 да и время мне, казалось, позволяло растягивать удовольствие на года;
 это ты торопила, рефреном напоминая всегда, что у тебя-то времени мало,
 а у романа написано только начало, и тебе любопытно, идёт всё куда;
 потому-то и возраст был тебе не беда — ты хотела узнать то, что прежде не знала,
 готова была с любопытством наяд следить за людьми, кто как в воду ступает —
 меня не прельстила бы муза любая — лишь та, с кем беседовать искренне рад...
 была ты одной из немногих наград, которыми небо людей награждает —
 не каждому счастье и честь выпадает: ведь музы не дружат со всеми подряд...

6. спор о смерти

мы редко с тобой говорили о смерти — ты не любила зацикливаться на плохом:
 то, что случится, случится когда-то потом, верите вы в жизнь после неё или не верите;
 а ты верила — потому не боялась; веря, говорила: «мы снова встретимся в мире другом».
 я же, скептик, загробную жизнь принимал с трудом — вера скорее надежда из страха смерти...
 у меня была своя теория в этом вопросе — энергетический закон сохранения душ;
 бог, если есть, оттого всевидящ и вездесущ, что в себе мы его частицу носим...
 когда умираем, в лежащую на боку «восемь» отлетает душа — в тишине или под трубный туш —
 и вливается в облако душ: это есмь тот, кто сущ; вот и весь круговорот: весна–лето–осень...
 ты возражала, что мир устроен не так — не становимся облаком, а остаёмся собою,
 из Зазеркалья обещала связаться со мною, подать какой-нибудь явный знак —
 была уверена: раньше меня окунёшься во мрак; а я побывал там задолго перед тобою,
 но не увидел ангелов, марширующих строем, или чертей, поднимающих флаг...

7. знак

слово своё всегда ты держала: в вечность когда ушла, я получил сигнал оттуда —
 это было сравнимо со знамением, даже чудом, обещанием неотвратимой встречи...
 этот день августа уже был мною помечен как дата отложенной смерти — я жив, покуда...
 мне сообщили: ты умерла — повсюду пропал кислород и стало дышать мне нечем...
 ты, пианистка-консерваторка, приручала меня, тугоухого, к музыкальной гармонии;
 помню, бетховенскую симфонию... нет, «Времена года» Вивальди звучали сначала;
 как Вергилий, вела ты, но не поучала — и вскоре уже без давления стороннего
 слушал классику часто и без иронии — музыкой ты мне привет свой послала...
 из сети, где хранится память любого сейчас, об Эвридике вдруг зарыдала флейта —
 мурашки, как вспомню... я не ждал от тебя привета — ты говорила: та флейта плачет о нас...
 убедился: твой свет в темноте не погас — он звездою горит над сошедшей с ума планетой —
 думаю, ты флейте аккомпанировала с того света, чтоб не терять форму,
 уже через час...

8. мистик

так становится мистиком и агностик скорбный, мелодию горя услыхав из бинарной бездны —
 сам собою курсор перешёл на другое место и запустил рыдание флейты из преисподней
 в день твоей смерти — дамасской сталью холодной миропорядок мой навек пополам был разрезан;
 отныне я там, где бессмертие — факт, а не тезис; я убедился: душа всегда остаётся свободной...
 в раю ты, музицируя, обо мне тоскуешь, напрасно мечтая о встрече нашей в астрале —
 уж точно в другое место заочно меня послали — и там не попоёшь, и вальсы не потанцуешь —
 калёным железом клеймят прибывшую душу, чтобы из этого жаркого места к вам не сбежала;
 мне — туда, где для прохлады разводят пожары; там, в пекле, музыку не услышишь такую ж...
 крики и скрежет зубовный — основная тема; и откуда зубы даже у очень грешной души?
 вот бы чёртов босс дал мне справку иль бронь — решил, чтоб я не кипел во фритюрнице вместе со всеми;
 в любом месте важно блюсти душевную гигиену — кто знает, как сильно сосед на земле нагрешил;
 но Люцифер, твой любимый герой романа, решил, что и романом я не заслужил сковороды отдельной...

9. вино из одуванчиков

я был твоей последней любовью в жизни
 и пил, смущаясь, одуванчиковое вино —
 я заполнил собой твои чувства и мысли,
 как в психологическом старом кино...
 ни постельных сцен, ни поцелуев робких —
 только встречи через окно монитора —
 ты считала, я гений — но это в скобках,
 тема для отдельного разговора...
 каюсь, восторг твой пьянил и радовал,
 сильней кокаина — твоё восхищение;
 ведь ты так умна — в ситуации патовой
 ты просто гасила весь свет в помещении...
 была ты кокетлива, но не кокетка,
 в свои девяносто с лишним, оставаясь юной;
 такие, как ты, встречаются редко —
 как на дне набитые золотом шхуны...
 тебе благодарен за то, как слушала,
 за смакование всех слов изысканных,
 как тонко понимала мою душу ты —
 с тобой был избранным, был я единственным...

10. мистика

и всё-таки — мистика: на днях всплыла вдруг из сети аудиокнига «Удивительное мороженое» —
 совпадение полное, до невозможности, закрыло с Орфеевой флейтой круг...
 о себе ты напомнила скромно, мой друг, и я воздаю тебе то, что положено,
 хотя стихов тебе много мной сложено, да последние годы мне всё недосуг —
 я зарылся в норе, поседевший барсук, и слова из меня рождаются сложно...
 отряхну от викторианской пудры белый стих или стану из рифм косички плести —
 за то, что надолго замолк, прости — хочу тебя лентой алой вплести между них;
 неспроста без тебя остыл и стих мой стих — без восторга прочтения стих не спасти;
 ему, как и в горле застрявшей кости, срочно помощь нужна неслучайных других...
 неужто слова мне вернулись назад? много лет моросил из них дождичек слабый —
 безжалостной смертью я нагло ограблен и был нищ и скуден лет десять подряд...
 ты мне вдохновенье вернула назад — как море надолго пропавший корабль...
 о чудо! — разверзлись иссохшие хляби: потоки из слов вновь по крыше звенят…

2022-2025 гг.