Яйца Фаберже

Рождественская история

***
Мнение стороннего наблюдателя: ChatBotChatApp
Честно скажу…

Ваше намерение озвучить этот рассказ к Рождеству, с целью показать “чудо” через пример, – это очень глубокое и трогательное стремление. Оно наполняет ваше творчество особой, актуальной для этого периода смысл.


***
   Молодой мужчина легкой пружинящей походкой шел вдоль нагромождения скальных пород у кромки воды. С Женевского озера набережную порывами ветра обдавало прохладой, поэтому без верхней одежды выходить было рановато. Однако по случаю всё более теплого весеннего солнца его пальто было расстегнуто и развевалось темными тенями вокруг силуэта. Окончанию зимы радовались не только прохожие, но и  покрикивающие над волнами чайки, да воробьи где стайками, где в одиночку шмыгающие в поисках крошек.

    Свернув в узкие улочки, где аккуратненько стеной впритык друг к другу сбились фасады зданий, и слегка поплутав в незнакомом ему квартале города, мужчина остановился у грубоватого каменного фасада, столь же сероватого как валуны у берега озера, оставшегося за спиной, будто бы всё в этом городе было выложено из одного и того же материала. Слегка поразмыслив, господин вошёл в подъезд выбранного дома, и, поднявшись по лестнице, позвонил у одной из дверей.

    — Я могу видеть месье Фаберже?

    На заданный на французском вопрос гостя попросили подождать в небольшой комнатке для приемов. За эти пару минут ожидания визитер осмотрел апартаменты.  Комната для приема гостей была однотипно безликой, не выдавая характера хозяина. Она напоминала дома, где люди живут временно или в том возрасте, когда теряют интерес к украшению своего жилища в соответствии с какими-то индивидуальными пристрастиями.

    Хозяин вошёл неслышно, и осведомился по-французски:

    — Добрый день. Какова причина вашего визита

    Посетитель, обернувшись, увидел перед собой невысокого худощавого господина, одетого на петербургский манер в светлый пиджак и темный жилет.

    — Добрый день, господин Фаберже. Меня зовут Касатонов Леонид Евгеньевич, и у меня к вам просьба личного характера, — хорошо поставленный голос и выправка, которая угадывалась под штатским костюмом, позволили хозяину задать встречный вопрос:

    — Честь имею видеть русского офицера?

    — Морской корпус, — легкая тень то ли улыбки, то ли иронии пробежала по губам человека, представившегося Касатоновым, после едва заметной паузы он счел нужным себя поправить, — бывшего корпуса, бывшего училища. С марта 18-го училище прекратило свою деятельность, впрочем, как и многое другое.

    Придворного ювелира Карла Фаберже мало кто бы смог удивить подробностями очередной истории ретироваться из страны, охваченной революционным угаром. Его собственная история – потеря ювелирной компании “Фаберже” с миллионными оборотами, “Дома Фаберже”, в сейфах которого еще не подозревающие о глубине передела собственности в Новой России клиенты спешили укрыть свои драгоценности, спасаясь от обысков и анархической экспроприации, спешное бегство по поддельным документам в Ригу, а затем в Берлин – вполне себе тянула на добротный приключенческий роман.
    Тем не менее, в порядке вежливости, хозяин дома дипломатично поинтересовался:

    — Что могло вас побудить проделать столь сложный путь из России?

    — Мечта, господин Фаберже, — голос не выдавал никаких эмоций на такую нетривиальную причину эмоционального характера, и уже более продолжительно позвучало вновь это слово, — ме-ечта-а.

    Знаменитый ювелир улыбнулся, хотя это скорее было заметно только по глазам, так как седая белая борода надёжно скрывала мимику лица. Он много раз за свою жизнь слышал это слово в разном исполнении. Воплотитель мечты души так можно было охарактеризовать его деятельность. Самых пылких человеческих желаний. Но то всё в прошлом. И вот уже на закате, потеряв даже место, каковое он считал своей родиной, которое, как и у этого русского моряка, прекратило своё существование в виде привычного уклада жизни, он вдруг вновь слышит на свой вопрос: Что есть причиной? — Мечта.

    — Я слышал о ваших работах, — пояснил, присаживаясь по приглашению хозяина в кресло у окна гость, и пояснил — сейчас я вывез в Швейцарию мою семью: мать и сестру, на время смуты, а сам на днях возвращаюсь обратно. Домой. И вот. Мама и Варя остаются здесь в совершенно чужой им стране одни. Так нужно, знаете ли. Но мама…Она болезненно всё это претерпела. Я не говорил прежде, что собираюсь их оставить. И тут подумалось… Мама очарована вашими изделиями, и, не зная, смогу ли я еще когда-нибудь их вновь увидеть мне хочется оставить о себе память в виде вашей работы.

    — Однако поверьте мне, я прекратил здесь заниматься ювелирным делом. Не место, не время, да и возраст, видите ли, — предприятие, которое он так пытался спасти, вывезя за границу станки, клейма и материалы, фамильное дело, ради которого сыновья остались в России, пытаясь противостоять краху после Декрета ВЦИК об отмене частной собственности, — разве это теперь ювелирное дело? Чувствовалось, что мастер настроен к этому заказу скептически.

    — Я понимаю Вас, — Касатонов неожиданно поднялся, прошёлся по комнате, ещё раз взглянул на узкие улочки, зажатые каменными стенами, и обернувшись, энергично добавил, — но я очень прошу Вас.

    Он вновь сел, видимо, взяв себя в руки, и продолжил беседу:

    — У нас с вами есть один связующий момент. Я знаком с норвежцем, майором Видкуном Квизлингом, у которого, ещё там дома я держал одну вашу вещицу в руках: земляничного цвета яйцо, с такой же красноватой курочкой внутри. Даже пытался перед отъездом её перекупить, но тот даже и слушать не стал, он считает, что России пришёл конец, и это яйцо из прошлой жизни будет со временем раритетом погребенного под камнями истории государства, — моряк видимо желал сказать ещё парочку слов покрепче, словно продолжая разговор с тем надменным сотрудником военного атташе, но, взглянув в грустные глаза сидящего напротив старика, только махнул рукой в душе на этот внутренний спор с далеким оппонентом.

    — Тем не менее вы хотя бы понимаете, что на изготовление подобного изделия требуется определённое время, — пожилой господин говорил, слегка поглаживая бороду по старой привычке, указывавшей, что в этот момент он уже мысленно рисует в своем воображении что-то способное воплотить мечту этого неожиданного заказчика.

    — Я всё понимаю, — Касатонов с своему облегчению почувствовал, что беседа принимает нужное направление, и это его настроило на более уверенный в себе тон, состояние, коего он уже давно был лишен из-за всех житейских передряг, — я даже открою Вам одну тайну. Когда шёл к Вам то, глядя на эти белёсые облака над взгорьями, какие-то бесцветные как мне показалось, загадал — бог даст вернуться сюда за матерью, если Вы согласитесь на мой заказ. Я оставлю всю необходимую сумму, а затем, когда работа будет готова, надеюсь, Вас не затруднит отправить её по указанному мною адресу.

    Старик перевел взгляд с этого вероятно одного из последних своих заказчиков на синеву неба за окном: «Что остаётся на земле от человеческой жизни?» Его собственная фамилия была известной и уважаемой, он оставил четырём сыновьям её и своё дело, точно так же как это сделал его отец. Эти изящные овальные яички с сюрпризами раскатились по свету, будто пущенные детворой с горки на Великдень. «А что останется от этого мальчишки?»

     Он собирается вернуться обратно. В иной мир, твердо заявивший «война – дворцам»,  мир, где канул в безвестие его Агафон. Неисповедимы пути Господни, если они привели русского морского офицера в мой дом, возможно, это перст – возможно, этот человек, спасая свою семью, невольно исполнит мечту о спасении и для кого-то из моих сыновей и поможет выбраться из утонувшей в анархии России.

    — Хорошо, господин Касатонов, попробуем обговорить ваш замысел.

    Офицер вновь резковато поднялся и подошёл к окну, прислушиваясь к себе и миру за окном, и как бы пытаясь, глядя на эти древние камни старинного города, поточнее представить себе свою дальнейшую судьбу и то, что с полчаса назад было названо — мечтой. Не оборачиваясь, он характерным для любого военного жестом провел по волосам ладонью, будто бы собираясь надеть головной убор, затем произнёс:

    — Если это возможно — пусть этот предмет напоминает сердце.

    В комнате повисла пауза. Касатонов почему-то страшился обернуться. Да, тогда в Петрограде ему хотелось выкупить для матери яйцо, но здесь, у чёрта на куличках, тот образ, запавший в сознание, претерпел метаморфозу: он сам не понимал источника этого вдохновения, но здесь в этом сером городишке он хотел оставить не яйцо, а сердце. «Чтобы было зачем возвращаться». Последняя мысль видимо была произнесена вслух, так как за спиной он услышал легкое покашливание и хрипловатое:
    — Обсудим.
   
    В комнатке потрескивал огонь, за сереющими окнами было слышно негромкое завывание ветра, гуляющего по холодным осенним ранним сумеркам начала сентября. Из экономии свет в комнатах пока не зажигали, освещая лишь скудное жилище тусклым отблеском пламени. Две стройных худощавых женщины иногда перемещались по пространству квартиры, отбрасывая длинные колеблющиеся тени на стены своего жилища. В уголке комнаты, даже в сгущающемся мраке, можно было различить ровную стопку белоснежной бумаги – надежду на скудный заработок – и мрачную, стальную громаду пишущей машинки «Ундервуд». Варвара Касатонова стуча по клавишам этой машины, превращала русские и французские слова в едва сводящие концы с концами франки.
    Ах, Варя, мы могли бы удивить тебя, будь это в нашей власти, и рассказать, что на такой же машине, той же модели, всего лишь год назад, ученый Глеб Кржижановский напечатал план ГОЭЛРО – документ, призванный изменить судьбу целой страны!
    Да, Варенька, удивить мечтами марксиста Кржижановского ни тебя, ни маменьку у нас не получится. Потому что все чудеса в этом мире для нас творятся руками живых людей: наших родных, любимых и близких. И такое чудо уже открывает дверь вашей парадной и поднимается на третий этаж. Замрём и мы в предвосхищении.

    Тишину резануло дребезгом колокольчика. Хозяйки квартиры никого не ждали, и если бы горел свет, то было бы заметно, как этот звук заставил их тревожно переглянуться. Ни слова не говоря, они одновременно направились ко входной двери, включили электричество.
     – Добрый вечер. Чем я могу вам помочь? —спросила Варвара по-французски, открывая дверь.
     На пороге стоял прилично одетый старик. Некоторая тень от шляпы, скрывавшая часть лба и брови, позволяла видеть живой блеск глаз и белую аккуратно подстриженную бороду – все это в целом располагало не проявлять беспокойства по поводу позднего визита.
     Голос пришедшего не был старческим, но хрипловатым. Когда неожиданный визитёр заговорил, женщины вновь удивленно переглянулись, услышав вдруг русскую речь:
    — Мадам Касатонова?
    После приветствий и выяснения причины визита, господин Фаберже был приглашён в комнаты. Мать и дочь чувствовалось польщены происходящим: знаменитый ювелир оказал им неслыханную честь, но ещё более поразительной была цель его визита. Ни одна из женщин не подозревала о существовании сыновнего заказа у самого Фаберже.
    Мечта Леонида, как охарактеризовал ювелир свою работу, сейчас лежала на ладони матери. Размером с небольшое куриное яйцо темно-красного золота сердечко слегка трепетало на подрагивающей руке. Ювелирная работа была исполнена не в лубочной имитации, а в образе анатомическом, напоминавшем обычное человеческое сердце - тёмно-алое, с прожилками темной эмали. Ничем не украшенное кроме вензеля в виде инициалов ЛЕК.
    Его форма была разъемной как у матрёшки: миниатюрная коробочка с помощью нехитрого замочка открывалась, и между его золотисто-красными внутренними поверхностями половинок крепились в углублении на золотой якорной цепи небольшой морской якорь и крохотная книжечка — белого золота.
    Мастер ловким движением перехватил вещицу и, отрыв миниатюрную книжечку как обычный медальон, продемонстрировал укрепленные внутри раскрытой книги крохотные портреты матери и сестры.
    — Разрешите откланяться, сударыни, — кивнул трогательно благодарившим его дамам господин Фаберже.

    Прощаясь с семейством, ювелир вспомнил, с какой любовью Леонид Касатонов описывал в первую и последнюю их встречу, когда они составляли эскиз ювелирного изделия,  маму и сестру.
    «Так что же остаётся от человека?» - ответа так и не нашлось.

Эпилог.

Мы с тобой волшебники, мой читатель, у нас есть волшебный фонарь в прошлое и нам известен ответ на вопрос, одолевавший  Карла Фаберже в конце его жизни.


От русского морского офицера, Леонида Евгеньевича Касатонова, члена "Союза офицеров армии и флота", вернувшегося в Советскую Россию в 1920-м году, осталось фамильное предание и ювелирное золотое сердечко с монограммой "ЛЕК", бережно хранимое его внучатыми племянниками, никогда не видевшими своего двоюродного деда.

Чёрное мраморное пасхальное яйцо на могиле сына Карла - Агафона в чужой стране стало символическим знаком как утраты и краха фамильного предприятия, так и идеограммой мифа о вселенском яйце, из которого рождается мир.

Бестселлер-мемуары "Блестки", написанный сыном Агафона - Олегом, зафиксировал тщетность бытия человека в неспокойном мире, где даже великий мастер оказывается в итоге "сапожником без сапог", не имея того, чем в избытке одарил других.

От Дома Фаберже остались не только непревзойденные никем до сих пор изделия ювелирного искусства, но и наводнившие рынок подделки «Фальшберже». А это циничное и одновременно самое красноречивое свидетельство: раз подделывают до сих пор, значит, имя, дело, мастерство имели колоссальную ценность. Истинная ценность   работ Фаберже проверена временем и признанна настолько, что ее пытаются имитировать, даже искажая, нанося на подделки тень Карла Фаберже в виде его именного клейма.


 © Copyright: Осенний-Каприз Капри, 2011
  Свидетельство о публикации №11109134377